Тайна заколдованной крипты

Глава XVII. В крипте

Второй раз за ночь, но не за всю жизнь, я встал на четвереньки и пополз между кроватей, ощупывая стоящие под стулом перед каждой кроватью туфли. Все они были мокрые от недавнего дождя. Все, кроме одной пары — той, что принадлежала дочери дантиста. Обнаружив то, что искал, я приступил ко второй, куда более опасной части программы: достал из сумки платок, пропитанный очень едким освежителем воздуха, из тех, какие используют в туалетах средней руки кинотеатров, и повязал его, закрыв нос и рот, так что стал похож на злодея из американского вестерна. Потом вынул из той же сумки ампулу с эфиром, которую Мерседес, следуя моим указаниям, стащила в аптеке, пока я отвлекал продавщиц, делая вид, что хочу купить презервативы, но стесняюсь сказать об этом. С помощью пилочки для ногтей я вскрыл ампулу и поднес ее к носу девочки. Не прошло и пяти секунд, как она открыла глаза, села на постели, сбросила одеяло и спустила ноги на пол. Я осторожно взял ее под локоть и повел к двери. Она не сопротивлялась. Мы открыли, а потом закрыли за собой дверь спальни, пересекли туалетные комнаты, вышли на лестницу, вошли в залу перед часовней, потом в саму часовню, дошли до плиты, на которой были выбиты буквы V.H.H. и надпись: HINC ILLAE LACRIMAE [17]. Оставив неподвижную девочку перед шкафчиком с литургическим облачением, я потянул за кольцо на плите. Потом еще раз и еще. Проклятая плита не сдвигалась ни на миллиметр. Я удивлялся: как могла когда-то Мерседес, хрупкая девочка, поднять ее одна? После нескольких утомительных попыток камень подался. Я с трудом отодвинул его и увидел глубокое темное отверстие, из которого шел тяжелый запах. Я спустился в него, но запнулся, упал лицом вниз и оказался в объятиях ужасного скелета. Едва сдержав крик, я быстро стал выбираться наверх, пытаясь сообразить, как такое могло произойти. Наконец меня осенило: в спешке я поднял ту плиту, под которой покоились останки V.H.H. Я ругал себя идиотом и ослом. Как я мог так ошибиться! Будь я хоть сколько-нибудь сведущ в иностранных языках, сразу понял бы, что Мерседес говорила о другой надписи. Но я, неуч, принял один текст за другой. Мне вспомнился швейцарец, который, выучив из всего испанского языка лишь слово puñeta [18], уверился в том, что овладел языком великой империи, и повторял одно это слово где надо и где не надо в полной уверенности, что все вокруг понимают, что он хочет сказать. Помню, я продал ему вместо кокаина обыкновенный тальк, и спесивый швейцарец даже не заподозрил подвоха: выложил всю сумму наличными, втянул в себя добрую дозу талька и стал похож на клоуна. А сейчас я сам совершил подобную глупую ошибку! Никогда не говорите „никогда“, мой читатель.

Оправившись от страха, но еще не уняв волнения, я снял платок, который защищал мои ноздри и рот, вытер им пот со лба и, не подумав, сунул его к себе в сумку — это была оплошность, и она, как вы увидите дальше, обошлась мне дорого.

„Правильная“ плита находилась рядом с той, которую я начал поднимать сначала. Она действительно подалась легко и сразу, и, отодвинув ее, я действительно увидел под ней лестницу. Все было именно так, как говорила мне Мерседес.

Я начал спускаться, ведя девочку впереди себя на случай неожиданной засады. Тьма была кромешная, и я горько сожалел об утрате фонарика. По неосторожности, а может быть, от волнения я, видимо, слишком крепко сжал руку девочки, потому что она застонала во сне. Признаю: я был не слишком деликатен, но что мне оставалось делать? Мы входили в лабиринт, вывести из которого могла лишь эта сомнамбула. С каковой целью я ее и похитил. А тем, кто полагает, будто взял я ее с собой для чего другого, поясняю: личиком девчушка была точь-в-точь совенок и пребывала в той фазе развития, когда ничего хорошего с ней делать нельзя, разве только учить уму-разуму.

Некоторые будут утверждать, что если человек под гипнозом прошел лабиринт один раз, то это еще ничего не значит, и в другой раз он может выхода не найти. Что ж, они совершенно правы: не пройдя и сотни шагов, мы заблудились. Мы шли и шли, и один коридор сменялся другим, а тот — третьим. В передвижениях наших не было никакой логики, мы подчинялись лишь злой воле того, кто этот лабиринт придумал.

— Боюсь, дорогая, — обратился я к девочке, хотя и знал, что она меня не слышит, — нам конец. Не скажу, что мне это безразлично — у меня обостренный инстинкт самосохранения, или, лучше сказать, я непонятно с чего болезненно дорожу своей шкурой, хотя для такого подонка, как я, вполне естественно окончить свои дни в подобной архитектонической аллегории собственного жизненного пути. Но мне очень жаль, что той же участи подвергнешься и ты без всяких к тому оснований. Таков удел некоторых людей, как верно заметил недавно твой отец, и мне не дано изменить законы природы. Есть птички, существующие лишь для того, чтобы опылять цветы, а потом цветы поедают другие животные — и дают молоко. И есть люди, которые, задумываясь над описанной выше цепочкой, делают научные выводы. Возможно, они правы, не знаю. Я же, бедолага, всякий раз пытаюсь пойти собственным путем, не догадываясь, что, возможно, являюсь малым винтиком громадного механизма, и уж тем более не подозревая, каким именно винтиком. Такие вот дела, детка. Ну да хватит философствовать. Философия ни к чему хорошему не приводит.

Эта грустная речь, итог моих скитаний по миру, не помешала мне почувствовать, что воздух стал более разреженным и пыльным и что откуда-то из глубин коридора, по которому мы двигались, доносится, усиливаясь, запах не то бриллиантина, не то лосьона после бритья. Я подумал, что надо быть начеку, что впереди наверняка засада, и вынул из сумки молоток, которым запасся на случай, если придется защищаться. Чтобы достать его, мне пришлось выпустить руку девочки, а когда я снова хотел взять ее, то ухватил лишь пустоту. Мимоходом замечу, что пистолет в той ситуации был бы намного полезнее молотка, но приобрести оружие легальным путем я не мог: нет разрешения на его ношение. А на черный рынок для меня путь закрыт, ведь цены там в последнее время просто сумасшедшие, и все потому, что слишком много развелось террористов.

Сначала я подумал, что девочка за это время ушла вперед, и попытался ускорить шаг, чтобы догнать ее. Но ноги мои отяжелели, и каждый шаг давался с трудом. Я почувствовал легкую тошноту (однако отнес ее на счет того батона колбасы, что проглотил в трапезной) и довольно приятное головокружение. Потом вдруг упал, но поднялся и снова пошел вперед… вперед… вперед… и вскоре мне уже казалось, что я всю жизнь только и делал, что шагал по этому бесконечному коридору. А спустя еще какое-то время я заметил вдали зеленоватое свечение, и мне почудилось, что кто-то произнес: „Эй, ты, чего ждешь?“ И я пошел на этот голос и на это свечение, хотя больше всего мне хотелось сесть на пол и не двигаться. Но голос призывал меня не отступать, и это был голос Мерседес — наверное, ей нужна была моя помощь. Шагать было очень трудно, и пришлось оставить сумку и молоток. Не знаю, как я не сбросил с себя и не оставил вместе с сумкой и те жалкие лохмотья, что были на мне. Неожиданно раздался резкий свист, от которого мои барабанные перепонки едва не лопнули, а когда я хотел закрыть уши ладонями, то понял, что не в силах поднять рук.

„Иди, не останавливайся!“ — повторял голос Мерседес, а я твердил про себя: „Не слушай, несчастный! Не поддавайся! Это всего лишь галлюцинация: коридор заполнен эфиром. Будь осторожен: это галлюцинация!“ — „Все вы так говорите, — смеялась Мерседес. — А потом, свиньи, ведете себя так, будто и нет никакой галлюцинации. Иди сюда, пощупай эти спелые дыньки и тогда решай, привиделась я тебе или нет!“

И ее фигура, теперь уже отчетливо видимая в наполнявшем крипту зеленоватом свете, призывно тянула ко мне руки, которые были лишь ненамного длиннее плодов той восхитительной бахчи, на которую приглашала меня Мерседес.

17

Отсюда эти слезы (лат.).

18

Черт возьми! (исп.).