Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 20 из 39

Впервые за три года, прошедшие после смерти деда, он уезжал от бабушки, оставляя ее на попечение соседей более чем на уикенд, и впервые он вообще покидал город более чем на два-три дня. И впервые за последние недели он не тонул в тяжких думах о полио. Он по-прежнему горевал о двух умерших мальчиках, его по-прежнему угнетала мысль о других его подопечных, которых свалила болезнь, грозя смертью или увечьем, но не было чувства, что он дрогнул под натиском бедствия или что кто — нибудь другой мог бы выполнять его работу более добросовестно. Прилагая все силы и всю изобретательность, он стойко выдерживал тяжелое испытание — а потом решил, что выдержал, что с него довольно, и уехал из жуткого города, содрогающегося от эпидемии и поминутно оглашаемого сиренами "скорой помощи".

В Страудсберге в старом лагерном автофургоне его ждал Карл, шофер Индиан-Хилла, большой, лысый, застенчивый, с детским выражением лица. Карл приехал в город пополнить запасы и встретить Бакки. Когда Бакки пожимал ему руку, им владела одна мысль: на этой руке нет полио. И тут прохладно, почувствовал он вдруг. Даже на солнце — прохладно!

Он положил свой вещмешок в кузов, и они поехали — сначала по симпатичной главной улице городка, застроенной двух — и трехэтажными кирпичными зданиями с магазинами на первых этажах и деловыми офисами выше, потом, повернув на север, стали медленно подниматься в гору по извилистой дороге. Проезжали мимо ферм, где паслись коровы и лошади, время от времени ему попадались на глаза фермеры на тракторах. Силосные башни, амбары, низкие сетчатые ограды, сельские почтовые ящики на деревянных столбах — и нигде никакого полио! В конце затяжного подъема у крутого поворота на ответвлявшуюся от асфальта узкую грунтовую дорогу был установлен знак с надписью: лагерь индиан-хилл, выжженной на деревянной доске, и с картинкой внизу, изображавшей индейское коническое жилище типи в кольце огней (та же эмблема была нарисована сбоку на автофургоне). После двух тряских миль через лес по жестким ухабам петляющей грунтовой дороги, которую, по словам Карла, нарочно оставили в таком виде, чтобы отвратить от поездок в Индиан-Хилл любой транспорт, кроме лагерного, они выехали на открытый зеленый овал, откуда начиналась территория лагеря. Впечатление сильно напомнило ему то, что он испытывал, входя с Джейком и Дэйвом на стадион Рупперта, где "Ньюарк беарз" играли первую в сезоне воскресную двухматчевую серию: после тусклых стадионных преддверий вдруг открывался ярко освещенный проход к трибунам, а за ним — обширное пространство подстриженной травы, таившееся посреди одного из самых уродливых районов города. Но там было игровое поле, ограниченное трибунами, здесь — широкий простор. Здесь панорама была безгранична, здесь убежище было еще намного красивей, чем домашнее поле "Беарз".

В центре овала высился металлический флагшток с американским флагом, чуть пониже висел флаг с эмблемой лагеря. Рядом стояло опять-таки типи — шатер высотой футов в двенадцать-пятнадцать на каркасе из длинных шестов, торчавших сквозь открытую макушку. Серый брезент был вверху украшен узором из двух рядов зигзагов-молний, у основания — волнистым узором, который, должно быть, символизировал горную гряду. По разные стороны от типи виднелись два потемневших от времени тотемных столба.

Ниже по склону холма блестело металлическим блеском большое озеро. Вдоль берега шел деревянный причал, и три узких деревянных пирса, отстоявшие друг от друга футов на пятьдесят, выдавались в озеро примерно на сотню футов каждый; в конце двух из них имелись помосты для прыжков. Там, видимо, и было поле деятельности водного инструктора. Марсия сказала ему, что озеро питают природные ключи. Эти слова прозвучали в его ушах как название одного из земных чудес: "природные ключи" — это еще один способ сказать: "никакого полио". Под галстуком на нем была белая рубашка с короткими рукавами, и, выйдя из машины, он ощутил кожей рук и лица, что воздух тут даже прохладней, чем в Страудсберге, хотя солнце светило вовсю. Вскидывая на плечо вещмешок, он испытывал восторг человека, начинающего все сначала, острое, пьянящее чувство новизны: "Я живу! Живу!"

По тропинке он подошел к маленькому бревенчатому строению на берегу озера, где был кабинет мистера Бломбака. Тяжелый вещмешок он позволил Карлу забрать, чтобы отвезти к деревянному коттеджу под названием "Команчи", где Бакки предстояло жить со старшими мальчиками, пятнадцатилетними, и с их вожатым. Каждому коттеджу, и для мальчиков, и для девочек, было дано название в честь какого-нибудь индейского племени.

Он постучал в сетчатую дверь, и владелец лагеря приветливо пригласил его войти. Это был высокий худощавый мужчина с длинной шеей, большим кадыком и прядками седых волос на загорелом черепе. Видимо, ему было под шестьдесят, но в шортах защитного цвета и в лагерной тенниске он выглядел моложавым и подтянутым. Бакки знал от Марсии, что, став в двадцать шестом году молодым вдовцом, он отказался от многообещающей школьной карьеры, ушел с должности заместителя директора Вестсайдской старшей школы в Ньюарке и купил на деньги, оставшиеся ему в наследство от жены, этот лагерь, чтобы учить в нем двух своих маленьких сыновей индейским навыкам, преданиям и обычаям, которые он полюбил, проводя каждое лето на лоне природы. Сыновья уже выросли и служили в армии, и управление лагерем, руководство персоналом, посещение еврейских семей Нью-Джерси и Пенсильвании для набора детей на летний лагерный сезон — все это было единственным и круглогодичным занятием мистера Бломбака. Облик его приозерного кабинета, как и наружный облик дома, определяли главным образом бревна без всякой отделки, и стену позади его стола украшали пять укрепленных на колышках полных индейских головных уборов. Другие стены были тесно увешаны групповыми снимками детей, отдыхавших в лагере; имелись и несколько полок с книгами, посвященными, как объяснил мистер Бломбак, исключительно индейской жизни, обычаям и фольклору.

— Вот это — настоящая Библия, — сказал он Бакки и подал ему толстый том, озаглавленный "Книга о лесе". — Эта книга вдохновила меня. И эта тоже, — добавил он, протягивая ему книгу потоньше — "Руководство для лесных индейцев".

Бакки послушно принялся листать "Руководство", где были воспроизведены рисунки пером, изображавшие грибы, птиц и листья великого множества деревьев, ни одного из которых он не мог определить. Он прочел название главы: "Сорок птиц, которые должны быть известны каждому мальчику", и вынужден был признать, что ему, уже взрослому человеку, известны из них всего две-три.

— Эти две книги вдохновили всех владельцев детских лагерей, — сказал ему мистер Бломбак. — Эрнест Сетон-Томпсон в одиночку положил начало индейскому лагерному движению. Великий, мощный учитель. "Мужественность, — говорит Сетон, — вот первейшая цель обучения. Наши занятия под открытым небом направлены, если совсем коротко, на воспитание мужественности". Незаменимые книги. Человеческий идеал, который они провозглашают, — всегда героический. Они говорят о краснокожем человеке как о великом пророке лесной жизни, жизни среди природы, и предлагают использовать его методы, когда это приносит пользу. Беря за образец краснокожего человека, они ратуют за инициационные испытания стойкости. Они утверждают, что основа всякого могущества — самоконтроль. Героизм, пишет Сетон, превыше всего.

Хотя Бакки никогда раньше не слышал о Сетоне, он кивнул, соглашаясь, что все это важные вещи.

— Каждый год четырнадцатого августа наш лагерь отмечает день рождения Сетона Индейским праздником. Усилиями Эрнеста Сетона — Томпсона лагерное движение стало в двадцатом веке одним из величайших достижений нашей страны.

Бакки снова кивнул.

— Я бы хотел прочесть эти книги, — сказал он, возвращая их мистеру Бломбаку. — Судя по всему, они из самых-самых, особенно для воспитания мальчиков.