Тайна заколдованной крипты

Поскольку эта обращенная ко мне тирада, ответа на которую от меня никто не ждал, являлась кульминацией разговора, комиссар нажал кнопку светофора, и тут же появился доктор Суграньес. Последний, как я подозреваю, пока мы беседовали без него, времени даром не терял, а развлекался с медсестрой.

— Мы закончили, доктор, — объявил комиссар. — Эту, гм, гм, жемчужину мы забираем с собой и через некоторое время уведомим вас о результатах данного интереснейшего психопатического эксперимента. Большое спасибо за содействие и счастливо оставаться. Ты что, оглох? — Последние слова были адресованы, конечно, уже не доктору Суграньесу, а мне. — Не слышал, что мы уходим?

Они зашагали к выходу, не дав мне времени даже на то, чтобы прихватить мои пожитки, и, что еще хуже, — не дав мне возможности принять душ, из-за чего в патрульной машине, которая, несмотря на сирену, клаксон и чертыханье комиссара, везла нас к центру города больше часа, запах стоял ужасный.

Глава III. Две встречи и путешествие

Меня высадили именно там, где сердце мое особенно защемило при виде все той же Барселоны — мы были с ней в разлуке целых пять лет! — прямо напротив фонтана Каналетас, к чьей хлорированной воде я тут же припал губами. Здесь я должен сделать лирическое отступление: первое чувство, которое я испытал, оказавшись на свободе и осознав, что могу делать все, что захочу, была радость.

После этого отступления признаюсь: на меня напали всевозможные страхи, ведь у меня не было ни друзей, ни денег, ни ночлега, ни одежды — нельзя же назвать одеждой грязное больничное рубище! Зато я имел задание, выполнение которого, как я предчувствовал, будет стоить мне немало пота и, возможно, даже крови.

Для начала нужно было поесть — с раннего утра у меня крошки во рту не было. Я проверил содержимое нескольких урн и — удача! — нашел половину гигантского сэндвича. Какой-то прохожий выбросил его, а я с жадностью проглотил, хотя сэндвич был кисловатый на вкус и какой-то скользкий на ощупь. Подкрепившись, я зашагал по Рамблас, бросая мимоходом взгляды на товары, которые торговцы раскладывали прямо на земле, — вечерело, и скоро бульвар должен был заполниться публикой.

Когда я наконец добрался до Китайского квартала, в барах, где собираются проститутки, уже бурлило веселье. Я искал забегаловку, которая называлась Leashes American Barи располагалась в одном из подвалов на улице Робадор. Здесь я думал установить свой первый и самый надежный контакт. И это мне удалось: едва я переступил порог заведения и глаза мои немного привыкли к темноте, я различил за одним из столиков пышную блондинку с зеленоватой кожей. Женщина сидела ко мне спиной и видеть меня не могла. Она ковыряла в ухе зубочисткой из тех, что обычно держат во рту кондукторы в автобусах. Я появился перед ней внезапно, и от удивления она распахнула глаза, насколько позволили фальшивые ресницы, наклеенные на веки, и раскрыла рот, так что я при желании мог бы сосчитать, на скольких зубах у нее кариес.

— Привет, Кандида! — произнес я, потому что именно так зовут мою сестру, и речь сейчас именно о ней, а не о какой-то другой женщине. — Давненько не виделись.

Я попытался улыбнуться, но мне это не удавалось: при виде того, что жизнь и время сделали с моей сестрой, хотелось плакать. Не знаю, кто и с какой целью сказал когда-то Кандиде, в то время еще совсем девочке, что она похожа на Хуаниту Рейну [4].

Бедняжка поверила тогда и продолжала верить даже теперь, спустя тридцать лет. Но на самом деле между моей сестрой и Хуанитой, которая, если память мне не изменяет, была красавицей благородных кровей и к тому же прекрасно сложена, не имелось ни малейшего сходства, поскольку сестра моя ни одним из вышеперечисленных качеств, как ни грустно мне такое признавать, не обладала. Лоб у нее был низкий и выпуклый, крохотные глазки принимались косить, как только сестра начинала по какой-либо причине волноваться, вздернутый нос напоминал поросячий пятачок. Рот был кривоватый, желтые неровные зубы торчали вперед. О теле даже говорить не приходится: она всю жизнь страдала от последствий своего преждевременного появления на свет, которое произошло в комнате за скобяной лавкой, где до этого моя мать несколько раз безуспешно пыталась избавиться от плода, а в результате добилась лишь того, что ребенок родился с трапециевидным телом и короткими кривыми ножками. Вот отчего моя сестра была похожа на карлика-переростка, как точно определил фотограф, отказавшийся снимать ее в день первого причастия под предлогом, что если кто-нибудь увидит подобный снимок, сделанный его камерой, он останется без клиентов.

— Ты юна и прекрасна, как никогда.

— Твою мать!!! — услышал я в качестве приветствия. — Ты сбежал из психушки?!

— Ошибаешься, Кандида. Меня выпустили. Можно сесть?

— Нет.

— Меня выпустили. Сегодня. И знаешь, что я сказал себе? Я спросил себя: чего тебе сейчас больше всего хочется? Чего жаждет твое сердце?

— Я обещала поставить святой Розе самую большую свечку, если тебя в твоей психушке продержат всю жизнь, — вздохнула моя сестра. — Ты ужинал? Если нет, попроси бармена сделать тебе сэндвич, и пусть запишет на мой счет. А денег я тебе не дам. Сразу предупреждаю.

Несмотря на внешнюю неприветливость, моя сестра меня любила. Наверное, я всегда был для нее сыном, которого она страстно желала, но не могла иметь: не знаю точно, что тому виной — врожденный изъян телосложения или перенесенные жизненные невзгоды, — но только она утратила возможность удовлетворить свой материнский инстинкт.

— А я у тебя ничего и не прошу, Кандида.

— Ужасно выглядишь, — заметила она.

— Просто не было возможности принять душ после футбола.

— Я не только о запахе. — Она помолчала минуту, и я подумал, что она размышляет о времени, пожирающем нашу молодость. — Перед тем как отправиться куда подальше, не мог бы ты удовлетворить мое любопытство и ответить, зачем явился сюда, если не за деньгами?

— Прежде всего узнать, как ты поживаешь. А после того как собственными глазами увижу, что выглядишь ты прекрасно, попросить тебя о ничтожной услуге. Ее даже и за услугу-то нельзя считать.

— Всего хорошего! — Она помахала мне пухленькой ручкой с дешевыми перстнями на желтоватых от никотина пальцах.

— Мне нужна информация. Так, чепуха, тебе это ничего не будет стоить, а мне может принести большую пользу. Даже не информация, а так… Сплетня… Слухи…

— Снова связался с комиссаром Флоресом, да?

— Брось, с чего ты взяла? Обычное любопытство. Та девочка… Из школы в Сан-Хервасио… Как там ее звали? Газеты еще писали об этом… Та, что пропадала на пару дней. Ты понимаешь, о ком я говорю?

— Я ничего не знаю. А если бы и знала, тебе не сказала бы. Темное это дело. Флорес замешан?

— Да уж без него не обошлось.

— Значит, все еще хуже, чем мне говорили. А ты-то тут при чем? Какой в этом деле твой интерес?

— Свобода.

— Возвращайся в психушку: крыша над головой, постель, питание трехразовое. Чего тебе не хватало?

Слой косметики не помешал мне заметить тревогу на ее лице.

— Хочу испытать судьбу.

— А теперь послушай меня: мне все равно, во что ты там ввязался, сам ты можешь делать что хочешь. Но меня оставь в покое и ни в какие истории не впутывай. И даже не говори, что в твои планы это не входило: с того дня, как ты родился, я, кроме неприятностей, ничего от тебя не видела, а мне неприятности уже давно не нужны. И проваливай отсюда — я жду клиента.

— С такой мордашкой у тебя клиентов всегда будет хоть отбавляй, — подольстился я, зная, как моя сестра падка на похвалу — возможно, потому, что жизнь ее не слишком баловала. В девять лет только за то, что она такая некрасивая, ей запретили участвовать в объявленном „Радио насьональ“ благотворительном конкурсе на лучшее исполнение гимна „Мария де лас Мерседес“ — и это после того, как она потратила шесть месяцев на его разучивание.

4

Хуана Рейна(1925—1999) — испанская актриса и певица.