Страница 40 из 65
— Не знаю. Мы с Деймоном, в общем-то, ладили. Конечно, он не… ну, в общем, я ему не очень нравилась. Но я понятия не имею, зачем ему вдруг понадобилось мне насолить.
— Почему ты ему не нравилась?
— Они с Кеном были очень близки. А я, жена, только путалась у них под ногами. Сам знаешь, что такое мужская компания.
— У него была конкретная причина тебя недолюбливать?
— Он считает, что я убила Кена. Наверно, это главная причина.
— Есть и другие?
— Во время предварительных выборов — это было еще до того, как Деймон бросил пить и ударился в религию, — он распускал слухи, будто жена одного из кандидатов — лесбиянка и у нее роман с тренершей. Я велела ему прекратить. Отругала его на чем свет стоит. Но это, по-моему, не так уж и важно.
— Он собирается давать показания против тебя. Вот что важно.
Бет задумалась.
— Он был во Вьетнаме.
— Нет, только не очередной герой войны!
— «Зеленые береты». При мне он заговорил об этом только один раз. Было уже поздно, мы все набились в маленький самолет. День выдался долгий, томительный. И он заговорил о том, чем занимался на войне. Это… что-то несусветное. Воюй я на стороне вьетконговцев, мне бы не хотелось, чтобы Деймон ночью по-пластунски прокрался с ножом в мою хижину.
— Великолепно. Мы заполучили противника в лице «зеленого берета». Но почему он настроен враждебно? У нас есть три дня, чтобы это выяснить. Я могу поручить это своим людям, но было бы неплохо, если бы ты подсказала нам, в каком направлении действовать.
— Забавно.
— Что тут забавного?
— Меня обвиняют в убийстве. А Деймон действительно был убийцей. Наемным убийцей. То, чем они занимались, даже имело название. Мокрое дело. Они с Кеном часто шутили насчет того, что всё это было прекрасной подготовкой к политической деятельности. Но я не знаю, зачем ему понадобилось давать показания. Извини.
— Ну что ж, когда ты перестанешь сидеть, как приклеенная, у телевизора и слушать болтовню о том, что тебе следует баллотироваться в президенты, попробуй все-таки вспомнить что-нибудь важное.
— Мы настроены враждебно?
— Мы настроены против всех чересчур самонадеянных людей. Кто такой доктор Марк Клац? Он что, посоветовал тебе, в какое место Кеновой головы лучше запустить плевательницей?
— Это мой гинеколог.
— Боже правый! И с какой же это стати твой гинеколог собирается давать показания против тебя?
— А вот это уже не их собачье дело.
— Что значит «не их собачье дело»?.. А, Бет?
Сначала заместительница генерального прокурора Клинтик усадила на место для дачи показаний доктора Дж. Марка Клаца. По мнению Бойса, это значило, что правительство считает его наименее надежным свидетелем. Деймон Блоуэлл был у нее третьим по списку. Это значило, что его показания считаются наиболее губительными для защиты. Шестеро помощников Бойса сосредоточенно изучали документы, касающиеся Деймона Блоуэлла: данные о военной службе, об уплате налогов, о кредитоспособности, об учебе в школе. При удачном раскладе могло оказаться, что он причастен к зверским убийствам невинного гражданского населения, страдает алкоголизмом и бьет жену. Бет по-прежнему клялась, что понятия не имеет, почему он настроен против нее.
Заместительница ГП целый час уточняла подробности безупречной биографии доктора Клаца. Бойс уже знал, насколько она безупречна.
Это был неприметный человек лет шестидесяти с небольшим, в очках. Первое имя, Джулиус, ему, вероятно, дали в честь прославленного римского императора, чьему появлению на свет обязан своим происхождением термин «кесарево сечение». Когда-то Клац возглавлял отделение акушерства и гинекологии в больнице «Гора Синай». Потом консультировал тот комитет ООН, который пытался убедить африканские страны, тяготеющие к исламскому фундаментализму, запретить обычай отрезать молодым девушкам клиторы, чтобы отбивать у них охоту заниматься сексом. Он писал большие газетные статьи, в которых осуждал этот варварский способ принудительного сохранения целомудрия. Короче — а доктор Клац, кстати, был коротышкой, что непонятным образом усиливало его профессиональную ауру, — как раз такой человек и должен заглядывать женщинам между ног, твердя: «Гм-гм…»
Доктор Клац был явно недоволен тем, что оказался в суде. Вид у него был такой, точно он охотно удалил бы клитор заместительнице генерального прокурора, причем без анестезии.
— Когда обвиняемая начала у вас наблюдаться, доктор?
— В апреле восемьдесят третьего года.
— Почему она начала наблюдаться у вас?
— Ей посоветовали.
— Почему ей это посоветовали?
— За месяц до этого у нее случился второй выкидыш, и лечащий врач направил ее ко мне.
— К какому выводу вы пришли, осмотрев ее — с медицинской точки зрения?
— Это вас не касается, — сказал доктор. — Это никого не касается.
Судья Голландец в учтивой форме велел доктору отвечать.
— При всем уважении к вам и к суду, даже если вы арестуете меня за оскорбление, я не буду отвечать на этот вопрос.
Судья Голландец принялся барабанить пальцами по столу, представив себе мрачную — с точки зрения всех заинтересованных лиц — картину: как доктора выводят из зала в наручниках. Он жестом подозвал к себе представителей сторон.
Одна из телесетей наняла специалиста, способного прочесть по губам то, что говорит судья во время совещаний у барьера. Разумеется, передать по телевидению дословный перевод не представлялось возможным. Зато корреспондент этой телесети, казалось, обрел сверхъестественную способность точно предсказывать, какое решение примет судья Голландец.
Корреспондент сказал телезрителям:
— Думаю, он не будет стоять на своем и позволит обвинению продолжить допрос, придерживаясь той же линии, но оставив предыдущий вопрос без ответа.
— Доктор Клац, — продолжала представительница обвинения, — вы прописывали миссис Макманн противозачаточные пилюли?
Доктор Клац посмотрел на Бет. Какой смысл? Рецепты у них.
— Да. Вам это уже известно.
— Миссис Макманн является вашей пациенткой с апреля восемьдесят третьего года?
— Да.
— И с тех пор она, согласно вашему предписанию, принимает противозачаточные пилюли?
— Я их прописывал. А принимала ли она их, мне не известно.
Заместительница ГП попросила у суда разрешения представить в качестве доказательства толстую пачку рецептов, первый из которых был выписан двадцать лет назад, а последний — совсем недавно.
— Давай хорошие новости, — сказал Бойс своему помощнику, который следил за сообщениями средств массовой информации.
Бет уехала в «Долину роз» — принять ванну и, как предполагал Бойс, выплакаться.
— Женщины, — робко начал помощник, — в ярости. Суть их выступлений сводится к фразам «Руки прочь от ее тела» и «Это вас не касается», — повторение слов Клаца. Глава национальной организации в поддержку женщин употребила выражение «чудовищный заговор мужчин». Национальная ассоциация бывших первых леди опубликовала осторожное заявление в ее защиту.
— Теперь плохие новости.
— В вечерних выпусках новостей двадцать три раза было сказано слово «лгунья» На канале Си-би-эс употребили термин «проблема надежности свидетеля». В программе канала Эй-би-си «Ночная строка» то и дело появляется бегущая строка с надписью «Можно ли ей верить?». В завтрашнем номере «Нью-Йорк пост» будет опубликована статья, в которой цитируется — не дословно — архиепископ нью-йоркский, заявивший, что, будь у нее и президента ребенок, возможно, ничего подобного не случилось бы.
Бойс тяжело вздохнул и пошел выслушивать отчет Влонко.
Влонко сидел, хмуро уставившись на экран компьютера.
— У нас проблемы со второй, четвертой и восьмой. Возможно, большие проблемы.
— Вторая — это католичка с четырьмя детьми?
— С пятью долбаными детишками. А у ребенка ее сестры синдром Дауна.
— А присяжные четыре и восемь?