Верь в мою ложь

Он отвернулся от башни, архитектурного сада, от деревенского дома своего дяди, человека, которого любил, но не понимал. «Я принимаю тебя, значит, и ты должен меня принять, — говорил ему Бернард Файрклог, — потому что все мы должны принимать друг друга ради простоты существования».

Конечно, Ян размышлял над этим, точно так же, как размышлял о долгах, которые все должны платить, и о том, перед кем, собственно, все мы в долгу. И это тоже было у него на уме нынешним вечером. И это тоже заставило его сесть в лодку.

Озеро совсем не было диким и уединённым местечком. Благодаря его размерам — а это был самый большой водный массив в Камбрии — на его берегах пристроилось несколько маленьких городков и деревень, а на первозданных пространствах между ними стояли местами отдельные дома с выложенными сланцем фасадами — то ли чьи-то загородные дома, давным-давно превращённые в дорогие отели, то ли частные жилища, принадлежавшие обычно людям достаточно состоятельным для того, чтобы не всегда жить в одном месте, потому что с переходом осени в зиму озеро становилось весьма неприветливым для тех, кто не готов был выдерживать резкие ветра и снегопады.

В общем, на озере Ян не чувствовал себя оторванным от мира. Конечно, его лодка в данный момент была единственной на воде, но его успокаивал вид берегов, где виднелось множество причалов для лодок разных местных клубов, а также для каяков, каноэ и прочих разновидностей судов; многие лодки принадлежали жителям домов, стоявших у озера, и пока ещё не были извлечены из воды в преддверии наступавшей зимы.

Ян не знал, как долго работал вёслами. Но вряд ли прошло много времени, думал он, потому что пройденное им расстояние не выглядело слишком большим. Он ещё даже не добрался до отеля «Бич-Хилл», от которого уже можно было отчётливо рассмотреть тёмную массу низкого острова Бёлле. Это обычно означало для Яна половину пройденного пути, но он вдруг осознал, что, видимо, слишком утомился от спора с Кавехом, потому что ощутил слабость в мышцах, говорившую, что пора поворачивать в обратную сторону.

Он несколько мгновений посидел неподвижно. До него доносился шум машин, нёсшихся по трассе Ф592, проходившей вдоль восточного берега озера. И, кроме того, он слышал шум дождя, падавшего в воду и на его куртку-ветровку. А вот птицы давно заснули, и все разумные люди сидели по домам.

Ян глубоко вздохнул. Его пробрало дрожью, и он подумал, что это не к добру. Впрочем, он мог просто иззябнуть насквозь. Несмотря на дождь, до Яна донёсся запах дыма от одного из ближайших домов, и в его уме тут же вспыхнула картина: жаркое пламя в камине, перед камином сидит он сам, вытянув ноги к огню, а рядом с ним — Кавех. В таком же кресле, с таким же бокалом вина в руке, и они мирно беседуют, как миллионы других пар в миллионах других домов на планете.

Это ведь и было то, чего он хотел, сказал себе Ян. Этого — и покоя, который пришёл бы вместе с такой картиной. Он ведь просил не так уж много: просто того, чтобы его жизнь текла так, как текут другие жизни.

Так прошло несколько минут; потом Ян осторожно повёл лодку, подчиняя её ритму волн. Если бы не дождь, он мог бы и задремать. Но из-за дождя он промокал всё сильнее, и пора уже было возвращаться в лодочный дом.

Ян прикинул, что он, должно быть, провёл на воде больше часа, и когда лодка подходила к берегу, уже наступила полная темнота. Деревья превратились в смутные тени; берёзы, выстроившиеся в ряд на фоне неба, и клёны между ними дрожали под ударами дождевых струй. А дорожка между деревьями вела к лодочному дому, затейливому сооружению, видному с воды, потому что даже сейчас, несмотря на поздний час и непогоду, его зубчатые стены и готическая арка входа оставались различимыми; такая архитектура подошла бы скорее для церкви, чем для лодочного сарая.

Над проёмом входа не горел свет. Он должен был зажигаться с наступлением полной темноты, чтобы освещать лодочный дом изнутри, хотя обычно этот свет бывал очень скудным. Но там, где должен был светиться привлекавший мошек жёлтый фонарик — по крайней мере в хорошую погоду, — не было ничего. Но ведь, кроме водорослей на старых ступенях, внутри следовало бы различать и другие вещи.

Ян подвёл лодку к проёму, и она скользнула внутрь. Лодочный дом стоял довольно далеко от главного здания и от глупых башен тоже, как что сюда не попадало ни капли света, ничто не нарушало мрак, темнота была абсолютной. А внутри стояли ещё три судёнышка. Весьма популярная у любителей порыбачить гребная шлюпка, маленький быстроходный катер и каноэ весьма сомнительной внешности и ещё более сомнительных мореходных качеств; все они были привязаны как попало вдоль передней и правой сторон дока. И чтобы добраться до дальнего конца причала, нужно было пройти между ними, что Яну и пришлось делать на ощупь, — при этом его рука попала между бортами его собственной лодки и катера, и Ян крепко выругался.

То же повторилось, когда он подошёл к каменной стенке дока, и на этот раз костяшки пальцев оказались разбитыми в кровь. «Чёрт побери!» — пробормотал он и на мгновение прижал руку к телу. Проклятые пальцы чертовски болели, и это напомнило Яну о необходимости действовать с предельной осторожностью.

В машине у него был фонарик, и у Яна хватило чувства юмора, чтобы похвалить себя за то, что он оставил его там, где от него не было никакого проку. Очень осторожно он протянул вперёд руку, нащупал край причала, потом отыскал круглую скобу, чтобы привязать к ней лодку. По крайней мере, думал Ян, такую скобу можно нащупать хоть при свете, хоть при темноте, в дождь и в вёдро. Держась за неё, он высвободил ноги из упоров, потом встал и передвинулся так, чтобы дотянуться до края каменного выступа и подняться на него.

Но так уж вышло, что, когда он переносил свой вес на причал, тот самый камень, на который встала его нога, сдвинулся с места, и Ян резко дёрнулся вперёд. Лодка, в которой стояла вторая его нога, отскочила назад от толчка. И Ян упал в ледяную воду.

Однако в момент падения его голова ударилась об одну из сланцевых плит, из которых давным-давно построили лодочный дом. И потому Ян был без сознания, когда погрузился в воду, а через несколько минут он был заодно и мёртв.

25 октября

Лондон, Уэндсуорт

Всё шло так же, как было с самого начала. Она могла так или иначе связаться с ним, и он спешил к ней. Иногда это было некое подобие улыбки, просто лёгкое шевеление губ, такое быстрое, что тот, кто не знал его смысла, просто ничего бы не заметил. Иногда это было слово «сегодня», произнесённое чуть слышно при встрече где-нибудь в коридоре. Она могла сказать и что-то более откровенное, если, например, они сталкивались на лестничной клетке или в шуме офицерской столовой, или вдруг видели друг друга на подземной парковке, по случаю приехав утром одновременно. Но в любом случае он ждал её знака, слова. Ему это не нравилось, но других путей не было. Она ни при каких обстоятельствах не пришла бы к нему, но даже если бы ей того и захотелось, она всё равно оставалась старшим офицером, а он — её подчинённым. И никак не наоборот.

Он сделал всего одну попытку, в самом начале их договорённости. Он подумал, что это может иметь какое-то значение — если она проведёт ночь с ним в Белгрейвии, что от этого исчезнет ощущение, будто их отношения ведут в тупик, — хотя и сам не был уверен до конца в том, что ему хочется этого. Но она ответила в той решительной манере, в какой обычно расставляла всё по местам, что обсуждать тут совершенно нечего. «Этого никогда не будет, Томас». И то, что она назвала его Томасом вместо куда более доверительного «Томми», что предпочитало большинство его друзей и коллег, сказало ему очень многое: что дом на Итон-террас до сих пор полон запахов его убитой жены, и через восемь месяцев после того, как она умерла на ступенях перед этим зданием, он не может заставить себя что-то изменить, и не хочет этого. Он был достаточно умён для того, чтобы осознать: вряд ли можно по-настоящему представить, что какая-то женщина будет спать в его постели, когда одежда Хелен всё ещё висит в гардеробной, когда флакончик духов Хелен всё ещё стоит на туалетном столе, где на щётке до сих пор виднеются несколько волосков Хелен. И пока Хелен присутствовала в этом доме, Томас не мог всерьёз надеяться на то, что может разделить свою спальню с кем-то другим, пусть даже всего на одну ночь. Так что он всё принял как должное, и когда Изабелла произнесла это слово: «Сегодня вечером?» — он отправился к ней, влекомый некоей силой, которая представляла собой одновременно и физическое влечение, и нечто вроде формы забвения, пусть очень краткого.