Страница 6 из 83
— Садитесь и молчите, — говорит он, указывая на кушетку напротив себя.
Я сажусь, сцепляю руки на коленях и скрещиваю ноги. Если у нас проблемы, лучше выглядеть скромницей. На смену тревоге, в которой он пребывал последние несколько недель, пришла непроницаемая жесткость. То, что я слышу в следующий момент, навсегда меняет мою жизнь:
— Я выдаю вас замуж, — говорит он. — Церемония состоится послезавтра.
Мужчины с Золотой горы
— Ничего себе шуточки! — смеется Мэй.
— Это не шутка, — говорит папа. — Я выдаю вас замуж.
Я все еще пытаюсь осмыслить услышанное:
— Что случилось? Мама заболела?
— Перл, я все сказал. Вы должны слушаться меня и поступать так, как я говорю. Я ваш отец, а вы — мои дочери. Так устроена жизнь.
Жаль, я не могу передать, как абсурдно прозвучали его слова.
— И не подумаю! — возмущенно заявляет Мэй.
Я пробую воззвать к его разуму:
— Этот феодализм давно в прошлом. Когда ты женился на маме, все было совсем по-другому.
— Мы с вашей матерью поженились во втором году Республики, — отвечает он раздраженно. — Речь не об этом.
— Тем не менее вы женились по сговору, — возражаю я. — Ты что, рассказывал свату, умеем ли мы шить, вязать или вышивать? — Мне становится смешно. — Ты дашь мне в приданое ночную вазу, расписанную драконами и фениксами, символизирующими идеальный брак? А Мэй достанется ночная ваза, полная красных яиц, чтобы ее будущая семья знала, что у нее будет много сыновей?
— Говорите что хотите. — Папа равнодушно пожимает плечами. — Вы выходите замуж.
— И не подумаю! — повторяет Мэй. Она всегда умела заплакать в нужный момент, и сейчас слезы струятся по ее лицу. — Ты меня не заставишь!
Папа не обращает на нее никакого внимания, и я понимаю, что он серьезен, как никогда. Он смотрит на меня так, будто видит в первый раз.
— Только не говорите мне, что собирались выйти замуж по любви! — В его голосе странная смесь жесткости и торжества. — В брак вступают не по любви. И я женился не по любви.
Я слышу глубокий вдох, поворачиваюсь и вижу, что в дверях стоит мать, все еще одетая в пижаму. Мы наблюдаем за тем, как она пересекает комнату на своих перебинтованных ногах и падает в резное кресло грушевого дерева. Сцепив руки, она опускает голову. По ее переплетенным пальцам катятся слезы. Никто не произносит ни слова.
Я выпрямляюсь, чтобы посмотреть на отца сверху вниз, — его всегда это раздражало. Затем беру Мэй за руку. Вместе мы — сила. К тому же у нас есть деньги.
— От обеих твоих дочерей я со всем уважением прошу отдать наши сбережения.
Отец морщится.
— Мы уже достаточно взрослые, чтобы жить отдельно, — продолжаю я. — Мы снимем квартиру и будем зарабатывать как можем. Мы будем сами решать, как нам жить.
Слыша мои слова, Мэй кивает и улыбается, но улыбка получается не такой прелестной, как обычно. От слез ее лицо опухло и пошло пятнами.
— Я не хочу, чтобы вы так жили, — шепчет мама, набравшись смелости.
— В любом случае этого не будет, — отвечает папа. — Денег больше нет — ни ваших, ни моих.
В комнате вновь повисает ошеломленное молчание. Сестра и мать предоставляют задать вопрос мне.
— Что ты сделал?
От безысходности отец обвиняет во всем нас:
— Ваша мать ездит по гостям и играет в бирюльки со своими подружками, а вы обе только и знаете, что тратить, тратить, тратить деньги. Вы не видите, что делается у вас под носом.
Он прав. Прошлым вечером мне показалось, что наш дом пришел в упадок. Куда-то пропали подсвечники, настенные свитки, веер и…
— Где слуги? Где Паньсы, А Фонг…
— Я их рассчитал. Они все ушли, кроме садовника и повара.
Конечно, их он не отпустил. Сад быстро пришел бы в запустение, и все соседи узнали бы, что у нас что-то случилось. Без повара нам и вовсе не обойтись. Мама умеет только распоряжаться. Мы с Мэй тоже не способны что-нибудь приготовить. Мы никогда не думали, что нам могут пригодиться подобные навыки. Но как же рассыльный, папин лакей, две горничные и помощник повара? Как можно было вышвырнуть на улицу столько людей?
— Ты проиграл? — вырывается у меня. — Так отыграйся, ради бога! Раньше тебе это удавалось.
Хотя отец и считается важной персоной, мне он всегда казался безобидным неудачником. Но теперь он смотрит на меня, как будто… как будто он доведен до крайности.
— Насколько все плохо?
Я злюсь — да и как тут не злиться? Но мной постепенно овладевает жалость к нему и, что важнее, к матери. Что станется теперь с ними? Что станется теперь со всеми нами?
Он опускает голову:
— Дом. Бизнес. Ваши сбережения. То немногое, что было отложено. Все пропало.
После долгой паузы он снова смотрит на меня, и во взгляде его — отчаяние, горе, мольба.
— Счастливых концов не бывает, — говорит мама, как будто наконец начали сбываться ее мрачные предсказания. — С судьбой не поспоришь.
Папа не обращает внимания на ее слова и взывает к моей дочерней почтительности, моему долгу старшей дочери:
— Ты хочешь, чтобы ваша мать просила милостыню на улице? А вы сами? От красоток до девушек с тремя дырками один шаг. Вопрос только в том, будет ли вас содержать один человек, или вы докатитесь до того, что будете вместе с остальными шлюхами поджидать иностранных моряков на Кровавой аллее! Как вы собираетесь жить?
Я получила образование, но что я умею? Три раза в неделю я преподаю английский капитану-японцу. Мы с Мэй позируем художникам, но наши заработки не покрывают и малой доли того, во что обходятся наши платья, шляпки, перчатки и туфли. Я не хочу, чтобы кто-то из нас просил милостыню. И я определенно не хочу, чтобы мы с Мэй стали проститутками. Что бы ни случилось, я должна уберечь свою сестру.
— И кто женихи? — спрашиваю я. — Мы можем сначала познакомиться с ними?
Глаза Мэй расширяются от изумления.
— Это противоречит традиции, — возражает папа.
— Я не выйду замуж за человека, не познакомившись с ним прежде, — твердо отвечаю я.
— А я тем более!
Мэй поддерживает меня, но по ее голосу слышно, что она сдалась. Возможно, мы выглядим и ведем себя на современный манер, но в душе мы все те же покорные китайские дочери.
— Это мужчины с Золотой горы, — рассказывает папа. — Американцы. Они специально приехали в Китай, чтобы найти жен. Это неплохая партия. Их отец родом из того же округа, что и наша семья. Мы почти что родственники. Вам не придется ехать с ними в Лос-Анджелес. Американские китайцы с радостью оставляют здесь своих жен, чтобы те заботились об их родителях и предках, а сами возвращаются в Америку к своим белобрысым любовницам ло фань.Считайте, что это просто удачная сделка, которая спасет семью. А если вы решите уехать с мужьями, у вас будет красивый дом, куча слуг и няни для детей. Вы будете жить в Хаолайу— в Голливуде. Я же знаю, что вы любите кинематограф. Тебе понравится, Мэй. Тебе точно понравится. Хаолайу!Только подумай!
— Но мы их не знаем! — кричит Мэй.
— Зато вы знаете их отца, — успокаивающе отвечает папа. — Помните? Старый Лу.
Мэй кривится от отвращения. В самом деле, отца их мы знаем. Мне никогда не нравилась мамина старомодная манера давать всем прозвища, но для нас с Мэй жилистый китаец с каменным лицом всегда был именно Старым Лу. Как папа и сказал, Старый Лу живет в Лос-Анджелесе, но каждый год он приезжает в Шанхай, чтобы проверить, как идут дела в его здешнем бизнесе. Ему принадлежит фабрика по изготовлению ротанговой мебели и фабрика, производящая на экспорт дешевую фарфоровую посуду. Но мне его богатство безразлично. Меня всегда выводило из себя то, как он смотрит на нас с Мэй — как кот на сливки. На меня он может смотреть как угодно, я переживу, но в его последний приезд Мэй было всего шестнадцать. Учитывая его возраст (ему не меньше шестидесяти), ему не следовало так присасываться к ней взглядом. Но папа никак на это не отреагировал, просто попросил Мэй разлить всем чай.