Страница 20 из 72
— Думаю, вы правы, — согласился он, — однако я всегда считал ее жизнерадостной.
— Я часто замечаю за собой подобные ошибки, — ответила Элинор. — Иногда мы верим тому, что люди говорят о себе, и очень часто — тому, что говорят о них другие. Очень редко мы даем себе труд подумать и оценить их без подсказки. Вот, например, летучая рыба на деле вовсе и не летает, а просто высоко прыгает.
— Замечательно сказано, — согласилась миссис Дэшвуд.
— Но, Элинор, — сказала Марианна, — я думала, руководствоваться мнением других людей — правильно.
— Нет, Марианна. Я никогда не предлагала думать чужой головой. Не нужно переиначивать мои слова. Я не раз говорила, чтобы ты относилась к другим с большим вниманием; но разве я когда-нибудь советовала следовать чужому мнению в важных вопросах?
— Я вижу, вам не удалось убедить сестру в необходимости одинаково вести себя со всеми, — обратился Эдвард к Элинор. — Неужели ни малейшего успеха?
— Что вы, напротив! — ответила Элинор, бросив на Марианну выразительный взгляд.
— Душой я всецело с вами, — сказал он, — но на деле, боюсь, я похож на вашу сестру. Меньше всего мне хочется кого-нибудь обидеть, но мою застенчивость часто принимают за небрежение, когда меня всего лишь сковывает природная робость. Я часто думаю, что создан для того, чтобы общаться с низким сословием, — в свете среди незнакомцев мне так неловко!
— Марианну нельзя извинить застенчивостью, — возразила Элинор. — Прошу прощения…
Элинор, хотя была увлечена беседой и собиралась отстаивать свое мнение, отвлеклась на странную тьму, внезапно затуманившую ее взор.
— Она слишком хорошо знает себе цену, чтобы изображать притворное смущение, — сказал Эдвард. — Застенчивость — удел того, кто почему-либо чувствует, что он хуже других, а иногда — симптом ленточного червя, который доставляет такое беспокойство, что поддерживать светскую беседу становится невозможно. Убеди я себя, что мои манеры легки и непринужденны, я перестал бы стесняться.
— Но остались бы замкнутым, — отметила Марианна, — что еще хуже.
Все время этой беседы Элинор терла глаза, пытаясь избавиться от окутавших ее сумерек. Все вокруг покачивалось, как будто она была на борту корабля, ее ноги дрожали, слова других слились в далекий гул. В пульсирующей тьме возникли еще более темные проблески, постепенно собравшиеся в созвездие, — это был все тот же пятиконечный знак, причудливая звезда, которая не давала ей покоя с самого их приезда.
— Замкнутым! — воскликнул Эдвард. — Марианна, разве я замкнутый?
— Да, очень.
— Не понимаю, — ответил он. — Я замкнут? В чем? Как?
Элинор тряхнула головой, и зрение внезапно восстановилось, отчего она испытала огромное облегчение, несмотря на ужасный холод и туман, недобрым предзнаменованием клубившийся за окнами. Укутавшись поуютнее в пледы, она постаралась развеселиться назло липкому, зябкому страху, ухватившемуся за ее сердце, и сказала Эдварду:
— Разве вы мало знаете мою сестру и не понимаете, что она имеет в виду? Для нее замкнуты все, кто говорит не так же быстро, и восхищается всем, чем восхищается она, не так же громко!
Эдвард промолчал. К нему снова вернулась его суровая задумчивость, и некоторое время он сидел в угрюмом безмолвии. Элинор дрожала под своими пледами, мечтая, чтобы ночь поскорее закончилась и поднялось солнце.
Глава 1
8
Элинор наблюдала за своим унылым другом с большим волнением. Из-за того, что сам Эдвард, казалось, вовсе и не рад приезду, у нее тоже не получалось радоваться от всей души. Развеселился он лишь однажды, во время прогулки по Острову Мертвых Ветров, когда она показала ему то самое место, где в желудке гигантской медузы встретила свой конец несчастная мисс Беллуэзер. Печаль Эдварда была очевидна, и Элинор желала лишь того, чтобы столь же очевидна была прежняя его к ней привязанность, в которой когда-то она не сомневалась; но сейчас за его симпатии она ручаться не могла.
На следующее утро Эдвард спустился на кухню до завтрака, чтобы помочь им с Марианной перемешивать в огромной кастрюле рагу из акульих хрящей, которое должно было обеспечить их завтраком на этот день, и на следующий, и еще на один. Марианна, всегда стремившаяся посодействовать счастью сестры и Эдварда, вскоре вышла, что, с одной стороны, было мило, но с другой — весьма неудобно. Ведь общеизвестно: чтобы надлежащим образом перемешать рагу из хрящей, требуется не меньше трех человек. Не успела она подняться наверх, как дверь кухни открылась, и, обернувшись, Марианна с изумлением увидела в дверях Эдварда.
— Для завтрака пока еще рано; я прогуляюсь и скоро вернусь.
Из кухни донеслось кряхтение — это ее сестра мешала рагу в одиночку.
Вернулся Эдвард полный новых впечатлений от местных красот, а также с важным предостережением.
— Я набрел на удивительной красоты уголок примерно в миле на юго-запад от Бартон-коттеджа и, остановившись полюбоваться пейзажем под сенью того рябого холма, что в центре острова, с тревогой заметил, что почва под моими ногами гораздо менее твердая, чем можно было бы пожелать. Через какое-то мгновение я понял, что это вовсе не очаровательный уголок, а зыбучие пески, но к тому времени меня затянуло уже по колено. Меня тянуло вниз с пугающей скоростью, и вскоре я уже был в земле по пояс, а затем и по грудь.
— Ну и ну! — вставила Элинор.
— Более того, я обнаружил, что чем отчаяннее пытаюсь вырваться, тем быстрее зыбучие пески берут свое. Когда из земли торчала одна лишь моя голова и пески все ближе подступали к моему лицу, угрожая вот-вот поглотить меня целиком, я увидел лиану, болтавшуюся прямо надо мной. К счастью для своей, может быть, и не столь ценной жизни, я догадался поднять руки до того, как меня затянуло в песок, а потому сумел ухватиться за нее и с большим трудом вытащил себя на поверхность.
— Вот уж действительно к счастью, — согласилась Элинор. — Какая радость, что вы выжили.
— Благодарю за беспокойство, но я упомянул это происшествие не чтобы перед вами порисоваться, а чтобы объяснить свой внешний вид; мои брюки были так перемазаны, что, не желая пачкать вашу гостиную, я выбросил их и, как видите, обмотался этим обрывком паруса.
Рассказ этот вызвал живейшее внимание Марианны, хотя больше ее увлекло мимолетное упоминание живописного пейзажа, чем опасная трясина, чуть не погубившая Эдварда, и она начала выпытывать подробности.
— Пощадите, Марианна, вы же знаете, я плохо разбираюсь в красотах природы и, несомненно, лишь насмешу вас, если перейду к описанию деталей. К тому же уделить ландшафту должное внимание было затруднительно, поскольку меня крайне беспокоило, что если я погружусь под землю с головой, мне станет нечем дышать. Боюсь, вам придется довольствоваться теми неловкими похвалами, какие я могу произнести. По-моему, это прекрасный остров: крутые утесы, деревья, когда встречаются, полны незнакомых крикливых птиц, а гроты увешаны летучими мышами, как черными красноглазыми сталактитами; из всех лягушек, что попадались на моем пути, ни у одной не было когтей, и ни одна не норовила вцепиться мне в горло. Впрочем, нет, одна попыталась. Но лишь одна. Этот остров полностью соответствует моим представлениям о прекрасном месте, так как необычная красота сочетается в нем с безопасностью — и я не сомневаюсь, что на нем море огромных валунов и крутых утесов, поросших седым мхом и густым кустарником, но от всех этих вещей я далек. В живописных пейзажах я не понимаю ничего.
— И это мягко сказано, — подтвердила Марианна, — но разве тут есть чем бравировать?
— На мой взгляд, — сказала Элинор, — Эдвард впадает в одну крайность, чтобы избежать другой. Ему кажется, что красотой природы многие восторгаются чрезмерно и неискренне, так что он изображает к ней большее равнодушие, чем на самом деле испытывает. Будучи человеком утонченным, он и притворяться предпочитает не как все.