Страница 3 из 12
Женщина подала два или три пальца, касаясь его ладони, но ничего не сказала. Когда она вытянула руку, короткий рукав ее платья соскользнул, и я мельком увидела безобразный зелено-пурпурный синяк на верхней части руки. Она торопливо прикрыла его левой рукой, потянув вниз хлопковую ткань.
— Чем могу помочь? — поинтересовался викарий, делая жест в сторону фургона. — Нечасто мы в нашем маленьком пасторальном болоте оказываем содействие августейшему театральному народу.
Она храбро улыбнулась.
— Наш фургон сломался — или что-то в этом роде. Барахлит карбюратор. Если бы дело было связано с электрикой, уверена, Руперт починил бы его в мгновение ока, но, боюсь, то, что относится к топливу, — это выше его сил.
— Голубушка, голубушка, — сказал викарий. — Я уверен, Берт Арчер в гараже все вам сделает. Я позвоню ему, если хотите.
— О нет, — быстро возразила женщина, может быть, слишкомбыстро, — мы не хотим вас так утруждать. Руперт пошел на центральную улицу. Наверняка он уже нашел кого-то.
— Если бы нашел, он бы уже вернулся, — заметил викарий. — Давайте я позвоню Берту. Он частенько дремлет дома после обеда. Он не так молод, как прежде, да и все мы, если на то пошло. Тем не менее излюбленная моя максима в том, что — это касается и двигателей, даже послушных, — благословение церкви никогда не повредит.
— О нет. Столько беспокойства. Уверена, у нас все будет в порядке.
— Чепуха, — сказал викарий, уже пробираясь сквозь лес могильных камней и на полной скорости направляясь к дому приходского священника. — Никаких проблем. Вернусь мигом.
— Викарий! — окликнула женщина. — Пожалуйста!
Он остановился на полпути и неохотно вернулся к нам.
— Дело в том… Понимаете, мы…
— Ага! Вопрос в деньгах, значит? — сказал викарий.
Она печально кивнула, склонив голову, рыжие волосы каскадом рассыпались по лицу.
— Уверен, что можно что-то придумать, — сказал викарий. — А! Вот и ваш муж.
Через церковный двор скособоченной поступью к нам ковылял коротышка с непропорционально большой головой, его правая нога при каждом шаге раскачивалась, описывая большой неуклюжий полукруг. Когда он подошел ближе, я увидела, что его голень сжимает тяжелая железная подпорка.
Должно быть, ему за сорок, хотя точно определить сложно.
Несмотря на очень маленький рост, его бочкообразная грудная клетка и мощные руки, казалось, сейчас порвут сковывающий их костюм из сирсакера. [6]Наоборот, его правая нога внушала жалость: судя по тому, как брюки свободно болтались вокруг того, что под ними, я могла определить, что она тонкая, как спичка. Со своей большой головой он напоминал мне гигантского осьминога, бредущего на неровных щупальцах по церковному двору.
Пошатываясь, он остановился и почтительно приподнял шоферскую фуражку, демонстрируя буйную гриву светлых волос, в точности соответствующих его вандейковской эспаньолке.
— Руперт Порсон, я полагаю? — произнес викарий, обмениваясь с новоприбывшим радушным приветственным рукопожатием. — Я Дэнвин Ричардсон, а это мой юный друг Флавия де Люс.
Порсон кивнул мне и бросил почти незаметный молниеносный мрачный взгляд на женщину, перед тем как на полную мощность включить улыбку-прожектор.
— Проблемы с двигателем, я понимаю, — продолжил викарий, — кого угодно выведут из себя. Хотя, поскольку они привели к нам создателя «Волшебного королевства» и белки Снодди, это лишь подтверждает старый афоризм, не так ли?
Он не уточнил, какой именно старый афоризм имеет в виду, но никто и не спросил.
— Я собирался сказать вашей жене, — говорил викарий, — что святой Танкред сочтет за честь, если вы согласитесь поставить небольшое представление в приходском зале, пока ремонтируют ваш фургон. Разумеется, я понимаю, должно быть, вы очень востребованы, но я буду ругать себя, если не сделаю хотя бы попытку доставить радость детям — да и взрослым тоже! — Бишоп-Лейси. Хорошо время от времени позволять детям совершать набеги на свои копилки ради достойных культурных поводов, вы согласны?
— Что ж, викарий, — произнес Порсон медоточивым голосом, слишком мощным, слишком звучным, слишком сладким для такого крошечного человека, подумала я. — У нас действительно весьма плотный график. Наши гастроли были убийственными, понимаете ли, и лондонские спектакли…
— Я понимаю, — сказал викарий.
— Но, — добавил Порсон, драматично подняв указательный палец, — ничто не доставит нам большего удовольствия, чем если нам позволят выступить в обмен на ужин, как прежде. Разве не так, Ниалла? Это будет как в давние времена.
Женщина кивнула, но ничего не сказала. Она пристально смотрела на холмы вдали.
— Ну что ж, — подытожил викарий, энергично потирая руки, словно он добывал огонь, — решено. Пойдемте, я покажу вам зал. Он довольно невзрачный, но славится своей сценой, и акустика, как говорят, там замечательная.
С этими словами двое мужчин скрылись за углом церкви.
На миг повисло ощущение, что говорить не о чем. Затем женщина сказала:
— У тебя случайно нет сигареты? Умираю, так курить хочу.
Я отрицательно покачала головой с довольно идиотским видом.
— Хмм, — протянула она. — У тебя вид ребенка, который вполне может иметь при себе сигареты.
Первый раз в жизни я не нашлась что сказать.
— Я не курю, — выдавила я.
— И почему же? — поинтересовалась она. — Слишком молода или слишком мудра?
— Я размышляла, не начать ли мне на следующей неделе, — запинаясь, ответила я. — Просто она еще не наступила.
Она откинула голову и расхохоталась во весь рот, словно кинозвезда.
— Ты мне нравишься, Флавия де Люс, — объявила она. — Но у меня есть преимущество, не так ли? Ты сказала мне, как тебя зовут, а я тебе нет.
— Ниалла, — сказала я. — Мистер Порсон назвал вас Ниаллой.
Она протянула руку с серьезным лицом.
— Верно, — согласилась она, — он так сказал. Но ты можешь звать меня Матушкой Гусыней.
2
Матушка Гусыня!
Меня никогда не интересовали легкомысленные замечания, особенно когда их делают посторонние, и, в частности, я не дала бы за них и лягушкиной задницы, когда они исходят от взрослого. По моему опыту, дурацкие шуточки в устах того, кто не настолько глуп, часто являются не более чем маскировкой чего-то намного, намного худшего.
И тем не менее, несмотря на это, я поймала себя на том, что проглатываю резкую и восхитительно ядовитую остроту, уже крутившуюся на кончике языка, и вместо нее выдавливаю жалкую улыбку.
— Матушка Гусыня? — с сомнением повторила я.
Она снова ударилась в слезы, и я порадовалась, что попридержала язык. Я вот-вот получу немедленное вознаграждение в виде кое-чего пикантного.
Кроме того, я уже начала ощущать легкую, хоть и незаметную эмпатию с этой женщиной. Может, это жалость? Или страх? Я не могла понять, я только знала, что какая-то глубоко спрятанная химическая субстанция внутри одной из нас настоятельно нуждалась в своем давно утраченном дополнении — или противоядии? — внутри другой.
Я ласково положила ладонь ей на плечо и протянула носовой платок. Она взглянула на него скептически.
— Все в порядке, — уверила я. — Это просто пятна от травы.
Это повергло ее в поразительную истерику. Она спрятала лицо в платок, и ее плечи затряслись так неистово, что на миг я подумала, что она развалится на части. Чтобы дать ей время прийти в себя — и потому что я пришла в изрядное замешательство от ее взрыва, — я отошла недалеко, чтобы рассмотреть надпись на высоком стершемся надгробии, отмечавшем могилу Лидии Грин, которая «умирла» в 1638 году в возрасте «ста трицати пяти лет».
«Аднажды она зелена была, аднако ныне вся бела,говорилось там, и мало кто рыдает за нее».
Если бы Лидия до сих пор жила, прикинула я, ей было бы сейчас четыреста сорок семь лет, и, вероятно, с такой персоной стоило бы познакомиться.
6
Сирсакер — легкая жатая ткань в полоску.