Страница 7 из 70
Тем летом я, как и во все предыдущие годы, трудился на отцовской фабрике по производству витрин, располагавшейся на окраине Буш-Фолс. Мой отец был в числе тех немногих, кто не работал напрямую на «Пи-Джей-Портерс» — огромную сеть дешевых универмагов, головной офис которой находился в Буш-Фолс. Компания, которой принадлежало более семисот магазинов по всей стране, торговавших всем, от одежды, косметики и украшений до мебели и крупной бытовой техники, была одним из основных работодателей в Коннектикуте. Буш-Фолс изначально застраивался как городок для сотрудников этого торгового гиганта, чья штаб-квартира размещалась на площади в семьдесят акров всего в нескольких милях к северу от города и состояла из тысячи с лишним офисов. Практически в каждой семье кто-то работал в «Портерс». Все знали, что при найме предпочтение отдавалось местным, а с буш-фолской средней школой у торгового гиганта было налажено успешное сотрудничество на ниве летней трудовой практики.
Когда-то мой отец работал в «Портерс», занимался закупками, а потом основал свой бизнес по производству витрин, и впоследствии «Портерс» стал его крупнейшим клиентом — все благодаря старым связям: бывшие коллеги заказывали у него все промовитрины и упаковку. И хотя доходы отца зависели от «Портерс» никак не меньше, чем в те времена, когда он там работал, отец был теперь сам себе хозяин, чем страшно гордился, и при любой удобной возможности непременно на это указывал.
Поэтому, когда мои одноклассники отправлялись на летнюю стажировку в «Портерс», я вставал к одному из гидравлических вакуумных прессов плечом к плечу с каким-нибудь перуанским эмигрантом, из каковых в основном и состоял штат отцовских сотрудников. Вся моя работа заключалась в том, чтобы загружать полутораметровые пластиковые пластины в пресс, устанавливать под ними алюминиевые формы, затем опускать пресс и приводить в действие нагревательную основу и гидравлические насосы, которые расплавляют и закачивают пластик в форму. После этого я должен был поднять пресс, достать горячий пластик, повторяющий теперь контуры отливочной формы, обрезать излишки канцелярским ножом и закинуть готовое изделие в тележку, которую периодически отвозили в сборочный цех. Работа была тяжелая, монотонная, и каждый вечер я устало брел домой с затекшими плечами, воняя жженым пластиком и утешаясь тем, что мне, по крайней мере, не нужно носить костюм. Из гордости отец всегда платил мне чуть больше, чем получали летние стажеры в «Портерс».
— Твой отец на чужого дядю спину не гнет, — говорил он мне, сидя за поцарапанным алюминиевым столом в крошечном загроможденном кабинете на задворках фабрики, — и тебе это ни к чему.
Летом работы всегда было много — мы изо всех сил гнали продукцию для осеннего торгового сезона, а в то лето мы были особенно завалены заказами. Из-за того, что объем производства так резко вырос, а сроки поджимали, отец взял в аренду еще один вакуумный пресс, установил его непосредственно за первым и спросил меня, не хочет ли кто из моих приятелей за ним поработать.
Моим лучшим другом был Уэйн Харгроув, с которым за долгие годы мы так сошлись, что я был готов закрыть глаза на тот печальный факт, что он был стартовым нападающим «Кугуаров». Высокий, мускулистый парень с густой белокурой гривой и великолепным телом пловца, Уэйн был одним из тех ребят, которые без малейшего напряжения обходят сложнейшие подводные рифы школьной кастовой системы, искренне не замечая их существования. Все мы автоматически делили окружающих на придурков, ботанов, мажоров, торчков, качков, готов и все их мыслимые подвиды, а у Уэйна эта способность совершенно отсутствовала. Стоит представителю низшего слоя общества по неведению переступить какую-нибудь незримую границу, как он окажется затянутым в воронку событий, достойных фильмов Джона Хьюза. Но Уэйн числился качком и от такой опасности был застрахован, поэтому, наверное, мало кто в буш-фолской средней школе пользовался большей любовью окружающих. У него было отличное чувство юмора, но он никогда не язвил и никого не подкалывал, и при этом обладал колоссальным зарядом положительной энергии, которая передавалась всем вокруг. Я страшно завидовал Уэйну, но никогда на него не обижался, потому что он не старался нравиться — это происходило само собой.
Я настойчиво пытался уговорить Уэйна отказаться от стажировки в «Портерс» и пойти со мной работать на фабрику. Языковой и социальный барьеры не позволяли мне общаться с товарищами по цеху — все, что я мог, это просто кивать им при встрече, и мне постоянно казалось, что они насмехаются над хозяйским сынком на своем непонятном наречии. Присутствие Уэйна спасло бы меня и от одиночества, и от жуткой скуки, которую наводила на меня эта работа.
— Спасибо, старик, — ответил он мне по дороге домой в один из последних школьных дней, — но я уже трудоустроен.
— Мы заканчиваем в три, — заметил я.
— Так вы ж встаете черт знает во сколько, — парировал он.
— Зато нам платят больше.
Он закатил глаза:
— Есть вещи поважнее денег.
— Какие, например?
— Кондиционер.
Тут я сдался.
Вечером, вернувшись домой, я застал отца в кабинете — он ел размороженный полуфабрикат и ругался на профессиональных спортсменов в телевизоре: «У него же поле пустое. Боже, ну выведи ты кого-нибудь нормального. На черта тебе там целая орава на скамейке?» Я сказал отцу, что Уэйн не хочет у него работать.
— Ну так спроси кого-нибудь еще, — ответил он.
— Некого больше спросить.
Он отвернулся от телевизора и посмотрел на меня — событие настолько редкое, что впору было бы сопроводить его барабанной дробью.
— У тебя правда нет друзей, кроме Уэйна? — недоверчиво переспросил он. Да уж, папаша у меня — сама чуткость.
— Таких, которые хотели бы работать в пекле, — нету, — ответил я.
— Зарплата-то хорошая.
— Меня убеждать не надо. В конце концов, у меня-то выбора не было.
Казалось, отец готов был ответить, но тут его голова дернулась обратно к телевизору, где кто-то то ли забил, то ли промазал — в общем, очевидно, сделал что-то гораздо более важное, чем его младший отпрыск.
— О'кей, — сказал он, пожав плечами, — если у тебя действительно больше нет друзей…
— Спасибо, что не преминул повторить, — ответил я, но он уже погрузился в свой бейсбольный туман. «Чертовы „Метс“ могут так и в финал выйти!» Я постоял еще немного, чтобы удостовериться, что разговор и вправду закончен, и со вздохом отправился на кухню добывать пропитание.
Впервые я увидел Сэмми в кабинете отца. Выглядел он тогда весьма живописно: коричневая хлопковая жилетка поверх салатовой футболки, легкие серые штаны из магазина «Гэп», закатанные до икр, и черные кожаные мокасины. Сэмми нервно кивал, а отец кривился, глядя на его несуразную фигуру.
— Это Сэмюэл Хабер, — мрачно произнес отец, как будто указывая на досадную бородавку на пальце ноги. — Просится к нам на пресс.
Отец был ростом под метр девяносто, ширококостной польской породы; брови его всегда были сдвинуты, а из-под квадратной челюсти виднелась массивная борцовская шея, мощная, как древесный ствол. Рядом с его нависающей громадой Сэмми казался былинкой.
— Очень приятно, — сказал Сэмми, протягивая руку и крепко пожимая мою. — У меня пока нет друзей, но если бы они были, то звали бы меня Сэмми.
— Я — Джо, — сказал я. Глядя на его худощавую фигуру и детское лицо без всякого намека на щетину, я понял причину отцовского скептицизма. Интересно, подумал я, часто ли он бреется, и бреется ли вообще. — Ты, наверное, не здешний?
— Только что переехал, — ответил он и повернулся к моему отцу: — Ну что, начальник, когда начинать?
Глаза у отца превратились в узкие-преузкие щелки. Он и от собственных-то детей шутливой фамильярности не терпел, а тут какой-то чужой парень. Артур Гофман с трудом общался с неспортивными мальчиками, это я знал по своему печальному опыту, а Сэмми определенно не был атлетом. Он мне сразу понравился.