Страница 22 из 96
– Тогда молись Тоту, чтобы тебе удалось помочь Царице в том, в чем потерпели поражение остальные, если хочешь защитить свою маленькую богиню от когтей хищников. Даже если снова девочка, Тенра, главное – чтобы живая.
День 14-й, четвертый месяц засухи
– Жрец хотел поговорить с ней, – объяснил Пагош, прежде чем я успел спросить, почему Асет задержалась в храме после уроков.
– Что на этот раз?
Он пожал плечами:
– Тебе придется спросить у Тули. Но когда я стоял и ждал ее во дворе храма, я видел, как мальчишки из ее класса во что-то играли. У одного левая рука была привязана к боку, а остальные смеялись и подшучивали над рисунками, которые он накарябал палкой на земле.
– В этот раз я добьюсь от нее ответа, – поклялся я. Пагош не шевельнулся. – Еще что-нибудь? – спросил я.
– Почему ты не позволяешь ей ходить с тобой к больным в деревню феллахов ее отца, ведь раньше ты ей не отказывал?
– Не все хвори одинаковы. Некоторым достаточно напасть всего на одного человека или ребенка. Другие поражают многих – блохи, например. Не знаю, как такое получается, но я и раньше видел хворобу, которой страдают крестьяне и их родственники, и мне известно, что это не просто очень болезненно, но и смертельно опасно.
– Тогда почему блохе не запрыгнуть на тебя?
– В свое время я переболел похожими заразами, но, по правде говоря, я не знаю, даже несмотря на то, что ты высокого мнения о моем умении.
– Возможно, – неохотно согласился Пагош, – но никто, кроме тебя, твоих недостатков не признает. Тогда я прослежу, чтобы Асет туда не ходила – ни с тобой, ни без тебя.
Позже, когда Асет пошла со мной в мастерскую гончара Рамоса, она рассказала мне:
– Маху, один мальчик из класса, говорит, что моя госпожа мама когда-то была мужчиной, поэтому она не может быть моей настоящей матерью. – Она подпрыгивала, чтобы поспевать за мной, а Тули отстал, нюхая ствол дерева. – Он говорит, что мой отец просто распространяет такой слух, чтобы меня можно было назвать Принцессой царских кровей. Тенра, неужели это правда? Ты-то наверняка должен знать.
– Ты – дитя ее плоти, – уверил я девочку.
– Но как она могла родить меня, если когда-то была мужчиной?
Думаю, Асет просто искала объяснение холодности Нефертити, но у меня не было для нее ответа.
– Твоя госпожа мать некогда была Царицей Двух Земель. Потом, какое-то время после того, как ее первый муж, Фараон Эхнатон, сделал ее своим соправителем, она вела себя как мужчина – прямо как ты, когда наряжаешься и делаешь вид, что ты великая госпожа.
– Ох! – Кажется, Асет удовольствовалась таким объяснением, ибо сменила тему. – Маху знает много секретов, но рассказывает их только другим мальчишкам. Сегодня никто из них не мог решить задачку, которую задал нам жрец, поэтому Маху согласился рассказать самый большой секрет, если я назову ему ответ. – Она подняла на меня глаза. – Он сказал, что я должна буду стать женой жреца Амона, и Верховный Жрец со своим Священным Советом посадят своего человека на трон Гора.
Холод сжал мое сердце, но я не сбавил шаг.
– Чей сын этот Маху, который сплетничает, словно старуха?
– Нетерхотепа, градоначальника Уасета. А что?
– То, что градоначальнику следовало бы научить сына держать за зубами свой болтливый язык и заставить его заниматься счислением, вот что. А почему сегодня ты опять так долго?
– Потому что я зашла в святилище, куда можно заходить только Фараону и Верховному Жрецу.
– Если ты знала, что в святилище заходить нельзя, зачем ты это сделала?
– Посмотреть на зверинец, о котором все время твердит Маху, – он в комнате за святилищем, но я заблудилась в темноте. Тенра, мой учитель говорит, что я задаю слишком много вопросов. Это так?
Я всегда отвечаю Асет, когда она о чем-либо спрашивает: например, почему я даю именно такую траву или пилюли, но жрецы считают, что стремление задавать вопросы означает, что человек недоволен сложившимся порядком, и мне бы не хотелось, чтобы девочку наказывали за ересь, которой она набралась от меня.
– Это зависит от того, о чем ты спрашиваешь и почему. Для некоторых действий нет определенных причин, кроме настолько старых привычек и традиций, что их никто и не помнит. Еще у людей бывают личные дела, которые тебя не касаются.
– Например, когда Пагош рассказывает Мерит о том, что чувствует его сердце? – Я кивнул. – Значит, я не должна никому говорить о том, о чем разговариваю со своим ка?
– Это лучше спросить у твоего отца.
– Он говорит, что у всех нас где-то внутри есть голос, который не слышен больше никому, и мы всегда должны к нему прислушиваться, иначе мы можем сделать что-нибудь не маат. Но когда тот сунуотказался хотя бы попытаться вылечить раны Тули, мой ка спросил у меня, почему. Так что все эти вопросы задает ка, а не я.
– Не пытайся переложить на кого-то вину за то, что исходит из твоего рта. Что бы ни говорил голос внутри тебя, вы с ка – одно целое. Что сказал тот суну, когда отказался лечить Тули?
– Что его все равно заберет Осирис и… – Она споткнулась и упала на колено. Тули услышал вскрик хозяйки и примчался к ней. – Из-за этих проклятых сандалий я упала, сену, – пробурчала Асет. Когда она впервые меня так назвала, я подумал, что она хотела сказать суну, но у нее заплелся язык. Но с тех пор я часто слышал, что она употребляет слова аккадского языка, значит, она называет меня «башмаком» и считает, что я не понимаю.
– Вернемся и смоем грязь с колена. – Я наклонился, чтобы поднять девочку.
– Я не маленькая, не обязательно возвращаться, – сказала Асет, вырываясь. – Ипвет живет недалеко.
Рука выскочил из двери и закричал:
– Асет, ты ушиблась? – Может, мальчик и неуклюж, но его сердце переполняется любовью лишь оттого, что она называет его другом.
Когда Ипвет отмыла ей коленку, Асет показала на продолговатый предмет из сложенных пальмовых полосок – наверное, это была начатая корзина. Корзинщица Рамоса подала заготовку Асет, наблюдая, как та вертит ее, рассматривая сверху, снизу и сбоку.
– А ты сможешь сплести сандалию такой формы? – спросила девочка, – но чтобы стенка наклонялась вовнутрь, а не наружу, чтобы нога не соскальзывала с подошвы? Наверняка будет лучше, чем эти, – и она скорчила рожу скинутым сандалиям.
– Такую мелочь сплести быстро, – согласилась Ипвет, готовая отплатить за добро, которым Асет одаривала ее сына, – но без ремешка она держаться не будет.
– Возможно, – ответила Асет, – но он должен быть такой, чтобы мне не натирало пальцы. Я подумаю над этим и скажу, что решила… завтра.
День 16-й, четвертый месяц засухи
– Она сознается в том, что сделала? – спросил Рамос.
Я кивнул, а потом рассказал о мальчишке, который болтал про комнату, расположенную за праздничным залом великого Тутмоса, стены которой рисовальщики контуров украсили разнообразными экзотическими птицами и необычными животными.
– Наверное, Асет хотела посмотреть, как они нарисованы.
– Жрец, ее учитель, говорит, что контуры у девочки получаются хорошо, – согласился Рамос. – Но он еще жалуется, что она сеет смуту среди остальных, отказываясь срисовывать фигуры как положено.
– Пагош говорит, что мальчишки из ее класса изображают, как жрец привязывает Асет левую руку к боку, чтобы она не могла ею пользоваться. Видимо, их веселит, когда ее унижают.
Рамос вспыхнул от гнева.
– Я… – Он замолк, когда в коридоре раздался резкий шлепок и детский крик.
Через миг в библиотеку Рамоса влетела Нефертити, волоча за собой дочь. Она дернула Асет за руку, девочка споткнулась и вскрикнула от боли.
– Посмотри, твоя прекрасная принцесса выросла воровкой и попрошайкой! – Она брызгала слюной на мужа. – Стащила мои украшения да еще и раскрасилась, как уличная девка.