Страница 15 из 81
Дарган зыркнул на хозяйский дом и, сглотнув слюну, начал укладывать добычу обратно в сундучок. Свертки, обтянутые кусками кожи, он сейчас разворачивать не решился, посчитав, что важно каждое мгновение. В душе он благодарил государя за то, что тот уволил его со службы на чужбине. Если бы не это наказание, то они с Гонтарем долго ходили бы вокруг да около схрона, не осмеливаясь на решительные действия, да так и уехали бы на родину с пустыми руками. Теперь обстоятельства диктовали другое.
Дарган засунул ларец в мешок и принялся забрасывать яму землей. Нужно было постараться сделать так, чтобы взгляд хозяина сокровищ не сразу подсказал ему, что богатства здесь уже нет. Покончив со схроном, хорунжий резво бросился к флигелю за вещами, отобрав свои, затолкал их по углам походной сумки, отложив платок, похожий на накидку, приобретенный по случаю для станичной любушки. Уже затягивая ремешок на сакве, казак подумал, что умчаться из Парижа запросто ему не удастся, на всех дорогах выставлены посты. Ему обязательно надо было явиться в штаб корпуса за отпускной грамотой с пропуском по французской территории, Германии и Польше. По дороге вещи могут не раз проверить, постовые не брезговали копаться в вещах фронтовиков, отбирая запрещенные к провозу предметы, без документов же они скрутят быстро. Нужна и бумага, удостоверяющая личность молодой жены. А это лишняя трата времени с привлечением посторонних взглядов с расспросами.
Дарган перекинул набитую сакву через плечо и выскочил за дверь – толкаться на месте преступления стало невмоготу. За воротами он перекрестился, бросил прощальный взгляд на усадьбу с флигелем, на занятого работой хозяина подворья и быстрыми шагами направился к своему кабардинцу.
Жена стояла рядом, она встретила его радостной улыбкой.
– Уже соскучилась? – стараясь казаться веселым, спросил он. – Я ж за вещами сходил и сразу обратно. И тебе платок захватил, чтобы не замерзла. На вот, держи, накрывайся.
– Ви-ви, месье, – набрасывая на спину накидку, благодарно закивала француженка и пробормотала, указывая пальцем на дом.– Оревуар?
– Зачем тебе туда? – цепляясь за луку седла, отрешенно спросил он. – Нам бежать надо, и как можно скорее.
Дарган приладил сакву поближе к холке, потуже подтянул подпругу, рассчитывая на долгий путь. Затем он похлопал коня по морде, заодно проверяя, удобно ли тот закусил загубники и нет ли изъянов в самой уздечке. Потом казак посмотрел на отступившую назад подружку.
– Пуркуа? – встревожилась она, подумав о чем-то своем. Повторила: – Месье, пуркуа?
– Я сей момент.
Он скорым шагом направился в конюшню, где заждался выездки его дончак. Как и каждый из казаков, он был обязан иметь двух лошадей на случай, если одна из них выйдет из строя. Так, ведя на поводу запасного коня, он выехал за околицу родной станицы, с парой лошадей встретил и окончание войны в городе Париже. За время баталий Даргану пришлось не раз пересаживаться в чужие седла, но он всякий раз старался обменять иноземных лошадей, взятых в бою, на привычных с детства кабардинцев с дончаками.
Отвязав от столба конец поводка, он вывел лошадь из стойла и скоренько накинул ей на спину походное седло с мягким потником, затем, упершись ногой, крепко затянул под брюхом широкую подпругу, накидал в торбы овса, перекинул сумки через холку, выгнал коня за ворота и помог жене взобраться в седло. Он знал, что она умела управляться с лошадьми, но полной уверенности не было. Подружка похлопала дончака по крутой шее, озорно посмотрела на своего спутника и засмеялась. Казалось, ее совершенно не волнует тот факт, что она покидает свой город, в котором остаются ее родные и близкие. Она не сводила глаз с казака, теперь ставшего для нее всем без исключения.
Вскочив на кабардинца, Дарган всунул носки сапог в стремена, подобрал поводья. Снова осенив себя крестным знамением, он негромко произнес:
– Отцу и Сыну.
Они уже тронулись в путь, когда из-за угла улицы галопом вылетел Гонтарь. На губах его лошади зависли клоки пены, ее потные бока высоко вздымались. Гонтарь распушил полы черкески, птицей слетел с седла.
– Успел, слава тебе… Собрался, друг? – почти выкрикнул он.
– Уезжаю, – признался Дарган и подумал о том, что Гонтарь имеет право знать о выкопанном кладе. – А что?…
– Я решил поговорить о схроне, – понизил голос тот. – Ты не надумал копнуть в том месте? Глядишь, там чего бы и нашлось.
– Уже покопался, – насупился Дарган, решив, что отпираться не стоит.
Если хозяин подворья поднимет крик по поводу пропажи добра, Гонтарь сразу догадается, кто его присвоил. Ответ придется держать в любом случае, если не здесь и не сейчас, то там, на Тереке, в родной станице.
– И много там оказалось?
– Кое-что есть, но разглядеть толком еще не успел. Ты намекаешь на свою долю?
– Если там много, то да, – не стал куражиться Гонтарь. – А если мало, то пусть все достается тебе. У тебя же эта вот мамзелька объявилась, а я о станичной мамуке еще и не думал.
– Ну, друг, уважил! Я в тебе не сомневался, – облегченно вздохнул Дарган. – Если довезу клад до дома, то твоя доля останется нетронутой. Я сам хотел сказать, когда император меня с парада завернул, что собрался тут покопаться, да не успел тогда, дюже скоро все вышло.
– А я не сомневался в том, что ты не обойдешь то место стороной. По рукам, друг, – встряхнул обшлагами черкески Гонтарь.
– Я же хотел до утра где-то пересидеть, да еще отпускную бумагу надо в штабе брать, – стукая по руке друга, озаботился казак. – А во флигеле теперь не смогу ни поесть, ни поспать.
– Бумаги уж готовы, потому я и спешил, чтобы вас застать, – воскликнул Гонтарь. – Я тебя знаю, взял бы с места в намет, а на первом же посту и завернули бы.
– Как это готовы?! – не поверил Дарган. – Только царь-батюшка решение свое объявил, и уже все написали?
– Мне Горобцов разжевал, что дело твое решал не император, а суд. Самодержец лишь настоял на том, чтобы не назначали виселицу или каторгу, – пояснил друг. – Судейские передали бумаги генералу Ермолову, а тот вручил их сотнику дядюке Назару. Скачи к нему, забирай и с Богом!
– Спасибо тебе, какой уже раз ублажаешь доброй вестью. А я клад без тебя раскопал, – растрогался Дарган. – Но верь, твоя доля не пропала бы.
– Я об этом не думал, – друг понизил голос. – Ты бы не вез добро через границы, а обменял его на ассигнации. С ними спокойнее, да и ходят они везде.
– Опять ты прав, – огладил подбородок Дарган. – Золото у нас не в чести, разве что армянину-лавочнику или какому купцу по дороге за полцены отвалить.
– А тут за полную продать можно. Ко всему, ассигнации не тянут, где хочешь, там и спрячешь, обменяешь на любое добро.
– И снова ты правду гутаришь.
Но тут Гонтарь сменил тему разговора.
– По случаю награждения станичники за Нотр Дамом трапезу устроили, – покосившись на мастерскую, сказал он. – Давай за мной, одного тебя дожидаются.
Гонтарь взлетел в седло, и через мгновение его лошадь с места сорвалась в бешеный галоп. Дарган отпустил поводья кабардинца, конь встряхнул гривой, осел на задние ноги, чтобы тут же прыгнуть вперед лесным оленем. За ним пошел в намет дончак с иноземкой. Краем глаза Дарган заметил, как, сомкнув колени на боках лошади, его жена пригнулась к холке. Ее волосы взвились, рукава платья вздулись колоколом, лишь подол прилип к ногам, словно его зашпилили булавками. Хорунжий почмокал губами и понесся по узким улочкам так, что подковы его скакуна высекали искры из булыжников. Мимо проносились дома с колоннами, портиками и балкончиками, на которых сушилось разноцветное белье. Под слабыми порывами ветра мотылялось оно и на колышках в аккуратных двориках.
Сотня расположилась на просторной лужайке, одним боком прилегавшей к берегу Сены, а другим упиравшейся в корявый лесок, за которым розовели дома. Когда-то на этом месте было болото, но парижане путем множества сточных канавок осушили его и даже разметили под новые постройки, хотя земля и оставалось влажной. Фуршатам не потребовалось забивать колышки, они вокруг торчали во множестве. Друзья остановились у ставки сотника, отмеченной воткнутой в землю пикой с конским крашеным хвостом. Дарган соскочил с седла, бросив поводья подружке, подошел к наспех собранному угощению, состоящему из кусков хлеба с сыром и жареным мясом, разложенных на подстилке. Дядюка Назар возлежал на мохнатой бурке, свернутой в тугой валик. Заметив прибывших, он зыркнул на них черными глазами из-под завитков смоляной папахи.