Тайник

Выйдя из-под сени голых вязов, Ги пошел по подъездной аллее в направлении дорожки. Кругом было еще тихо, но, когда он дошел до железных ворот и распахнул одну створку, первые певчие птахи зашевелились в зарослях ежевики, терновника и плюща, росших вдоль дороги и льнущих к испещренной пятнами лишайника каменной стене.

Было холодно. Декабрь. Чего и ждать от этого времени года? Зато в такую рань не было ветра, хотя редкие порывы зюйд-оста обещали испортить погоду к полудню и сделать купание невозможным. Правда, в декабре никто, кроме него, купаться и не собирался. Такое преимущество давала ему низкая чувствительность к холоду: в его распоряжении был весь пляж.

Ги Бруара это устраивало. Потому что, плавая, он размышлял, а тем для размышления ему всегда хватало.

Так было и в то утро. Справа от него поднималась стена усадьбы, слева — высокие живые изгороди окрестных полей. Едва видимая в рассеянном утреннем свете тропинка вела к повороту, за которым начинается крутой спуск в бухту. Он обдумывал то, чем занимался в последние несколько месяцев, отчасти по собственному желанию, тщательно взвешивая каждый шаг, отчасти в результате непредвиденного стечения обстоятельств. Его занятия привели к разочарованиям, смятению и предательствам в стане ближайших союзников. А поскольку он давно отвык посвящать кого бы то ни было в дела, которые принимал ближе всего к сердцу, никто из них не мог понять — уж не говоря о том, чтобы принять, — как это они могли так ошибиться в нем. Почти десять лет он приучал их смотреть на Ги Бруара как на постоянного благодетеля, отечески заботящегося об их будущем, расточительного ровно настолько, чтобы они могли считать это будущее обеспеченным. У него и в мыслях не было обманывать кого-нибудь. Напротив, он искренне намеревался исполнить самые заветные мечты всех и каждого.

Но это было еще до Рут: до того, как гримаса боли стала появляться на ее лице, когда она думала, что он не видит, и он узнал, что это обозначает. Он бы, конечно, не догадался, не заведи она привычку назначать свидания на утесах, называя это «возможностью прогуляться, братец». Кристаллы полевого шпата в хлопьевидном гнейсе на мысе Икарт вдохновляют ее на будущее рукоделие, говорила она. В Джербуре, докладывала она, вкрапления аспидного сланца в камне образуют прерывистую серую ленту, идя вдоль которой можно проследить, как время и природа превращали ил и осадочные породы в минералы. Она рассказывала, как делала карандашные наброски зарослей дрока и раскрашивала армерию и лихнис в белый и розовый цвета. Она рвана ромашки, раскладывала их на шершавых поверхностях гранитных валунов и рисовала. По пути она рвала колокольчики и ракитник, вереск и дрок, дикие нарциссы и лилии, в зависимости от времени года и настроения. Но почему-то цветы никогда не доживали до дома.

— Слишком долго пролежали в машине, пришлось выбросить, — говорила она. — Дикие цветы быстро вянут.

Так продолжалось месяц за месяцем. Но Рут никогда не была любительницей лазать по утесам. И доморощенным ботаником или геологом тоже. Неудивительно, что Ги начал что-то подозревать.

Сначала он по глупости подумал, что в жизни его сестры появился мужчина и она смущена этим и не хочет рассказывать. И только увидев ее машину у входа в клинику принцессы Елизаветы, он все понял. Это и то, как она морщилась от боли и надолго закрывалась в своей спальне, вынудило его признать правду, которой он так долго не хотел смотреть в глаза.

С той самой ночи, когда состоялся их запоздалый побег и они покинули французский берег на лодке, спрятавшись среди сетей, она была единственной надежной опорой в его жизни. Если бы не она, он не выжил бы, ради нее он рано повзрослел, ради нее строил планы и одержал наконец победу.

Но это? С этим он ничего не мог поделать. От того, что причиняло его сестре страдания сейчас, ни на какой лодке не уплывешь.

Поэтому все надежды, которые он не оправдал, все планы, которые он разрушил, и все разочарования, причиной которых он стал, бледнели перед перспективой потерять Рут.

Утреннее купание на время помогало ему забыть о всепоглощающей тревоге. Если бы не оно, мысли о сестре, а еще больше его абсолютная неспособность повлиять на то, что с ней происходило, свели бы его с ума.

Тропа, по которой он шел, была крутой и узкой, по ее обочинам здесь, в восточной части острова, стояли деревья. Суровые ветра из Франции редко долетали сюда, и поэтому деревья чувствовали себя привольно. Оголенные ветви сикоморов и каштанов, буков и ясеней, под которыми проходил Ги, сплетались над его головой в прозрачную арку, точно вытравленную на предутреннем небе цвета олова. Деревья росли на крутых склонах холмов, поддерживаемых каменными стенами. У их подножия струился, журча между камнями, ручей, который брал начало где-то в глубине острова и бежал к морю.

Тропа петляла мимо призрачной водяной мельницы и неуместного швейцарского шале, в котором располагался отель, закрытый в межсезонье. Она упиралась в микроскопическую автостоянку с крохотной, как сердце мизантропа, закусочной — ее окна были забиты досками, а на двери висел замок — и скользкий от водорослей гранитный пирс, по которому лошади с телегами подходили к самому vraic, [9]служившему на острове удобрением.

Воздух был тих, никем не потревоженные чайки еще не покинули своих ночных убежищ на вершинах утесов. Недвижная вода в бухте, словно пепельное зеркало, отражала светлеющие небеса. В этом укрытом со всех сторон месте не было волн, вода лишь чуть плескала о прибрежную гальку, и казалось, будто резкие запахи гниения и зарождающейся жизни, притаившиеся в водорослях, вырываются от ее прикосновения на свободу.

Возле спасательного круга, давным-давно болтавшегося на палке, вбитой кем-то в расщелину в скале, Ги расстелил свое полотенце и поставил термос на плоский камень. Сбросил кроссовки, спустил спортивные штаны. Сунул руку в карман куртки, где лежали очки.

Но его пальцы нащупали не только их. В кармане оказался еще один предмет, который он вытащил и положил на ладонь.

Предмет был завернут в белую льняную тряпочку. Развернув ее, Ги увидел круглый камень. В середине была дырочка, которая делала его похожим на колесо, да он и был колесом: e

Ги улыбнулся амулету и связанным с ним воспоминаниям. Остров был овеян преданиями. В карманах местных жителей, а тем более их родителей, бабушек и дедушек, тоже родившихся и выросших здесь, нередко можно было найти такие обереги от ведьм и их приспешников. Над обычаем посмеивались, но расставаться с ним не торопились.

«Неплохо бы и тебе обзавестись таким. Защита необходима, Ги».

И все же силы камня — волшебного или нет — не хватило на то, чтобы обеспечить ему единственную защиту, в которой он был уверен. Неожиданности случаются со всеми, и нечего было удивляться, когда это случилось с ним.

Он снова завернул камешек в ткань и положил в карман. Сбросив куртку, снял вязаную шапочку и надел очки. Пересек узкую полоску пляжа и, не мешкая, вошел в воду.

Холод резанул его, точно нож. Ла-Манш и летом мало походил на тропическое море. А уж пасмурным утром в канун быстро приближавшейся зимы он был мрачен, опасен и холоден, как лед.

Но Ги об этом не думал. Он решительно шел вперед и, почувствовав достаточную глубину, оттолкнулся ногами от дна и поплыл. Плыл он быстро, огибая островки водорослей в воде.

Одолев ярдов сто, он добрался до похожего на жабу гранитного островка, который отмечал место, где вода бухты встречалась с водами Ла-Манша. Там он остановился, прямо у жабьего глаза — скопления гуано в углублении камня. Повернувшись лицом к пляжу, начал взбивать ногами воду — лучший способ подготовиться к приближающемуся лыжному сезону в Австрии. По привычке снял очки, чтобы оглядеться. Он лениво разглядывал далекие утесы и покрывавшую их густую растительность. Постепенно его взгляд спустился к неровной, усыпанной валунами дороге, ведущей к пляжу.

9

Так на Нормандских островах называется органическое удобрение, получаемое из выброшенных на берег морских водорослей.