Свидетели Времени

Хэмиш день и ночь напоминал ему об этих письмах, но Ратлидж игнорировал этот голос, доводивший до головной боли. Когда он поправится, совсем поправится, он их прочтет. Будь проклят Хэмиш!

И будь проклята Шотландия!

Увидев, как смотрит на него Франс, он поспешно отогнал мысли о Шотландии и вернулся в реальность, пока сестра не стала спрашивать, о чем он думает.

Кроме всего прочего, Ратлидж не хотел признаться даже самому себе, что она права. Он и сам не представлял, как будет жить один, ведь он не сможет справляться с одной рукой на перевязи, особенно на кухне, это еще труднее, чем держать бритву. А Франс с удовольствием готовит для него, она просто счастлива, хотя притворно сердитая и ворчит, что он похож на пугало.

— Давай-ка помогу тебе с галстуком. А потом мне надо бежать, я приглашена сегодня в гости, но мне нечего надеть и придется пройтись по магазинам. — Сестра улыбнулась и, подойдя к шкафу, открыла дверцу и выбрала галстук. — Вот этот, по-моему, вполне подойдет к твоему серому костюму.

Старший суперинтендент Боулс был не в восторге от появления Ратлиджа. Он его всегда терпеть не мог. Даже мечтал, чтобы Ратлидж умер от заражения крови. И намекал сослуживцам, что инспектор очень глупо подставился под пули, тем самым показав свою некомпетентность. Но для старшего суперинтендента оставалась надежда, что инспектора подстрелят снова, и на этот раз пуля найдет цель наверняка.

Уже шли разговоры о повышении Ратлиджа. Боулс всячески его оттягивал, приговаривая: «Слишком быстро. Он еще не проработал в Ярде после возвращения и полгода. Дайте человеку встать на ноги!»

Поприветствовав Ратлиджа с фальшивым энтузиазмом, Боулс сразу усадил его за разбор отложенных судебных дел. По крайней мере, не свалится в обморок где-нибудь на улице, занимаясь расследованием. Бумажная работа в офисе не столь обременительна. Боулс так начальству и сказал: «Подождите, пока человек поправится. Тогда и примется за настоящую работу».

Ратлидж вообще-то пока ничего не имел против бумажной работы. Разборка дел и отчет по каждому документу требовали сосредоточенности, Хэмиш вынужден будет временно заткнуться. Хотя, безусловно, это нудное занятие.

Второй задачей было укрепление физической формы. Мышцы нуждались в восстановлении и нагрузке. И Ратлидж начал каждодневные пешие прогулки. Чтобы позавтракать, шел в паб, выбранный только потому, что был расположен через несколько улиц от Трафальгарской площади. Ланч — в другом пабе, на одной из улиц недалеко от Тауэра. Он делал большой круг, который приводил его обратно на набережную Темзы. Франс, наивно полагавшая, что брат пользуется метро, ничего не говорила, когда по вечерам видела перед собой его серое от усталости лицо. Но одна мысль, что надо спуститься под землю и находиться там долгое время зажатым в тесной толпе, вызывала холодный пот. Ратлидж не забыл еще, как был засыпан землей и похоронен заживо.

Когда он вышел на работу в Ярд в первый день, его ноги подкашивались от слабости, но он заставил себя подняться по лестнице через две ступеньки по давней привычке. Даже в уик-энд он не хотел сидеть дома и отдыхать. На третий день он уже мог идти по улице, не представляя опасности для городского транспорта, в такой же степени, как и городской транспорт для него. На пятый, после обеда, он почувствовал, что дыхание становится глубже, и он мог уже отдышаться настолько, что даже начал замечать, что происходит вокруг. Его ноги снова слушались. Они больше не пугали возможностью в любой момент подкоситься, что его раздражало больше, чем рука на перевязи.

Посередине Уайт-Холл был сооружен Мемориал павшим, и перед тем, как вернуться в Ярд, Ратлидж решил его осмотреть. Целью создателей, видимо, была простота мемориала, но он показался ему неубедительным и не отражал в полной мере кровь, сотни тысяч погибших и множество разрушенных судеб. Удрученный, Ратлидж повернул к церкви Святой Маргариты, постоял на углу Бридж-стрит, глядя на Большого Бена и на голубей, кружившихся в небе. Не хотелось возвращаться в тесный, пыльный, плохо освещенный кабинет, и он решил пройтись по мосту через Темзу.

Хэмиш молчал. Впрочем, его все равно нельзя было бы расслышать из-за ветра, шума начавшегося дождя и шелеста шин проезжавших по мосту машин.

Миновав церковь, Ратлидж услышал позади веселые громкие голоса, которые привлекли его внимание. Он обернулся. Молодые женщины в элегантных черных костюмах ждали подругу на ступенях церкви. Она только что вышла из подъехавшего автомобиля, помахала рукой и начала подниматься по лестнице. Ветер подхватил и взметнул подол ее пальто.

Он узнал походку прежде, чем услышал ее голос, весело зовущий подруг. Это была Джин…

Она присоединилась к группе, послышались новые восклицания, смех — на мгновение он увидел в бледном свете ее лицо, перед тем как они вошли в церковь. Щеки ее были розовыми от радостного волнения.

Ее свадьба состоится в церкви Святой Маргариты через две недели.

Ему сказал об этом Джейсон Уэбли, который навестил его в госпитале в конце сентября. Помявшись, Джейсон спросил:

— Слушай, старик, не знаю, слышал ли ты уже? Джин назначила дату венчания в конце следующего месяца. — И, помолчав, добавил: — Она пригласила Элизабет на свадьбу. Элизабет спросила у меня, что делать, и я сказал, что, наверное, ты не стал бы возражать.

— Нет, конечно, — солгал Ратлидж.

На самом деле его это расстроило и задело, но не потому, что он завидовал счастью Джин, а потому, что она нанесла ему глубокую рану, отняла у него кусок жизни. Он помнил тот день. Примерно семь месяцев назад, когда она сообщила ему, в очередной раз дежуря около его постели в госпитале, что хочет разорвать помолвку. Он видел страх в ее глазах — страх оказаться на всю жизнь привязанной к инвалиду. Он еще был плох, молчалив, опустошен, весь в плену ночных кошмаров, которых ей было не понять, и она думала, что он никогда не станет прежним. И придется строить семейную жизнь на жалости, а не на любви. Хэмиш сказал: «Она сбежала».

Это действительно было похоже на бегство. Но Ратлидж не ожидал такого предательства, как не ожидаешь внезапной пощечины. Ему нужен был уход, доброта, понимание, чтобы началось постепенное возвращение к жизни. Джин не могла выбрать момент хуже — сказать человеку, что порывает с ним, человеку, которому клялась в любви и верности. Хотя бы подождала недели две или месяц. Утешала бы и обнимала из простого милосердия, даже если ее слова уже были ложью.

Она выбежала из палаты с нескрываемым облегчением, что сбросила эту ношу, благодарная, что он ее отпустил. А к августу обручилась с дипломатом и уже предвкушала жизнь в Канаде, где ее будущий муж получил пост.

Ей хотелось жить счастливо и безоблачно, вдали от последствий войны, забыв о ее ужасах, как будто они были лишь плохим сном. «Пустышка, — говорила о ней Франс. — Женщина, которая никогда не сделала бы тебя счастливым».

Глядя на церковь, в которой она только что исчезла, он подумал, что, несмотря ни на что, ему повезло, что он не женился на ней тогда, в золотистом угаре 1914-го, когда война казалась лишь романтическим приключением, связанным с подвигами и славой. Она так уговаривала его сыграть свадьбу, он был красив в новенькой форме, ей кружили голову нашивки и возможность обвенчаться с героем, отправлявшимся на фронт. Но разум подсказал ему, что она слишком молода и хороша собой, чтобы неожиданно оказаться вдовой…

Он думал, как бы складывались их отношения в течение тех семи месяцев, когда, наконец, его выписали из госпиталя и он все еще находился в плену своих кошмаров и физической немощи. Кончилось бы тем, что, в конце концов, они возненавидели бы друг друга. И тогда, возможно, она пожалела бы, что пуля, полученная им в Шотландии, не прикончила его, дав ей свободу и положив конец мучениям.

Хэмиш заметил: «Ей идет черное».

Она мужественно выдержала шепотки за своей спиной, разговоры о потерянной любви, которой никогда и не существовало.