Страница 6 из 48
— Э… Вечером? — переспрашиваю.
— Ну да. Сегодня вы специальный гость моего шоу.
— Э… Телешоу?
— Да! — смеется он во весь свой кривозубый рот, этакий слабоумный.
— Ммм… Понятно. Я думал, что…
Меня спасает мобильный. На экране высвечивается телефон Нико, и я машинально приветствую его на хорватском: „Bok“ [14].
Нико — личный помощник Дикана. Второй человек в иерархии. Голосом, в котором звучат стальные нотки, он спрашивает о моем местонахождении. Я сообщаю ему всю правду, звучащую совершенно неправдоподобно, умалчивая лишь о том, что в данную минуту в автомобиле, предназначенном для христианских звезд, я еду на свою первую телемессу. В свою очередь он говорит, что Исландия для меня еще не худший вариант (неужто он знает о существовании такой страны?), так как мой облом привел к нешуточной заварушке.
— Ну ты и облажался, Токсич, — говорит он.
„Федапы“, как он их называет [15], уже успели побывать в нашем ресторане, а также вломились в мою квартиру. Сегодня с утреца они даже наведались с вопросами к моей мамаше в скобяную лавку в центре Сплита, в результате чего у нее сломана рука. А что касается Дикана, то федапы варят его яйца на медленном огне. „Вкрутую?“ — невольно вырывается у меня, но Нико явно не расположен к шуткам. Он орет мне в ухо, чтобы я никуда не рыпался.
— Сиди в своей гребаной Исландии! Про Загреб, Сплит и Штаты можешь забыть! Лег на дно и дышишь носом!
Интересно, это сочетается с телешоу Гудмундура?
Когда я выключаю мобилу, ко мне поворачивается Сикридер и спрашивает, на каком языке я только что говорил.
— На хорватском, — отвечаю.
— О! Вы говорите на хорватском?
— Да, у нас… среди наших прихожан есть хорваты.
— А откуда вы изначально? — спрашивает Гудмундур.
— Изначально все мы дети Господни. — А? Срезал! — Но если вас заинтересовал мой выговор, то он, если можно так сказать, благоприобретенный. Долгие годы я работал миссионером в бывшей Республике Югославия.
— Правда? — восклицают они хором.
— Да. Проповедовать слово Божье в коммунистической стране — это вам не хер со… не херес пить. А когда ты еще американец… лучше сразу застрелиться. Пришлось взять псевдоним и полностью избавиться от американского акцента. Я стал Томислав. Томислав Бокшич. Теперь все думают, что я из тех краев. И ошибаются. Я стопроцентный американец. Кого я дома слушаю? Клея Айкена. Мои предки живут в Вирджинии с двенадцатого века. — Тут я немного погорячился. — Я хотел сказать, с восемнадцатого века.
Они переваривают все это с теми же улыбками. После короткой паузы — сердце у меня тоже берет паузу, как в хорошем триллере, — женщина задает мне вопрос:
— Сколько вам лет, отец Френдли?
— Мне… я родился в шестьдесят пятом. То есть мне… э… сорок.
— Вы были совсем молоды, когда приехали в…
— В Югославию? О да. Что не прошло бесследно. Это была суровая школа.
За окном раннее майское утро. Тут надо уточнить: не совсем утро и не совсем май. Солнце еще только собирается выйти из-за маячащих впереди гор. В небе ни облачка, а в серо-зеленом океане, простирающемся слева от нас, нет даже намека на волны. И при этом ощущение холода — ощущение, которое тебя не обманывает. Здешний арктический май не уступит марту на Среднем Западе. Вдоль береговой линии разбросаны домики, кажущиеся пустыми.
— Летние коттеджи, — просвещают меня гостеприимные хозяева. О'кей. У них, оказывается, есть лето.
Полет продолжался пять часов, и примерно такая же разница во времени — словом, после событий в туалете аэропорта Джона Кеннеди прошла целая ночь. Это было мое первое убийство вручную со времен усатого паренька в Книне. Тогда я применил трюк, которому меня обучил товарищ Призмич, самый старый в нашем взводе, ветеран Второй мировой с крупными ноздрями и впалыми щеками.
— Это как загасить свечу, — любил повторять он. — Все зависит от дистанции и скорости. Человек — воск. Жизнь — огонь. Задуй пламя, и человека нет.
Старина Призмич. Они отрезали его жене груди и заставили беднягу их съесть.
Сзади на водительском кресле прилеплен стикер. Фраза по-английски. „Горе тем, которые зло называют добром, и добро — злом, тьму почитают светом, и свет — тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое — горьким!“ (Исайя 5:20).
Горе мне. Наконец шестичасовое солнышко вылупляется из островерхой горной вершины. Яркий цыпленок из голубого яйца. Дорога озаряется.
— Перед нами дорога света! — Гудмундур на мгновение оборачивается, чтобы одарить меня счастливой улыбкой. — Дорога света!
Глава 5. Ганхолдер
Они предлагают мне остановиться у них.
— Наши гости не живут в гостинице. Наш дом — ваш дом, — уверяет меня Гудмундур.
Я разражаюсь благодарностью. Небольшая загородная вилла в два этажа находится в районе под названием Мордобой [16]или что-то в этом роде, на полпути между городским центром и аэропортом. Вот почему я пока так и не увидел знаменитого Рейкьявика, о котором прочел в самолете, „самого горячего города мира, столицы модной тусовки“. Именно сюда прилетает Тарантино, чтобы пустить пыль в глаза. Жаль, что не он тогда оказался в соседней кабинке мужского туалета. А то бы я сейчас въезжал в город на белом лимузине, с золотой цепью на шее и виповским паспортом в кармане, помахивая рукой через открытое окно молоденьким барышням на тротуаре с выцветшими постерами „Криминального чтива“ в руках. А вместо этого мне предлагают тихую провинциальную кухоньку, из окна которой не увидишь ни одной симпатичной курочки.
Сикридер подает на стол прекрасный завтрак: кофе, тосты и два сваренных яйца, глядя на которые я сразу вспоминаю про яйца Дикана. Какого хрена они свалили это на меня? Мой облом? Я прикончил кого надо. А потом выясняется, что все-таки не того. Не моя вина. Это я должен был окрыситься на них.
— Отец Френдли, окажите нам такую любезность. Мы всегда просим гостя прочесть молитву перед едой, — обращается ко мне Гудмундур, когда мы рассаживаемся.
— Что? Да, конечно.
И снова приходится пожалеть о том, что я прикончил священника, а не Тарантино. Хотя, с другой стороны, лучше не связываться с автором „Убить Билла“. Так что будем считать, что мне повезло. Слава богу, мы с пастором немного похожи. Слава богу, они приняли меня за него. Залег себе на дно и лежу. Более или менее.
Итак. Поехали. Застольная молитва. Я опускаю голову и закрываю глаза.
— Господи… Всемилостивый Господь. Благодарю тебя за все… За эти яйца. За… За то, что сидит Френдли… сидят френдли пиплза этим столом. За то, что послал меня на этот прекрасный остров к таким прекрасным… таким добрым, отзывчивым людям. За тихую гавань в океане невзгод. За этот завтрак. Аминь.
Не так уж плохо. Пробормотав „аминь“, хозяева снова улыбаются.
— У вас большая организация, отец Френдли?
На мгновение я теряю контроль над ситуацией, и вместо пастора Френдли отвечает Токсич:
— Около сорока.
— Сорока тысяч?
— Тысяч? Ну, да… Конечно. Около сорока тысяч. Сорок тысяч зарегистрированных членов. Но каждую неделю миллионы людей настраиваются на нашу волну.
В следующий раз, когда я увижу своего продюсера, надо не забыть поинтересоваться нашими последними рейтингами.
После завтрака они показывают мне мою комнату на втором этаже. Я снова почувствовал себя в католической школе. Над кроватью висит распятие, а на противоположной стене — две студийных фотографии Иисуса Христа. Белые занавески, белый ковер, белое постельное белье.
Вы наверняка устали после утомительного перелета, обращаются ко мне хозяева. О да, соглашаюсь я и, пользуясь случаем, сообщаю Гудмундуру, что не смогу принять участие в его вечернем телешоу.
— Простите, но выступать перед камерой надо хорошо отдохнувшим. Чтобы Господь говорил моими устами, я должен полностью освободить свою душу.
14
Привет (хорват.).
15
Игра слов: feds — федералы, fed up — сыт по горло.
16
Район Гардабай.