Беременная вдова

В эпоху после Лили, пост-Лили, новые правила взаимодействия как будто бы установились более твердо. Стоял 1970 год, ему было двадцать; к этой исторической возможности он прибавил свою минимальную внешнюю привлекательность, свой проверенный язык, свой искренний энтузиазм и определенную холодность, намеренную, но придающую силы. Были разочарования, ситуации, близкие к провалу, были примеры какого-то сверхъестественного непротивления (все равно казавшиеся вольностями в смысле позора и чести — включавшие нахальство, назойливую фамильярность, злоупотребление). Как бы то ни было, все эти дела, свободная любовь и прочее, лучше всего удавались с девушками, которые вели себя как парни. Новые правила — а также новые, зловещие способы все перепутать. Он вел себя как парень, и Лили тоже. Но она была девушка и в этом деле была способна на большее, нежели он.

— Поехали со мной, — сказала Лили по телефону спустя три месяца, — поехали со мной в замок в Италии, с Шехерезадой. Пожалуйста. Давай отдохнем от всего этого. Ты знаешь, бывают люди, которые даже непытаются проявлять доброту.

Кит сказал, что перезвонит. Однако почти сразу почувствовал, как голова неожиданно кивнула. Он как раз провел ночь, исполненную печали, прямо-таки достойной художника, с бывшей подругой (звали ее Пэнси). Он был напуган и травмирован и впервые испытывал невнятное, но сильное чувство вины; он хотел вернуться к Лили — к Лили и ее среднему миру.

— Сколько это будет стоить?

Она сказала сколько.

— Еще тебе понадобятся деньги на расходы, если мы пойдем куда-нибудь. Дело в том, что парень из меня никудышный.

— Хорошо. Я рад. Начну занимать и экономить.

Эта глупая ссора с Лили. По сути, она обвиняла его в том, что он заморочил голову Вайолет и тем самым соблазнил ее христианскими идеями в раннем детстве. Что было, в общем, правдой, как ни крути . Я пытался обратить ее назад, когда ей было девять лет,объяснял он . Я говорил: Бог — это просто нечто вроде Беллгроу; твой вымышленный друг. А ее все равно было не переубедить.Лили сказала: казалось бы, религия должна была повлиять на ее поведение в хорошем смысле. А получился противоположный эффект. Она уверена, будто ей все простится за то, что она верит в болвана на небесах. А виноват во всем ты.

Лили, разумеется, была атеисткой — атеисткой без капли сомнения. Кит считал, что такая позиция не вполне рациональна; однако, если подумать, рационализм Лили рациональным никогда не был. Она, естественно, ненавидела астрологию, но астрономию она тоже ненавидела — ненавидела тот факт, что свет изгибается, и то, что гравитация замедляет время. Особенно раздражало ее поведение субатомных частиц. Она хотела, чтобы вселенная вела себя разумно. Даже сны Лили были обыденными. В своих снах (это рассказывалось с немалой долей смущения) она ходила в магазин, мыла голову, перекусывала в обед, стоя у холодильника. Не скрывая своего подозрительного отношения к поэзии, она не выносила никаких художественных произведений, если они отклонялись от строжайшего социального реализма. Единственным романом, который она хвалила безоговорочно, был «Миддлмарч» [12]. Ибо Лили была существом из среднего мира.

Поехали со мной в замок, в Италии, с Шехерезадой.Надо сказать, та часть предложения Лили, что была связана с Шехерезадой, никуда, по мнению Кита, не вписывалась. Шехерезада, когда он в последний раз видел ее, на Рождество, была, как всегда, нахмуренной филантропшей в очках и туфлях без каблуков. Она работала на благо общества, участвовала в Кампании за ядерное разоружение и в Добровольческой службе за границей, развозила на грузовичке еду для стариков и инвалидов; еще у нее был долговязый, расхлябанный друг Тимми, которому нравилось убивать животных, играть на виолончели и ходить в церковь. Но потом Шехерезада пробудилась от беспокойных сновидений.

Кит предполагал, что социальный реализм победит — здесь, в Италии. И все-таки сама Италия была отчасти сказочной, и цитадель, которую они занимали, была отчасти сказочной, и преображение Шехерезады было отчасти сказочным. Куда подевался социальный реализм? Сами по себе представители высших классов, думалось ему, социальными реалистами не были. Их modus operandi, их образ действия, подчинялся законам менее строгим. Ему — в этом читалось дурное предзнаменование — досталась роль К. в замке. И тем не менее он предполагал, что социальный реализм победит.

— Она все так и возится со старикашками?

— Да, возится. Ей без этого скучно.

— И вообще, где ее мужик? «Тимми» где? Когда приедет?

— Вот и ей хотелось бы знать когда. Она на него очень сердита. Ему пора уже тут быть. Он в Иерусалиме, неизвестно чем занимается.

— Вот мама ее — это да, мне нравится. Уна. Симпатичная, маленькая. — Он подумал о Пэнси. А мысли о Пэнси обязательно влекли за собой мысли о ее наставнице, Рите. Поэтому он сказал: — Это самое, Лили. Помнишь, я говорил, Кенрик, может, появится в этих краях. Он собирается взять палатку и махнуть в Сардинию, с Собакой.

— Как эту Собаку звать на самом деле? Рита?.. Опиши ее.

— Короче. Она с севера. Из богатой рабочей семьи. Очень большие глаза. Очень широкий рот. Рыжая. И никаких форм — вообще. Как карандаш. Сможем мы их приютить на ночь, Кенрика с Ритой?

— Спрошу Шехерезаду. Не может быть, чтобы не нашлось места, — она зевнула, — для рыженькой красотки с севера — ни сисек, ничего. Жду с нетерпением.

— Ты будешь от нее в восторге. Она настоящий спец по этой части — вести себя как парень.

Лили перевернулась на бок, сделавшись меньше, полнее, более законченной и сжатой. Когда она так делала, он всегда проникался к ней сочувствием и следовал за эстафетой ее судорог и подергиваний, этих мельчайших сюрпризов на пути к забвению. Как ей удается его найти, не прибегая к иррациональному? Порой Лили любила слушать его голос, когда, подрагивая, удалялась в священный сон (обычно он кратко пересказывал романы, которые читал), так что он придвинулся поближе со словами:

— Романов хватит надолго — потом. Слушай. Самая первая девушка, которую я поцеловал, была выше меня. Наверное, всего на несколько дюймов, но казалось, будто на ярд. Морин. Мы были на побережье. До того я уже целовал ее на автобусной остановке, сидя, и теперь понятия не имел, как же нам целоваться перед сном. А на земле возле ее дома-фургончика была водосточная труба, и я на нее встал. Хорошо целовались. Никаких языков, ничего такого. Для языков мы были слишком юны. Важно не делать вещей, для которых ты слишком юн. Правда?

— Шехерезада, — неразборчиво произнесла Лили. — Ты ее замани к водосточной трубе. — А после, более отчетливо: — Да разве ты можешь не быть в нее влюблен? Ты же так легко влюбляешься, а она… Спокойной ночи. Иногда мне жаль, что…

— Спокойной ночи.

— Ты. Ты же готов на все ради любви.

Утром, когда мы просыпаемся (думал он), это первая задача, что стоит перед нами: отделить истинное от ложного. Нам приходится отбросить, стереть издевательские царства, созданные сном. Но на закате дня все наоборот, и мы ищем неправды, выдумки, порой резко пробуждаемся от жажды бессмысленных связей.

То, что она сказала, было правдой — если не сейчас, то прежде. Готов на все ради любви. Тут виновато его своеобразное происхождение. Он так легко влюблялся в девушек — и продолжал их любить. Он по-прежнему любил Морин, думал о ней каждый день. Он по-прежнему любил Пэнси. Не потому ли я здесь? — спросил он себя. Не потому ли я здесь, вместе с Лили, в замке в Кампаньи? Из-за той трагической ночи с Пэнси — того, что она разъяснила, что она означала? Кит закрыл глаза и пустился на поиски беспокойных сновидений.

Залаяли собаки в долине. И собаки в деревне, не желая уступать, залаяли в ответ.

Перед самым рассветом он поднялся наверх и выкурил сигарету на сторожевой башне. День подступал, словно поток. И вот, внезапно, над склоном горного массива появился красный петух Господний.

12

«Миддлмарч»(«Middlemarch»; middle — средний) — роман английской писательницы Джордж Элиот (1820–1880) о жизни провинциального английского городка в 1830-е годы.