Страница 25 из 33
— Плохо, как и всегда, — пожаловался „таксист“. — Может, после выборов что изменится. Я думаю голосовать за Фелипе Гонсалеса. А ты?
— За кого начальство велит, — уклонился я от прямого ответа. Откровенничать было опасно: я мог себя выдать.
Мы миновали улицу Кальво Сотело и продолжали ехать по Диагонали. Как я и рассчитывал, водитель „сеата“ очень скоро заметил, что его преследует какая-то машина, совершил ловкий маневр и, не обращая внимания на запрещающий знак, свернул на улицу Мунтанер, оставив с носом бедную Мерседес, в машину которой к тому же едва не врезался автобус, когда она в отчаянии попыталась дать задний ход.
Я улыбнулся, довольный, что мне удалось на время освободиться от Мерседес, не слишком сильно ранив ее и без того уязвленное самолюбие, и велел „таксисту“ следовать за „сеатом“, водитель которого, будучи уверен в том, что избавился от преследования, сбавил скорость, и нам не составляло труда держать его в поле зрения.
Вскоре „сеат“ добрался до места назначения. Им оказался дом на улице Энрике Гранадоса. Машина остановилась, водитель вышел и направился к темному подъезду, подняв воротник и втянув голову в плечи, словно надеялся, что так убережет ее от дождя. Дверь открылась, водитель „сеата“ нырнул в подъезд и исчез в недрах дома. Я попросил „таксиста“ подождать, но он ответил, что не может:
— Мне нужно наведаться по одному адресочку тут поблизости. Есть подозрения, что там сегодня готовится заварушка.
Я поблагодарил его и пожелал удачи. Он отказался от платы за проезд („Мы же коллеги!“), хотя на этот раз я был при деньгах — мне дала их Мерседес, перед тем как мы расстались. Таксист-полицейский уехал, а я остался один под проливным дождем. Поверхностный осмотр „сеата“ никаких результатов не дал. Вскрыв дверцу с помощью кирпича, я осмотрел салон. В бардачке обнаружились только документы на машину (в качестве владельца „сеата“ в них значилось агентство недвижимости — явная липа, уловка, чтобы налогов поменьше платить), небрежно сложенный атлас автомобильных дорог и фонарик без батарейки. Сиденья были обтянуты бархатом, а на водительском месте еще и лежала циновка — чтобы задница проветривалась. Из этого последнего факта я сделал вывод, что машиной обычно управляет сам Пераплана. Не было никаких причин сомневаться и в том, что именно Пераплана, а не кто-нибудь еще, только что скрылся в подъезде… На всякий случай я попытался запомнить показания спидометра, хотя и не был уверен, что удержу цифры в памяти — математика не мой конек, я по натуре гуманитарий. В пепельнице лежали окурки „Мальборо“, без следов помады, но с отметинами от очень ровных — вполне возможно, не тех, что были в свое время даны природой, — зубов. На коврике под ногами я заметил пепел: значит, курил сам водитель. Один из окурков был немного влажным, а зажигалка — еще горячей. Я окончательно убедился, что имею дело с самим Перапланой. Покидая „сеат“, я прихватил оттуда радиоприемник и магнитофон — пусть думают, будто машину вскрыли грабители. Оба аппарата я выбросил в канализационный люк и некоторое время размышлял над тем, не спрятаться ли мне в багажнике и не посмотреть ли, куда еще отправится этот автомобиль, но отказался от этой идеи: слишком рискованно. К тому же меня гораздо больше интересовало, что происходит сейчас в доме, куда Пераплана явился прямо от свежей могилы дочери.
На противоположной стороне улицы был бар. Там я и решил ждать. Заказал пепси-колу, наменял целую горсть жетонов для телефона-автомата и удобно устроился в телефонной кабине, из которой прекрасно просматривался интересовавший меня подъезд. Плотно закрыв дверь кабины, я отыскал в телефонном справочнике адрес дома напротив и принялся звонить всем его жильцам подряд. Каждому ответившему говорил одно и то же:
— Здравствуйте! Вам звонят из редакции журнала Камбио-16“. Мы проводим социологический опрос. Какой телеканал вы сейчас смотрите?
Все называли первый канал, и только один оригинал назвал второй. Лишь по одному из номеров мне грубо ответили:
— Никакой! — и бросили трубку.
„Попалась рыбка на крючок“, — сказал я себе. Человека, так бесцеремонно обошедшегося с представителем прессы, звали Плутонио Собобо Куадрадо, и был он дантистом.
Не сводя глаз с объекта наблюдения, я тянул пепси-колу и уже засунул кончик языка в горлышко, чтобы слизнуть последнюю каплю, когда дверь подъезда открылась и я увидел двух мужчин, которые осторожно выносили какой-то продолговатый предмет, завернутый в белую простыню. В темной глубине подъезда можно было рассмотреть силуэт женщины — она нервно заламывала руки. Размеры завернутого в простыню предмета соответствовали объемам небольшого человеческого тела — наверняка это была девочка. Мужчины уложили ношу в багажник „сеата“, и я, обливаясь холодным потом, представил, что было бы со мной, если бы я все же осуществил свой первоначальный план и сейчас меня обнаружили бы. Один из мужчин сел за руль, и машина тронулась. Мне очень хотелось проследить, куда она направится, но поблизости не оказалось ни одного такси. Второй мужчина вернулся между тем в подъезд и некоторое время оживленно беседовал о чем-то со все еще заламывавшей руки женщиной. Когда они закрыли за собой деревянную дверь подъезда, я расплатился, вышел из бара, невзирая на ливень, пересек улицу и принялся обследовать эту самую дверь. Выяснив все, что нужно — что именно, описывать не буду: это технические детали, понятные только тем, кто постоянно имеет дело с дверьми и замками, то есть слесарям и взломщикам, — и вооружившись железным прутом, подобранным на стройке неподалеку, я без особого труда проник в подъезд. Фамилии на почтовых ящиках помогли мне выяснить, на каком этаже и в какой квартире проживает дантист Собобо Куадрадо. Чтобы не производить лишнего шума и не привлекать внимания, я не стал вызывать лифт, а поднялся пешком. Внутри дом был такой же, как и снаружи: все серое, массивное, вульгарное, все производит немного грустное впечатление. Я позвонил в дверь квартиры и сразу же, словно моего прихода ждали, услышал:
— Кто там?
— Доктор, у меня флюс, я умираю от боли, — жалобно простонал я, что есть силы надувая щеку.
— Во-первых, у вас ничего не болит, во-вторых, у меня сейчас неприемные часы, а в-третьих, пациентов я принимаю в рабочем кабинете на улице Клот, — не поддался на уловку дантист.
— На самом деле, — попробовал я переменить тактику, — я детский психиатр и хочу поговорить с вами о вашей дочери.
— Вы сумасшедший! Убирайтесь немедленно!
— Если хотите, я уйду, но вернусь с полицией, — пригрозил я, стараясь говорить как можно более уверенно.
— Это я вызову полицию, если вы немедленно не уберетесь!
— Доктор, — сказал я уже нормальным тоном, — вы вляпались в довольно поганую историю. Думаю, нам стоит поговорить откровенно.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Прекрасно понимаете. Иначе не стали бы продолжать этот разговор. Я знаю, что случилось с вашей дочерью, и, как бы странно это ни звучало, могу помочь вам выпутаться. Если, конечно, вы согласитесь быть со мной откровенным. Сейчас я буду считать до пяти. Медленно, но только до пяти, и если, когда я досчитаю, вы не откроете дверь, я уйду, и вам придется расплачиваться за ваше упрямство. Раз… два… три…
Из-за толстой дверной обивки я с трудом расслышал тихий женский голос:
— Впусти его, Плуто! Вдруг он действительно сможет нам помочь?
— …Четыре… пять. Всего вам доброго.
Дверь открылась. Передо мной стоял человек, которого я незадолго до того видел в подъезде. Женщина, недавно заламывавшая руки внизу, продолжала заламывать их и сейчас — стоя за спиной мужа.
— Подождите, — сказал мужчина. — Мы ничего не потеряем, если побеседуем с вами. Кто вы и о чем хотите сообщить?
— Наверное, ни к чему, чтобы все соседи об этом узнали, доктор, — сказал я. — Позвольте мне войти.
Доктор посторонился, и я вошел в крохотную прихожую, слабо освещенную одной-единственной слабосильной лампочкой. В прихожей, кроме керамической подставки для зонтов, резной вешалки темного дерева и дешевого стула, ничего не было. На обоях бесконечно повторялась одна и та же сельская сцена. С внутренней стороны дверь украшала надпись: „Да будет благословен этот дом!“ Пол был выложен разноцветными восьмиугольными плитками. Они шатались под ногами.