Страница 14 из 31
Возможно, сеньор Ибаньес будет проводить политику латиноамериканизма и опираться на тех, кто ненавидит Соединенные Штаты, чтобы добиться популярности в народе и национализации медных и прочих рудников (информация об огромных залежах, которыми американцы владеют в Перу, практически готовые начать их разработку, значительно поколебала мою уверенность в том, что национализация этих рудников возможна, по крайней мере в ближайшее время), завершить национализацию железных дорог и т. п., а также в значительной степени увеличить аргентинско-чилийский товарооборот.
Как страна Чили предоставляет экономические возможности любому человеку доброй воли, который не принадлежит к пролетариату, иными словами, обладает определенной культурной и технической подготовкой. На своей территории Чили располагает достаточным поголовьем скота (прежде всего овец) и посевами злаковых культур, чтобы самой обеспечить себя, а также необходимым количеством полезных ископаемых, чтобы превратиться в мощную промышленную страну, — в недрах ее содержатся залежи железа, меди, каменного угля, олова, золота, серебра, марганца, селитры. Главная задача состоит в том, чтобы дать хорошего пинка не слишком-то удобному соседу-янки, и задача эта, по крайней мере на данный момент, кажется циклопической, учитывая количество инвестированных долларов и легкость, с какой янки могут осуществлять эффективное экономическое давление, когда их интересы оказываются под угрозой.
Тарата — новый мир
Всего несколько метров отделяло нас от поста жандармерии, обозначающего границу городка, и наши вещевые мешки давили нам на плечи, как будто груз их увеличился во сто крат. Солнце припекало, и, как всегда, мы были слишком укутаны для этого времени суток, хотя потом нам предстояло мерзнуть. Дорога быстро шла в гору, и скоро мы достигли вершины пирамиды, видной из города и сооруженной в честь павших в войне против Чили. Тут мы решили сделать наш первый привал и попробовать остановить какой-либо из проезжавших мимо грузовиков. Впереди виднелись только голые холмы, почти без единого кустика; мирная Такна стала маленькой, едва различимой со своими немощеными улицами и красными черепичными крышами. Нам повезло с первой же машиной: мы робко проголосовали, и, к нашему удивлению, шофер притормозил прямо напротив нас. Уполномоченный вести переговоры Альберто в наизусть знакомых мне выражениях объяснил смысл нашего путешествия и попросил, чтобы нас подбросили; водитель утвердительно кивнул и показал, чтобы мы залезали назад, где уже сидела компания индейцев; взвалив на плечи багаж и вне себя от радости, мы уже приготовились было вскарабкаться в кузов, когда шофер снова нас окликнул:
— Учтите, отсюда до Тараты — пять солей.
Альберто в ярости спросил, зачем же он соглашался, если мы просили подвезти нас бесплатно. Что такое бесплатно, шофер представлял себе слабо, но что до Тараты — пять солей, усвоил твердо…
«Теперь все время так будет», — сказал Альберто, вложив в эту простую фразу всю злость, которую он накопил против меня, выступившего с мыслью идти пешком и ловить попутки по дороге, а не поджидать их в городе, как хотелось ему. В этот момент дилемма была простой: либо мы возвращаемся и тем самым признаем свое поражение, либо идем дальше, что бы ни случилось. Мы выбрали последнее и снова зашагали вперед. То, что мы поступили не вполне благоразумно, яснее ясного доказывало солнце, которое явно клонилось к горизонту, а также полное отсутствие признаков жизни. Однако мы предположили, что в такой близи от города должен попасться хоть какой-нибудь домишко, и, вдохновляемые этой иллюзией, продолжили движение.
Уже совсем стемнело, а мы так и не обнаружили никакого жилья, но самое скверное, что у нас не было воды, чтобы приготовить что-нибудь поесть или заварить мате. Становилось все холоднее; пустынный климат и то, что мы поднялись на такую высоту, лишь усугубили нашу злость и отчаяние. Тяжким грузом навалилась усталость. Мы решили расстелить одеяла прямо на земле и проспать до утра. Одеяла мы достали на ощупь, поскольку безлунная ночь была очень темной, и укутались, как смогли. Через пять минут Альберто сообщил, что весь закоченел, и я ответил, что, пожалуй, еще больше мог закоченеть только я. Так как это не был конкурс холодильников, мы решили бросить вызов нашему отчаянному положению, найти хоть какой-нибудь хворост, чтобы развести небольшой костер, и принялись шарить кругом. Результат был практически равен нулю: сообща мы насобирали охапку веток, которой хватило только на то, чтобы разжечь жалкий костерок. Голод, а еще больше холод терзали нас до такой степени, что мы уже не могли просто лежать, глядя на дотлевающие угли нашего костра. Пришлось сниматься с якоря и двигаться дальше в темноте.
Сначала, чтобы согреться, мы пошли бодрым, быстрым шагом, но очень скоро стали задыхаться. Я чувствовал, как под курткой по телу бежит пот, однако ноги закоченели до бесчувственности, и дувший в лицо ветерок был острым, как лезвие ножа. Через два часа мы практически выдохлись, стрелки показывали 12.30 ночи. По самым оптимистичным расчетам, до утра оставалось еще пять часов. Новая уловка, еще одна попытка согреться и уснуть, закутавшись в одеяла. Через пять минут мы вновь пустились в путь. Была еще глубокая ночь, когда вдали засветились фары; особенно радоваться было нечему, учитывая минимальные шансы, что нас подсадят, но по крайней мере можно будет разглядеть дорогу. Так и случилось: грузовик проехал мимо, безразличный к нашим истеричным призывам, и его передние фары высветили окружавшую нас бесплодную пустошь, без растительности и домов. Потом все смешалось, каждая минута тянулась дольше, чем предыдущая, а последующие казались часами. Два или три раза далекий собачий лай внушал нам слабую надежду, но в глухой ночи ничего не было видно, и собаки умолкали, либо лай доносился с какой-то другой стороны.
В шесть утра в сером свете зари мы различили на обочине дороги два ранчо, стоявшие бок о бок. Последние метры мы словно пролетели по воздуху. Никогда еще, как нам показалось, нас не принимали с такой любовной заботой, никогда хлеб и сыр, купленные нами, не были такими вкусными, а мате — таким бодрящим. Д ля этих простых людей, перед которыми Альберто на разные лады жонглировал своим званием «доктора», мы были кем-то вроде полубогов. Причем полубогов, прибывших не откуда-нибудь, а из самой Аргентины — чудесной страны, где живут Перон и его жена, Эвита, где у бедных есть все, что есть у богатых, и индейцев не эксплуатируют и не обращаются с ними так жестоко, как в этих краях. Нам пришлось ответить на тысячу вопросов, касающихся нашей родины и жизни там. Еще чувствуя пробирающий до костей ночной холод, мы представляли себе Аргентину как некое благословенное видение, как прошлое, усыпанное розами. Любовно и заботливо сопровождаемые цивилизованными индейцами, мы спустились к пролегавшему поблизости пересохшему руслу какой-то речушки, расстелили там свои одеяла и уснули, обласканные лучами восходящего солнца.
В полдень мы снова пустились в путь, укрепив свой моральный дух и позабыв о злоключениях прошлой ночи, чтобы последовать совету старого Вискачи. Однако дорога была неблизкая, и в пути постоянно что-нибудь происходило. В пять часов пополудни мы остановились передохнуть, безучастно разглядывая очертания приближающегося грузовика; небось, как всегда, он перевозит самое выгодное — человеческий скот. Вдруг грузовик останавливается, и мы видим жандарма из Такны, который любезно приветствует нас и приглашает садиться; само собой, повторять приглашение дважды не пришлось. Аймары смотрят на нас с любопытством, но не осмеливаются ничего спросить. Альберто заводит разговор с некоторыми из них, которые очень плохо говорят по-испански. Грузовик продолжает свой путь по холмам, окруженным совершенно вымершим ландшафтом, где разве что заросли колючего и чахлого щавеля придают окружающему живой вид. Но вдруг жалобный звук, с которым грузовик преодолевает очередной подъем, сменяется вздохом облегчения, и вот мы уже катим по ровной дороге.