Страница 7 из 9
Она произнесла это довольно мило, однако Бан Китс не улыбнулась.
— Вы имеете отношение к поэту, мисс Китс? — выпалила я, стремясь разрядить обстановку.
Даффи однажды читала мне «Оду соловью», и я навсегда запомнила ту часть, которая касалась употребления болиголова.
— Отдаленное, — ответила она и ушла.
— Бедняжка Бан, — сказала Филлис Уиверн. — Чем больше она старается… тем больше она старается.
— Я помогу ей, — вызвался Доггер, двинувшись к двери.
— Нет!
На миг — но только на миг — лицо Филлис Уиверн превратилось в греческую маску: широко открытые глаза и искаженный рот. И почти сразу же ее черты смягчились беспечной улыбкой, как будто ничего и не было.
— Нет, — спокойно повторила она. — Не надо. Бан должна получить маленький урок.
Я попыталась поймать взгляд Доггера, но он отошел в сторону и начал переставлять банки в кладовой.
Миссис Мюллет усердно занялась полировкой плиты.
Когда я потащилась наверх, дом показался мне холоднее, чем раньше. Из высоких, не прикрытых занавесками окон лаборатории я взглянула на фургоны «Илиум филмс», столпившиеся, словно слоны на водопое, вокруг красных кирпичных стен кухонного огорода.
Члены съемочной группы делали свою работу, словно хорошо слаженный балет, — поднимали, передвигали, выгружали перевязанные веревкой коробки: всегда в нужном месте в нужное время оказывалась пара рук. Легко заметить, что они делали это много раз.
Я согрела ладони над приветственным пламенем бунзеновской горелки, потом вскипятила в мензурке молоко и добавила хорошую ложку «Овалтина». [11]В это время года, чтобы держать молоко охлажденным, холодильник не нужен: я просто хранила бутылку на полке, в алфавитном порядке, между магнезией и морфием, бутылочка которого была подписана аккуратным почерком дяди Тара.
Дядю Тара отчислили из университета при таинственных обстоятельствах прямо накануне последних экзаменов. Его отец в целях компенсации построил выдающуюся химическую лабораторию в Букшоу, где дядюшка Тар провел остаток дней, занимаясь, как говорили, сверхсекретными исследованиями. В его бумагах я нашла несколько писем, давших понять, что он был одновременно другом и советником молодого Уинстона Черчилля.
Потягивая «Овалтин», я устремила взгляд на картину, висящую над камином: прекрасная молодая женщина с двумя девочками и младенцем. Девочки — мои сестры, Офелия и Дафна. Младенец — я. Женщина — конечно же моя мать, Харриет.
Харриет заказала эту картину тайно, в качестве подарка отцу, незадолго до путешествия, оказавшегося для нее последним. Картина пролежала десять лет, почти забытая, в студии художницы в Мальден-Фенвике, пока я не обнаружила ее там и не вернула домой.
Я строила радостные планы повесить портрет в гостиной: срежиссировать неожиданное торжественное открытие портрета для отца и сестер. Но моему заговору воспрепятствовали. Отец застиг меня, когда я пыталась контрабандой пронести портрет в дом, отобрал его и унес в кабинет.
На следующее утро я нашла портрет в своей лаборатории.
Почему? — думала я. Отец решил, что это слишком тяжело — смотреть на свою разрушенную семью?
Нет сомнения, что он любил — и до сих пор любит — Харриет, но иногда мне казалось, что сестры и я не более чем вездесущие напоминания о том, что он потерял. Для отца мы, как однажды сказала Даффи, трехголовая гидра, каждое лицо которой — туманное зеркало минувшего.
Даффи — романтик, но я знала, что она имела в виду: мы — мимолетные копии Харриет.
Возможно, именно поэтому отец проводил дни и ночи среди почтовых марок: окруженный тысячами дружелюбных, успокаивающих, не задающих вопросов лиц, ни одно из которых, в отличие от лиц его дочерей, не дразнило его с утра до ночи.
Я думала на эту тему, пока у меня мозги не начинали кипеть, но я так и не поняла, почему мои сестры так меня ненавидят.
Букшоу — некая мрачная академия, куда меня низвергла Судьба, дабы я изучила законы выживания? Или моя жизнь — игра, правила которой я должна угадать?
Требуется ли мне определить, каким загадочным образом они меня любят?
Я не могу придумать ни одной причины для жестокости моих сестер.
Что я им сделала?
Ну, конечно, я их травила ядом, но несильно и только в отместку. Я никогда, или почти никогда, не начинала ссору первой. Я всегда не виновна…
— Нет! Осторожно! Осторожно!
Снаружи донесся стон, сначала резкий и мучительный, потом быстро оборвавшийся. Я подскочила к окну и выглянула посмотреть, что происходит.
Рабочие столпились вокруг человека, пришпиленного к боку грузовика опрокинувшимся ящиком.
По красному платку на шее я опознала Патрика Макналти.
Я слетела по лестнице, через пустую кухню выбежала на террасу, даже не побеспокоившись накинуть пальто.
Нужна помощь. Из съемочной группы никто не знает, куда обратиться.
— Не подходите! — сказал водитель, хватая меня за плечи. — Несчастный случай.
Я вырвалась из его рук и протолкалась ближе.
Дела Макналти были плохи. Его лицо приобрело оттенок сырого теста. Глаза, в которых блестела влага, встретились с моими, и губы шевельнулись.
— Помогите, — мне показалось, он прошептал.
Я сунула указательный и безымянный пальцы в рот и издала пронзительный свист: трюк, которому я научилась, наблюдая за Фели.
— Доггер! — закричала я и опять свистнула — изо всех сил, молясь, чтобы Доггер оказался в пределах слышимости.
Не отводя от меня глаз, Макналти испустил болезненный стон.
Двое мужчин тянули ящик.
— Нет! — сказала я громче, чем намеревалась. — Не трогайте!
Я слышала по радио — или читала где-то? — о жертве несчастного случая, истекшей кровью, когда от его ног слишком быстро отодвинули железнодорожный кран.
К моему удивлению, тот из двоих, который крупнее, согласно кивнул.
— Перестаньте, — сказал он. — Она права.
И тут появился Доггер, проталкиваясь сквозь собравшуюся толпу.
Вокруг Доггера есть аура, которая не терпит глупостей. Она не всегда ощутима, на самом деле в большинстве случаев ее не воспринимаешь.
Но не думаю, чтобы когда-либо я чувствовала эту его силу, чем бы она ни была, так мощно, как в этот конкретный момент.
— Возьмите меня за руку, — Доггер обратился к Макналти, просовывая ладонь между грузовиком и ящиком, который теперь опасно потряхивало.
Странная штука, почти библейская. Возможно, дело в его спокойном голосе.
Окровавленные пальцы Макналти шевельнулись и переплелись с пальцами Доггера.
— Не так сильно, — сказал Доггер. — Вы раздавите мне руку.
Болезненная неловкая улыбка скользнула по лицу Макналти.
Доггер расстегнул верхнюю часть толстой куртки Макналти, потом медленно просунул ладонь в рукав. Его длинная рука скользнула вдоль руки Макналти, ощупывая дюйм за дюймом пространство между опрокинувшимся ящиком и грузовиком.
— Вы говорили, что вы мастер на все руки, мистер Макналти, — сказал Доггер. — Что вы умеете, к примеру?
Странный вопрос, но глаза Макналти медленно переместились с меня на Доггера.
— Плотник, — произнес он сквозь стиснутые зубы. Легко понять, что он испытывает ужасную боль. — Электрик… водопроводчик… чертежник…
Холодный пот крупными каплями выступил у него на лбу.
— Да? — уточнил Доггер, без остановки что-то делая между тяжелым ящиком и грузовиком. — Что-нибудь еще?
— Немного слесарь… — продолжил Макналти, потом добавил почти извиняющимся тоном: — У меня дома токарный станок…
— Неужели! — удивился Доггер.
— …чтобы делать модели паровых двигателей.
— А! — сказал Доггер. — Паровые двигатели. Железнодорожные, сельскохозяйственные или стационарные?
— Стационарные, — ответил Макналти сквозь стиснутые зубы. — Я снабжаю их… маленькими медными свистками… и регуляторами…
Доггер снял платок с шеи Макналти и быстро и плотно затянул его вокруг верхней части придавленной руки.
11
«Овалтин» — вкусовая добавка из сахара, какао, солода и яиц в виде порошка. Кладется в молоко. Изобретена была в Швейцарии, в 1909 г. была привезена в Англию, где, собственно, и получила свое название и стала пользоваться популярностью.