Страница 35 из 48
На парня в штанах эти аргументы не производят должного впечатления.
Не понимаю. Прежде мой стяг взлетал на флагшток при одном только приближении женского батальона, а сейчас это превращается в изнурительную работу. Вот к чему приводит чтение Библии. Я вызываю эскадрон поддержки, элитные клетки головного мозга, и с помощью фантазии, а также еще одного шипучего бокала мне удается трансформировать этих девиц в Ган и Муниту, вполне сносные пиратские копии.
Но вот, после того как смуглянка выпускает наружу своих близняшек, а блондинка стягивает с себя платье, под которым обнаруживается ладная фигурка а-ля Ган в бесподобном нижнем белье, я вдруг чувствую, что флаг наконец пополз вверх. Я встаю с кресла и проделываю медленные па с моими партнершами. Вид возродившегося в вере киллера, танцующего под Бейонс, вызывает у них ободряющую улыбку, а Ган даже начинает поощрительно поглаживать моего молодца через штаны. Неожиданная подмога со стороны Латвии срабатывает безотказно, и только одно вызывает у меня тревогу: эти скобки на зубах. Выглядят они устрашающе. Тут и до физического увечья недалёко. То ли желая проверить их остроту, то ли „поплыв“ от этой ловкой ручки и внешнего сходства с моей снежной королевой, а может, игристое вино на меня так подействовало, но я вдруг предпринимаю попытку поцеловать в губы блондиночку.
Тоже мне, блин, святой отец в борделе.
Она мгновенно уворачивается и убирает руку с моей поганой ширинки. Это как пощечина. По старой привычке я хватаюсь за свою полуавтоматическую игрушку, решающую все проблемы, но, разумеется, ничего не нахожу, и мне остается лишь покинуть помещение.
Я стремительно шагаю по коридору, занавески справа и слева колыхаются, и в просветы я вижу мужиков в откидных креслах, над которыми трудятся полуголые девицы. Последние стоят перед ними на коленях, как вдовы перед супругами на смертном одре. Я оставляю эти печальные картины и направляюсь прямиком в бар. Там я подзываю официантку и прошу сделать мне „пакетик для собаки“.
— Что сделать?
— „Пакетик для собаки“!
Черт. Ну и зол же я.
— Зачем?
— Затем, что я не съел еду, за которую заплатил!
— Еду? Какую… еду?
— Я ЗАПЛАТИЛ ЗА ДВЕ ГОЛОВЫ! ВОТ И ДАЙТЕ ИХ МНЕ С СОБОЙ В ПАКЕТЕ!
Судя по тому, что я неожиданно оказываюсь в центре всеобщего внимания, я сумел перекрыть любовные стоны Бейонс и Джей-Зи. Даже стриптизерша на сцене прерывает свой танец. Тут же нарисовывается Гуд-Ни, а за ним маячит Тощий Густи. Подойдя ближе, Гуд-Ни энергично машет рукой, как капитан футбольной команды, пытающийся не допустить, чтобы его игрок получил красную карточку. Он собирается что-то сказать, но я не слушаю. Я уже ушел.
Глава 26. Мясник
Я прошу Гудмундура найти мне работу. Христа ради. Библия — это, конечно, хорошо, но не десять же часов в день. Я все-таки не монах. Кроме того, я должен отблагодарить Торчера за вечер „У Бабули“.
Несколько звонков, и телепроповедник пристраивает меня посудомойкой у своего друга в „Самвере“, христианской столовой для нуждающихся в близлежащем районе. Каждое утро шеф-повар готовит триста блюд из трех рыб. В час я должен быть на месте, чтобы перемывать посуду за этой братией. Я езжу туда на автобусе, чего не делал со времен детства. Рейсовый желтый автобус № 24, в котором, как правило, я единственный пассажир, доставляет меня прямо от нашего отеля до промзоны, откуда виден почти весь Рейкьявик. С водителем, парнем из Косово, мы иногда шутим, что надо набить автобус взрывчаткой и взять курс на сербское посольство.
— Зря ты садишься в автобус, Томми. Тебя могут увидеть, — предупреждает меня шеф.
— Ты о чем?
— Автобус — он для старушек и психов. Ну и для новеньких.
— Новеньких?
— Поляков и желтых собак… Исландцы в автобусах не ездят.
Шефа зовут Оли. Это уменьшительное от Олав; так, если помните, зовут моего теперешнего отца, президента страны. Оли — заядлый курильщик с бескровным лицом, внушительным родимым пятном на подбородке, маленькой сережкой в левом ухе и неприязненным отношением к иностранцам. У него на удивление хороший английский. Третьим на кухне работает низкорослый вьетнамец Чьен с пробивающимися усами и сотней мелких зубов, так Оли по десять раз на дню напоминает ему, что по-французски его имя означает „собака“ [57]. Зато хорват Токсич с двадцатипятипроцентной ледяной кровью и натуральной фамилией, может чувствовать себя в безопасности. Я стараюсь прятать улыбку, когда он кричит мне из курилки через открытую дверь:
— Эй! Томми! Скажи собаке, чтобы он выкинул мусор.
Владелец столовой, Сэмми, дружок Гудмундура, коротышка с брюшком и вспухшим лбом, беспрестанно жует жвачку, как корова сено, так что очочки на кончике носа танцуют с утра до вечера. На лице победительная улыбка человека, возродившегося в вере пять раз и знающего, что это не предел, улыбка, говорящая о том, что его жизнь, конечно, в руках Господа, но даже если она выпадет из этих рук, он, Сэмми, ее поднимет. Я узнаю, что Сэмми и Оли вместе мотали срок. Первый украл картины, а второй совершил непредумышленное убийство первой степени. Преступление по страсти, совершенное мясницким ножом, объясняет мне шеф и тычет в мою сторону орудием, коим нарезает мясо для завтрашнего гуляша.
— Этот гад трахал мою девушку. Если б я его не убил, она бы меня бросила, как пить дать. — Они по сей день вместе, а зовут ее Гарпа. — Что может сравниться с любовью женщины, из-за которой ты убил человека?
Мне есть над чем подумать.
После этой истории Оли вырастает в моих глазах. Наконец-то я встретил настоящего мужчину в этой стране слабаков. Я расспрашиваю его о семи годах в заключении. Интересуюсь, не насиловали ли его в душевой. Нет, отвечает. Исландская тюрьма больше напоминает американский кампус: бесконечный футбол по телевизору и любые наркотики, о каких только можно мечтать.
— Исландская тюрьма пользуется большой популярностью у иностранцев. Мафиози из Литвы специально приезжают, чтобы их здесь посадили. Для них это что-то вроде курорта.
Как можно не влюбиться в эту страну!
— А тот, кого ты убил? Ты думал о нем в тюрьме?
— Нет. Не особенно. Это было приятное убийство. После него я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Он получил по заслугам. Иной раз думаю: „Эх, был бы он живой, я б его снова прихлопнул!“
— Но ведь семь лет… Тоска, наверно?
— Ну да, есть немного. Но я ведь изучал поваренное дело и французский… А с Гарпой у нас было вообще лучше не придумаешь. Сам посуди, не надо было выслушивать ее глупости, ходить с ней по магазинам или проведывать ее мамашу. Я только снимал сливки. Нет ничего лучше, чем секс в тюрьме, парень, — говорит он с ледяной улыбкой, выбрасывая бычок на мокрую автостоянку, откуда видны унылые промышленные кварталы, а также зеленый Рейкьявик.
— А кого-нибудь застрелить тебе не приходилось? — спрашиваю.
— Из пистолета? Нет. Убивать из огнестрельного оружия — все равно что заниматься любовью с мышкой, — говорит он, снова вооружаясь липким тесаком. — Компьютерной мышкой.
Мои святые покровители, сладкая парочка, известная здесь как „Гуд и Торчер“, не перестают меня восхищать. Интересные у них связи. Вчера Балатов мне рассказал, что Гуд-Ни отсидел в норвежской тюрьме за наркоторговлю. Его поймали, когда он выуживал какую-то контрабанду на Лофотенских островах.
Если изобразить общество в виде круга, наверху окажутся члены приходского совета и велосипедисты (все те, кто никогда не пересекает улицу на красный свет, зато готовы вылизывать телеэкран каждый раз, когда там появляется придурочный Тони Сопрано [58]). Справа мы увидим добрых старых оруженосцев, предпочитающих поколачивать своих жен, вместо того чтобы с ними спать. Слева расположатся антиглобалисты, вся эта обозленная свора, выступающая против всего хорошего на этом свете: мяса, порно и глобального потепления. А я окажусь в самом низу, там, где встречаются правые экстремисты с левыми радикалами. Там, где святые и женщины сидят бок о бок с убийцами и ворами от искусства.
57
Здесь речь идет об одинаковом написании: Chienи chien.
58
Вымышленный персонаж из американского телесериала „Сопрано“.