Хоксмур

Смерти я не страшусь — что мне сия боль, когда я успел увериться: в жизни я претерпел не менее той боли, что ждет меня в смерти. Возможно, однако, что умереть мне не суждено. Вы, быть может, станете насмехаться над этим, но случаются чудеса не хуже: впервые отправившись на прогулку вчера утром, часов около одиннадцати, я повстречал там, близь Хог–лена, свой призрак: в одеяньи, парике и всем протчем, словно отраженье в зеркале. Мы с Вами знакомы? окликнул я его к вящему смятению проходивших мимо, однако существо мне не ответило и быстро зашагало прочь. Я был немало удивлен, но не испуган. За тем, самым сим утром, в собственной моей спальне предо мною снова явился образ: телом таков же, как и я, но в одеяньи незнакомом, покроем напоминавшем белье, и без парика. Оно все время сидело ко мне спиною, а стоило мне повернуть голову, как и оно повернулось подобным же образом, так что лица его я видеть не мог. Ночная рубаха на мне потемнела от пота, словно на нее упала тень, я, верно, выкрикнул что–то, ибо Нат принялся звать: хозяин! Хозяин! Откройте дверь, впустите меня!

Потерпи немного, и я тебя впущу без промедленья, отвечал я и, не сводя глаз с неподвижно замершего образа, направился к двери.

Госпоже Бест дурно сделается, ежели Вы станете так громко кричать, говорит Нат, поспешно всходя в комнату.

Я кивнул на образ: этим утром, Нат, изблевал я из себя нерожденного младенца.

Ну, коли так, говорит он, не зная, что сие означает, я Вам воды принесу, рот прополоскать. Госпожа Бест сказывала…

Да придержи ты свой язык, Бога ради, не видишь разве, что здесь со мною? И я указал на образ — тот по–прежнему сидел ко мне спиною, однакожь теперь наклонился вперед и испустил изо рта вздох, что поднялся в воздух, словно дым, идущий от лампы. Не мне судить, Нат, сказал я, да только кажется, что оно настоящее.

И Нат что–то услыхал или увидал, от чего сделался красен лицом, и его охватила сильная дрожь: Боже милосердный, кричит, сделай так, чтобы мне ничего не видать! Лицо его залил холодный пот, и он бросился, пошатываясь, к леснице. Сам же я, когда образ начал меркнуть, прошептал такие слова: теперь я готов к наступающей перемене.

*

Я отрезан от времени, все кручусь и кручусь на постеле. Спрашиваю у Ната: что сказано в последнем месяцеслове господина Андревеса? А он читает мне, что пишут в Звездных Новостях: в сей месяц Марс находится в Скорпионе, хозяин, и ежели не будет укушен, то двигаться ему и далее прямо вперед до шестого дни. С каковой поры станет он перемещаться ретроградно, что означает попятно…

Оставь ты, Нат, свои разъяснения!

…весь месяц после того, а на второй день встанет в квадрат с Венерою. При упоминании о Венере Нат залился краскою, а после продолжал: в настоящее время, хозяин, Звезды строительству не благоприятствуют, Лондон же стонет под тяжким бременем, силится превозмочь трудности, коим покуда не видно облегченья. Надо бы отнести это госпоже Бест, у ней прострел, все на поясницу жалуется…

Нат, Нат, ты погляди, нету ли каких предсказаний касательно до дурных замыслов и протчих подлых задумок.

Он вперился в страницы, а после остановился: да, говорит, вот тут, в Звездном Вестнике, сказано, что некие Духи орудуют, и дома может встретиться опасность. Тут он опять склонил голову: гляньте–ка, тут в Бедном Робине,[66] в Vox Stellarum[67] и стихи есть, исполненные значенья. Встает с эдаким серьезным видом и начинает декламировать, страницу перед собою держа:

Я видел колокольню на четырех столпах

Я видел слезы падших, что обратились в прах

Я видел камень, что полыхал в огне

Я видел всход, вознесшийся к Луне

Я видел Солнце, в полночь лишь красней,

Я видел человека, что видел ужас сей.

Каков тут ответ, хозяин? Мне не разгадать.

Ответа нет, ибо у стихов нет конца.

После я заснул, и вот, столь долго пролежавши на одре болезни, я уж возношусь над сим жалким коловращением мира, где Время прервалось: бунтовщики дошли уж до самого Ланкастера, прошлой ночью был пожар на Товерском холме, собака воет лунною ночью, меня более не охватывают припадки, когда пью коньяк, Гановерские отряды собираются в Варингтоне, подо мною облака, бунтовщиков разгромили в Престоне,[68] а мне более не избыть холода, что пробирается во все покровы, положенные мною на постелю, вот лорд Варрингтон убит в сем сраженьи, а рука моя тем временем прикасается до простыней, голоса их отдаются эхом, я же пытаюсь укрыться средь скал, в месте, всяким человеком покинутом, меня окликает Нат, а жар нарастает, после наступает перелом, и меня кидает в испарину, а меж тем вокруг идет снег, и бунтовщики приведены в Лондон под стражею, я же открываю глаза и вижу зимнюю Ярмарку на скованной льдом Темзе.

И в тот день лихорадка моя утихла; я поднялся с постели и принялся звать: Нат, Нат, где ты? но он ушел, куда, того я не ведал, и со мною никого не было. Пробудило меня твердое намерение посетить мою новую завершенную церковь, для чего я оделся как возможно поспешнее, однакожь и с тщанием: на окнах от холодного ветра остался лед, и я закутался в плащ с двойною застежкою, хоть он и запачкан был свешным жиром. Вышедши на улицу, носильщик своею палкою шарахнул меня по коленям, так что я с руганью отлетел обратно в двери, кареты же с повозками до того сотрясали землю, Господь свидетель, что выходило похоже на природное трясенье, иначе — содроганье Земли. Сколько же дней и ночей, подумалось мне, пролежал я в огненной лихорадке? Сколько времени прошло? Какие–то подмастерья катали мяч по улице неподалеку от меня, однакожь, когда я крикнул им: который час? они не ответили, словно я был человеком невидимым, какого невозможно слышать. Все же я приметил рабочих, возвращавшихся домой с досками и лесницами, от чего решил, что поднялся под конец дня, но знать наверное не мог. Шагая мимо Лейсестерских полей, услыхал я, как некой шарлатан выкликает: что у вас? что у вас? У меня, подумалось мне, то, чего не излечить твоим каплям. Сюда встаньте, говорит какой–то малый, катящий тачку, а не то потроха наружу полезут. Тогда я отступил назад, в толпу простолюдинок, все в рваных платках, в синих передниках, с лицами, что, подобно собственному моему, сотворены по некоему неизвестному образу и подобию. Прошедши по Кранборн–стриту, где у дверей стояли повара, обливавшиеся потом, я завернул в Портерс–стрит, где в лавках, что на колесах ездят, были горами навалены орехи да устрицы. Все минует, все вещи сии обвалятся и сотрутся в прах, мои же церкви останутся жить. Оттуда направился я в Хоглен, где торговец тряпьем, ухвативши меня за руку, спросил: чего Вам, сэр, не достает? Мне? Мне не достает сего мира, ибо я прохожу сквозь него, будто призрак.

Шум города вселил в меня такую смуту и навеял такую слабость, что я едва ли мог стоять, и для того доехал каретою прямиком до самого Фенчерч–стрита, где вынужден был сойти по причине перевернутой на дороге тележки. Тут я снова услыхал крики вокруг себя: купите угрей отведать, знатные, выкликал один, а другой, подхвативши его эхо, завел свое сетование: кухонной утвари какой не желаете ли, девицы? я же шептал эти слова про себя, ступая по камням. Вошедши в Лайм–стрит, небо потемнело, похолодало, а тут появилась старуха с младенцем на спине и запела: отменныя писчия чернила! отменныя писчия чернила! и я сам словно бы опять сделался младенцем, до того знакомо прозвучали ее слова. За тем поднялся крик, какой я слыхал всю свою жизнь: кому что починять? кому что починять? и Леденгалл–стритом я шел, плача, ибо знал, что никогда более его не услышу. По улице Св. Марии Акс добрался я до Лондонской стены, и когда нагнулся, чтобы коснуться до нее, слезы мои упали на мох; за тем я направился в Мор–фильдс через Бишопсгат и мимо старого Бедлама, и тут мне почудилось, будто слышу, как ликуют безумные, те, которые не размышляют о Времени, как размышляю я; за тем по Лонг–аллею, где я миновал большую музыкальную лавку, близь которой толпа у дверей плясала под звуки новейшей песенки, а один краснолицый плут отбивал пальцами лад по прилавку. Глянув, я зашагал далее.