Страница 1 из 19
Виктор Мережко
СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА
История любви и предательств королевы воров
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1860 год. Городское еврейское кладбище утопало в зелени. В солнечный летний день оно походило на лесную лужайку, усыпанную, будто серыми пенечками, надгробиями. Черноволосая и черноглазая Сура-Шейндля, рослая девочка лет пятнадцати, стояла возле гранитной плиты, немигающими глазами смотрела на красивую вязь староеврейского языка и едва слышно шептала:
— Моя дорогая мамочка… Мне так одиноко, так тяжело без тебя. Ты снишься мне почти каждую ночь, и во сне я тихо плачу. Папа живет с грубой и неотесанной Евдокией, которая непонятно откуда взялась на нашу голову Она никого не любит — ни меня, ни Фейгу. Один раз она так била меня по лицу, что из-за синяков я целую неделю не выходила на улицу. Для этой жлобки главное — чтобы папа побольше воровал. А это, мамочка, может плохо кончиться. Полиция уже много раз приходила в наш дом, они хотят узнать, с какими блатыкайными имеет дела папа. Он молчит, но все равно это плохо кончится. Единственный, кто любит меня, кроме тебя, конечно, это пани Елена. Ты должна помнить ее — она занималась со мной музыкой. А кроме музыки, мы теперь читаем по-французски и по-английски. Она очень добрая и красивая, эта пани Елена…
Брусчатая улица городка Повонзки была сплошь загажена пометом гусей и кур, то тут, то там лежали лепешки конского навоза. Дневная духота к вечеру только усилилась, и город непривычно опустел: жители попрятались от жары, кто в своих домах, а кто охлаждался в местной таверне.
Выбеленный пожелтевшей известкой двухэтажный дом, в котором жил Лейба Соломониак, выглядел бестолково большим. Из окна второго этажа доносилась бойкая фортепианная музыка, на первом этаже слышался голос самого Лейбы, который громко бранился с прислугой Матреной.
— Послушай, Матрена! Или я слепой идиот, или ты просто толстая ленивая корова! — кричал по-русски тощий и нервный Лейба, одетый, как и полагалось правоверному еврею, в черный сюртук и черную ермолку.
— Скорее все-таки первое, пан Лейба. Извиняйте, конечно, — огрызалась раскормленная Матрена, плавая по комнате широченными бедрами и лениво переставляя глиняные кувшины.
— Я рассчитаю тебя сегодня же! — окончательно выходил из себя хозяин. — Нет, завтра, как только уедут гости! Сейчас же наведи порядок в доме, иначе я сгорю от стыда и позора!
— Сколько раз обещали и ни разу таки не сгорели, — снова огрызнулась Матрена.
Из своей спальни не спеша выглянула старшая дочь Лейбы, пухлотелая и волоокая Фейга, с печальным укором посмотрела сначала на прислугу, потом на отца.
— Ой, перестаньте, папа, так громко кричать. Голова и без того на части разваливается.
В дверях соседней комнаты тут же показалась моложавая грудастая Евдокия, по-хозяйски прикрикнула на Фейгу:
— Что за манеры, детка? Мужу будешь делать замечания, а не отцу.
— Будет муж, будут и замечания, — лениво огрызнулась Фейга и снова направилась в спальню. — А вам, мадам Дуня, я не детка, а госпожа Фейга.
— Хамка!
— От такой слышу!
— Лейбик, ты слышишь, как твоя дочь разговаривает с мачехой? — повернулась к господину Соломониаку Евдокия.
— Фейга, — сурово прикрикнул тот, — либо извинись перед Дуней, либо исчезни!
— Лучше, папа, я исчезну, — ответила дочь и скрылась в своей комнате.
Худенькая пятнадцатилетняя Сура сидела в своей комнате и самозабвенно музицировала на фортепиано, не обращая никакого внимания ни на крики внизу, ни на полуденную духоту. В паузе между аккордами девочка вдруг услышала цокот копыт, скрип колес, а затем протяжный визг ворот. Она оставила инструмент и выглянула в окно. Сура увидела, как отец широко открыл ворота, и во двор въехала крытая повозка, запряженная двумя лошадьми.
Лейба помог полному господину ступить на землю, подобострастно потряс ему руку, поздоровался еще с одним человеком, тоже приехавшим в этой повозке, затем увел гостей в дом. Матрена принялась закрывать ворота. Когда прислуга тоже скрылась за дверьми дома, а повозка осталась без присмотра, Сура юркнула вниз по черной лестнице и выскочила во двор.
Почти не дыша, девочка осторожно обошла повозку, заглянула за тяжелый брезент и увидела там множество узлов, мешков и мешочков. Она ловко нырнула внутрь повозки и принялась торопливо изучать ее содержимое. Здесь были какие-то украшения, посуда, фигурки из глины и фарфора, меди и бронзы, дорогие платья. Вдруг в одном из мешочков Сура нашла золото, много золота: кольца, браслеты, ожерелья. Со знанием дела она выбрала из этого богатства самый крупный перстень, сунула его под платьице, выпрыгнула из повозки и стремительно побежала со двора.
Модистка пани Елена, молодая ухоженная дама лет сорока, как раз натягивала сшитое платье на манекен, когда в двери ее дома раздался стук. Женщина поспешила вниз по лестнице, но не успела даже подойти к дверям, как они распахнулись и в прихожую влетела Сура. Девочка замерла в двух шагах от пани и изящно выполнила книксен.
— Пани Елена, можно я побуду у вас?
Модистка оставила манекен.
— Что случилось, Сура?
Сура плюхнулась в кресло.
— Пани Елена, я же просила не называть меня этим дурацким именем.
— Но это имя дали твои родители, твоя покойная мама!
— Все равно. Мне больше нравится — Соня.
— Хорошо, Соня. Ты этюд выучила, Соня?
— Конечно!
Сура-Соня быстро подошла к стоящему в углу пианино, уселась на стульчик, заиграла легко и изящно. Пани Елена стояла за спиной девочки, с нежной улыбкой наблюдая за ее игрой. Соня закончила этюд, вопросительно оглянулась на женщину в ожидании похвалы. Та подошла к ней, взяла ее ладошки, нежно погладила их:
— Сонечка, девочка, ты очень талантлива. У тебя поистине золотые ручки. Но тебе надо больше работать, чтоб стать знаменитой пианисткой.
Соня, откинув голову, с удовольствием расхохоталась:
— Красиво: Соня Золотые Ручки! Я хочу, чтобы меня так все называли — Соня Золотые Ручки! Маме понравилось бы.
— Как у вас дома? — спросила модистка.
Соня пожала худыми плечиками.
— Фейгу выгнал очередной муж.
— За что?
— За то же самое. За очередного любовника.
Пани Елена внимательно посмотрела на девочку:
— Ты знаешь, что такое любовник?
— Как не знать? — рассмеялась Соня. — У Фейги как очередной муж, так и очередной любовник.
— А отец, как у него с Евдокией?
— Не знаю. Я с этой дурой не разговариваю.
— Соня!
— Простите, пани Елена.
Соня вдруг замолчала, заговорщицки посмотрела на пани модистку. Осторожно полезла под платьице, вынула оттуда украденный перстень и показала женщине.
Та взяла украшение, некоторое время внимательно рассматривала его.
— Откуда это?
— Нашла.
— Нашла? Это же очень дорогая вещь. — Пани Елена взяла ладонями личико девочки, повернула к себе. — Ты правда нашла это, Соня?
— Нашла, — лукаво улыбнулась Соня. — В повозке людей, которые приехали к отцу. В мешочке.
— То есть… ты украла?
— Там много мешочков. Никто даже не заметит!
— Но ты украла!
— Пани Елена, — Соня перешла на доверительный шепот. — Я не украла. Я просто взяла украденное. Мой отец ведь перепродает ворованное, ему привозят, часто привозят… а он продает!
Пани Елена вернула перстень девочке, сухо произнесла:
— Ты должна сейчас же вернуться домой и положить вещь на место.
— Но они же жулики! И отец мой — жулик! — воскликнула Соня.
— Не знаю, может быть. Но ты должна оставаться честной девочкой. Ступай домой и сделай то, что я тебе велела. И выучи на завтра следующий музыкальный этюд.
— Хорошо, пани, — понуро произнесла девочка, снова спрятала перстень под платьице и направилась к выходу. — До свидания, пани.