Страница 10 из 12
Лондон! Дьявольщина! Я совсем забыла. Сегодня день, когда мне надо было ехать в город с отцом ставить брекеты. Не удивительно, что он зол. Пока я смаковала смерть на церковном кладбище и болтала с Ниаллой и викарием, отец наверняка дымился и пыхтел по всему дому, словно перегруженный миноносец. У меня такое чувство, что дело еще не закончено.
Что ж, слишком поздно. Бетховен — наконец-то — заканчивал утомительный путь к домашнему очагу, словно пахарь Томаса Грея, [19]оставляющий мир мраку, а меня — отцу.
— Флавия, на пару слов, если можно, — сказал он, выключая радио со зловещим «клац».
Фели и Даффи поднялись со своих мест и молча вышли из зала, остановившись в дверях лишь для того, чтобы адресовать мне парочку своих фирменных гримас «Ну сейчас ты получишь!».
— Черт возьми, Флавия, — сказал отец, когда они ушли. — Ты знала так же хорошо, как и я, что мы сегодня записаны по поводу твоих зубов.
По поводу моих зубов! Это прозвучало так, будто министерство здравоохранения выдавало мне полный комплект зубных протезов.
Но его слова были достаточно справедливы: я недавно испортила отличный набор брекетов, выпрямив их, чтобы открыть замок. Отец, разумеется, поворчал, но записал меня к врачу, собираясь связать меня и отволочь в Лондон, в расположенную на третьем этаже скобяную лавку на Фаррингтон-стрит, где меня распнут на доске, словно Бориса Карлоффа, [20]и начнут засовывать в рот разнообразные железяки и прикручивать их к моим деснам.
— Я забыла, — сказала я. — Извини. Тебе следовало напомнить мне за завтраком.
Отец моргнул. Он не ожидал столь решительного — или столь мастерски уклончивого! — ответа. Хотя он был успешным армейским офицером, но, когда дело доходило до домашних маневров, он оказывался совершенно беспомощным.
— Может, мы поедем завтра? — жизнерадостно добавила я.
Хотя с первого взгляда не скажешь, но это был мастерский удар. Отец презирал телефон со страстью, превосходившей все мыслимые пределы. Он относился к этой вещи — «инструменту», как он ее называл, — не просто как к передышке, с точки зрения почтальона, но как к прямой атаке на традиции королевской почты в целом и использованию почтовых марок в частности. Соответственно он категорически отказывался пользоваться телефоном, за исключением критических ситуаций. Я знала, что ему потребуются недели, если не месяцы, чтобы снова взять трубку. Даже если он напишет дантисту, потребуется время, чтобы отправить письмо и получить ответ. На этот срок я соскочу с крючка.
— И помнишь, — отец высказал запоздалую мысль, — что завтра приезжает тетя Фелисити?
Мое сердце упало, словно батискаф профессора Пикара.
Сестра отца сваливалась на нас каждое лето, приезжая из Хэмпстеда. Хотя у нее не было своих детей (возможно, потому, что она никогда не была замужем), тем не менее у нее были весьма удивительные взгляды на должное воспитание потомства, взгляды, которые она никогда не уставала громко излагать.
«Детей следует пороть розгами, — частенько говаривала она, — чтобы они не подались в политику или юриспруденцию, в случае чего их следует дополнительно утопить». Что довольно мило подытоживало всю ее философию. Все же, как у всех грубых, суровых тиранов, в ней таились несколько капель сентиментальности где-то глубоко внутри, временами выплывавшие на поверхность (чаще всего на Рождество, но иногда, с запозданием, на дни рождения), когда она наваливала на нас тщательно отобранные подарки.
Даффи, например, жадно поглощавшая «Мельмота Скитальца» и «Аббатство кошмаров», [21]получала от тетушки Фелисити экземпляр комиксов «Джумбо», а Фели, отродясь не интересовавшаяся ничем, кроме косметики и собственной прыщавой шкурки, открывала пакет, чтобы обнаружить в нем пару гуттаперчевых автомобильных калош («Идеально для ремонта машины в сельских условиях»).
И тем не менее однажды, когда мы подшучивали над тетушкой Фелисити на глазах у отца, он пришел в ярость, как никогда на моей памяти. Но быстро совладал с собой, прикоснувшись пальцем к уголку глаза, чтобы унять нервный тик.
«Вам когда-нибудь приходило в голову, — спросил он этим своим ужасным спокойным голосом, — что ваша тетя Фелисити не такая, какой может казаться?»
«Ты имеешь в виду, — нанесла ответный удар Фели, — что она только изображает из себя чокнутую?»
Я могла только возбужденно наблюдать за ее смелостью.
Отец мгновение испепелял ее фирменным яростным взглядом льдисто-голубых глаз де Люсов, затем развернулся на каблуках и вышел из комнаты.
«Боже ж ты мой!» — сказала Даффи, но только после того, как он скрылся из виду.
Так что мерзкие подарочки тети Фелисити мы продолжили принимать в тишине — по крайней мере в моем присутствии.
Не успела я припомнить все ее злоупотребления моим собственным добрым нравом, как отец продолжил:
— Ее поезд прибывает в Доддингсли в пять минут одиннадцатого, и я бы хотел, чтобы ты ее встретила.
— Но…
— Пожалуйста, не возражай, Флавия. Я планирую уладить кое-какие счета в деревне. Оливия устраивает что-то вроде сольного концерта на утреннем чаепитии Женского института, а Дафна просто отказывается ехать.
Сожри мою селезенку! Мне следовало ожидать чего-то в этом духе.
— Я попрошу Мунди прислать машину. Закажу, когда он сегодня вечером придет к миссис Мюллет.
Кларенс Мунди — владелец единственного в Букшоу такси.
Миссис Мюллет оставалась у нас допоздна, чтобы закончить чистку кастрюль и сковородок, которую она делает раз в полгода; этот ритуал всегда наполняет кухню жирным горячим дымом и вызывает у обитателей Букшоу тошноту. По такому случаю отец всегда настаивает на том, чтобы отправить ее домой на такси. В Букшоу циркулируют различные теории о причинах, которые заставляют его это делать.
Очевидно, что я не смогу быть на пути в или из Доддингсли с тетушкой Фелисити и одновременно помогать Руперту и Ниалле ставить кукольное шоу. Мне просто придется расставить приоритеты и первым делом заняться наиболее важными делами.
Хотя небо на востоке уже окрасилось золотом, солнце еще не взошло, когда я понеслась по дороге в Бишоп-Лейси. Шины «Глэдис» жужжали деловито и язвительно, как бывает, когда она особенно довольна.
Низкий туман стелился над полями по обе стороны канав, и я притворялась, что я призрак Кэти Эрншо, летящий к Хитклифу (за исключением велосипеда) над йоркширскими торфяниками. Время от времени костлявая рука тянулась из-за изгородей ежевики, чтобы схватить меня за красный шерстяной свитер, но «Глэдис» и я были слишком быстры.
Проезжая мимо Святого Танкреда, я увидела маленькую белую палатку Руперта, установленную в высокой траве в задней части церковного кладбища. Он разбил ее на земле горшечника [22]— участке, где хоронили нищих, поэтому здесь лежали тела, но не было надгробий. Полагаю, Руперту и Ниалле об этом не сказали, и я решила, что от меня они об этом не услышат.
Не успела я пройти и нескольких футов по влажной траве, как мои туфли и носки промокли насквозь.
— Ау! — тихо окликнула я. — Есть здесь кто-нибудь?
Ответа не было. Ни звука. Я вздрогнула, когда любопытная галка спорхнула с крыши башни и с идеальным аэродинамическим хлопком приземлилась на осыпающейся известняковой стене.
— Ау! — окликнула я снова. — Тук-тук. Дома кто-нибудь?
В палатке послышался шорох, и Руперт высунул голову наружу, волосы гривой спадали ему на глаза, красные, будто их питали динамо-машины.
— Господи, Флавия! — воскликнул он. — Это ты?
— Простите, — сказала я. — Я рановато.
Он втянул голову обратно в палатку, словно черепаха, и я услышала, как он пытается разбудить Ниаллу. После нескольких зевков и ворчаний брезент начал вспучиваться под странными углами, словно внутри кто-то веником подметал разбитое стекло.
19
Томас Грей (1716–1771) — английский поэт-сентименталист, прославившийся стихотворением «Элегия, написанная на сельском кладбище», одним из известнейших образчиков кладбищенской поэзии.
20
Борис Карлофф (1887–1969) — английский актер театра и кино, «мастер ужаса», особенно известный своей ролью Чудовища в фильме «Франкенштейн».
21
«Мельмот Скиталец» — готический роман Ч. Метьюрина, «Аббатство кошмаров» — пародийный готический роман Т. Пикока.
22
Земля горшечника — так называют кладбище для бедняков и бродяг. Название пошло из Библии (Иуда хотел вернуть тридцать сребреников, полученных за предательство Христа, бросил их в храме, жрецы которого купили на них землю горшечника и устроили там кладбище для погребения чужеземцев).