Девушки из Шанхая

По правую руку от нас вырастают пяти-шестиэтажные здания — чертоги процветания и алчности. Мы проезжаем мимо отеля «Катай», увенчанного пирамидальной крышей, мимо таможни и ее огромной часовой башни, мимо Банка Гонконга и Шанхая и украшающих его величественных бронзовых львов: если потереть лапу такого льва, это принесет удачу мужчинам и сыновей — женщинам. На границе Французской концессии мы расплачиваемся с рикшей и пешком идем по набережной Кэ де Франс. Пройдя несколько кварталов, мы сворачиваем в Старый город.

Прийти в это омерзительное место — все равно что шагнуть в прошлое. Именно это папа и заставляет нас сделать, решив выдать замуж. Однако мы с Мэй повинуемся ему — покорные, как собаки, глупые, как буйволы. Я зажимаю нос платком, чтобы аромат лаванды перебил окружающие нас запахи смерти, нечистот, прогорклого масла и разлагающегося на солнце сырого мяса, выставленного на продажу.

Как правило, я стараюсь не замечать дурные стороны своего города, но сегодня они буквально приковывают мой взгляд. Здесь есть попрошайки, которым их родители выдавили глаза и сожгли руки и ноги, чтобы разжалобить прохожих. Некоторые из них покрыты сочащимися гноем язвами и отвратительными опухолями, накачанными с помощью велосипедных насосов до устрашающих размеров. Мы пробираемся через переулки, увешанные сохнущими бинтами для ступней, пеленками и изорванными штанами. Жительницы Старого города ленятся выжимать белье после стирки, и капли воды сыплются на нас дождем. Каждый шаг напоминает нам, что это может стать и нашей судьбой, если свадьбы не состоятся.

Сыновья Лу ждут нас у ворот в сад Юйюань. Мы пробуем заговорить с ними по-английски, но непохоже, чтобы они хотели разговаривать на этом языке. Их отец говорит на сэйяпе, потому что родом он из той местности в провинции Гуандун, которую так и называют сэйяп — «четыре области». Мэй сэйяп не понимает, но я перевожу для нее. У них, как и у многих из нас, западные имена.

— Сэм, — говорит старший, указывая на себя. Затем показывает на своего младшего брата и переходит на сэйяп. — Его зовут Вернон, но родители называют его Верн.

Я люблю З. Ч., так что, как бы хорош ни был этот Сэм, мне он не нравится. А жениху Мэй, Верну, едва сравнялось четырнадцать. Он даже еще не начал превращаться в мужчину, он все еще ребенок. Папа не счел нужным упоминать об этом.

Мы разглядываем друг друга, и, похоже, никому из нас не нравится то, что он видит. Наши взгляды бродят по небу, по земле, избегая столкновений. Внезапно я думаю, что, возможно, им тоже не слишком хочется жениться на нас. Если дело обстоит именно так, мы все можем считать это не более чем коммерческой сделкой. Мы подпишем бумаги и вернемся каждый к своей жизни, и дело решится без разбитых сердец и раненых чувств. Отчего, впрочем, не перестанет быть абсурдным.

— Может, пройдемся? — предлагаю я.

Никто не отвечает, но все следуют за мной. Мы бредем по запутанным тропкам мимо прудов, каменных садов и гротов. Ивы колеблются в жарком воздухе, как будто слегка остужая его. Резные деревянные павильоны, покрытые золотым лаком, напоминают о чем-то из далекого прошлого. Все здесь призвано напоминать о гармонии и единстве, но сад слишком долго жарился под июльским солнцем, и тяжелый воздух будто сочится липкой влагой.

Верн подбегает к одному из причудливых огромных камней, карабкается на его вершину, а оттуда перебирается на садовую ограду. Мэй смотрит на меня, всем своим видом вопрошая: и что мне делать? У меня нет ответа, и Сэм, кажется, не собирается нам помогать. Она отворачивается, подходит к стене и мягко уговаривает мальчика спуститься. Похоже, он не понимает, что она говорит, поэтому продолжает стоять там, слегка смахивая на морского пирата. Мы с Сэмом идем дальше, пока не доходим до Изящного Нефрита. [8]

— Я бывал здесь раньше, — говорит он неуверенно на сэйяпе. — Ты знаешь, как сюда попал этот камень?

Я предпочитаю не говорить, что обычно избегаю заходить в Старый город. Вместо этого я предлагаю, пытаясь проявить учтивость:

— Давай присядем, и ты расскажешь мне об этом.

Мы находим свободную скамью и разглядываем камень, в котором я не вижу ничего особенного.

— Император династии Северная Сун, Хуэй-цзун, [9]питал особое пристрастие ко всяким диковинкам. Он посылал гонцов в южные провинции, чтобы те отыскивали для него разные редкости. Гонцы нашли этот камень и погрузили на корабль. Но камень так и не добрался до дворца. Корабль потерпел крушение — быть может, причиной тому был шторм, а может, гнев речных богов.

У Сэма довольно приятный негромкий голос — в нем нет ни капли надменности или снисходительности. Он вытягивает ноги, опираясь на каблуки своих новеньких кожаных ботинок. Я набираюсь храбрости и перевожу взгляд с ног на лицо. Он симпатичный юноша — можно даже сказать, что он хорош собой. Довольно худой. Лицо у него вытянутое, как рисовое зерно, отчего выступающие скулы кажутся еще острее. Цвет кожи темнее, чем мне нравится, но это вполне объяснимо — он ведь из Голливуда. Я читала, что кинозвезды любят загорать на солнышке, пока не становятся коричневыми. Волосы у него не совсем черные, на солнце они отливают рыжим. У нас принято считать, что такими разноцветными волосы бывают только у бедняков, которые не могут позволить себе нормально питаться. Наверное, в Америке еда настолько разнообразна и обильна, что это тоже влияет на цвет волос. Одет он элегантно. Даже я вижу, что его костюм сшит совсем недавно. И он имеет долю в отцовском бизнесе. Если бы я уже не была влюблена в З. Ч., Сэм показался бы мне недурным вариантом.

— Семья Пань вытащила камень из реки и принесла его сюда, — продолжает Сэм. — Как видишь, он удовлетворяет всем требованиям, которые предъявляют к камням: пористый, как губка, приятной формы, и вид его заставляет задуматься о тысячелетней истории.

Он снова умолкает. Вдалеке Мэй, подбоченившись, кружит вокруг каменного сада. Ее раздражение чувствуется даже отсюда. Она зовет мальчика в последний раз и ищет меня взглядом. Подняв руки, как бы признавая свое поражение, она идет в нашу сторону.

Сэм говорит:

— Ты мне нравишься. Я нравлюсь тебе?

Я не могу придумать достойного ответа и киваю.

— Хорошо. Я передам отцу, что мы будем счастливы вместе.

После прощания с Сэмом и Верном я подзываю рикшу. Мэй забирается в повозку, но я за ней не следую.

— Езжай домой. У меня есть одно дело, догоню тебя позже.

— Но нам надо поговорить! — Она так сильно вцепляется в подлокотники, что у нее белеют костяшки пальцев. — Этот мальчик мне ни слова не сказал!

— Ты же не говоришь на сэйяпе.

— Дело не в этом. Он как ребенок. Он и есть ребенок!

— Это не важно.

— Легко говорить, твой-то хотя бы симпатичный!

Я пытаюсь объяснить ей, что все это не более чем сделка, но Мэй не слушает. Она топает, и возчик напрягает все мышцы, готовый пуститься в путь.

— Я не хочу выходить за него! Если это все неизбежно, то я выйду за Сэма!

Я раздраженно вздыхаю. Для Мэй характерны подобные вспышки зависти и упрямства, но обычно вреда от них не больше, чем от летнего дождика. Мы с родителями уже привыкли к тому, что лучший способ справиться с этими вспышками — это во всем с ней соглашаться, пока она сама не успокоится.

— Потом поговорим. Встретимся дома!

Я киваю возчику. Тот подхватывает повозку и трусцой пускается вниз по булыжной дороге. Дождавшись, когда они повернут за угол, я направляюсь к Старым Западным Воротам, нахожу там другого рикшу и сообщаю ему адрес З. Ч. во Французской концессии.

Подъехав к его дому, я взбегаю по лестнице и барабаню в дверь. З. Ч. открывает — на нем нижняя рубашка без рукавов и свободные штаны цвета хаки, подпоясанные галстуком, продетым под шлевки. В зубах у него торчит сигарета. Я падаю в его объятья. Все слезы, все отчаяние, копившееся во мне до сих пор, все выливается наружу. Я рассказываю ему все: что наша семья рухнула, что нас с Мэй отдают за заморских китайцев и что я люблю его.

8

Изящный Нефрит— знаменитый камень высотой 3,3 м, стоящий в саду Юйюань.

9

Династия Северная Сунправила с 960 по 1127 г.; император Хуэй-цзун— С 1101 по 1125 г.