Страница 19 из 48
Упс. Сорвалось. Она застывает посреди затяжки.
— То есть? Вы хотите сказать, что за вами числится куча трупов?
Я влип. Никогда не показывай пушку на первом свидании. Впрочем, она уже знала про двух покойников, и это нельзя назвать свиданием, верно? Я пришел к ней за помощью. Потому что я влип.
— Кое-кто… должен был умереть, — пытаюсь я вырулить.
— Например, коллега моего отца?
— Видите ли. Если бы я его не убил, то сейчас бы смотрел на мир через решетку, а по утрам в душевой меня бы херачили африканские жеребцы с вот такими елдаками.
Кажется, она оценила мой словарный запас. Сам себе удивляюсь.
— Но что значит „кое-кто должен был умереть“? — спрашивает она.
— Ну… как вам сказать… Некоторые люди заслуживают смерти.
— Почему?
— Потому что являются носителями зла. Потому что творят зло. Или отказываются творить добро. Таких надо убирать.
— Ого. Вы говорите точь-в-точь как приятель моего отца Тордур.
— Торчер? [35]
— Вы его так называете? Ха-ха. В яблочко. Вы человек религиозный?
— Я католик.
— Ага. Так, может, вы тоже телепроповедник и отца Френдли убрали, так как он был вашим соперником?
— Я не телепроповедник.
— Допустим. Но вы католик?
— Я хорватский католик. В этом нет ничего религиозного. Это всего лишь означает, что за свою жизнь ты должен посетить церковь два раза. На венчание и на отпевание.
— Как мило. И сколько же раз вы там успели побывать? Один?
Вопрос вызывает у меня улыбку.
— Нет.
Секунду помедлив, она тушит сигарету в пепельнице, прежде чем задать следующий вопрос:
— Так кто же вы? Очередной лузер, по ошибке застреливший агента ФБР и вынужденный бежать из долбаных Штатов?
Ну, знаете!
— Я не лузер, я…
— Да? Кто же?
Однако мы далеко зашли.
— Я… профессионал.
— Профессионал?
— Профессиональный киллер. Сотню с лишним точно пустил в расход.
Молодец. Считай, она уже твоя.
— Иди ты. СТО ЧЕЛОВЕК?!
Если точнее, то где-то в районе ста двадцати пяти. На Среднем Западе, когда мне случалось проезжать через городки, встречавшие меня надписью „Население 125“, я всегда останавливался для дозаправки, считая это своей персональной ПВД [36].
— Ага. На круг. Около пятидесяти или шестидесяти я убил как солдат хорватской армии, защищая землю отца и матери. А потом еще шестьдесят шесть засранцев из разных стран — как киллер на службе национальной организации. Отец Френдли — мой первый и единственный „любительский“ экспромт.
Потеряв дар речи, она молчит, как католический священник в исповедальне.
— Национальной организации? — наконец выдавливает из себя она.
— Ну, то есть… мафии.
— Мафии? Так вы член мафии?
— Ну да. Хорватскоймафии. Не какой-нибудь там тальянской хрени.
Внезапно протрезвевшая, она таращится на меня секунд десять. Мафия. В первые дни моей нью-йоркской жизни я считал, что это мое волшебное слово. Каждая девочка из Манхэттена, считал я, мечтает встретить настоящего, стопроцентного мафиози с иностранным акцентом и ебаря-террориста в одном лице. Я мимоходом сообщал об этом девушкам на первом же свидании, сразу после горячего. Все они реагировали одинаково: вежливо извинившись, уходили в туалет и не возвращались. Ах, эти манхэттенские барышни… армия загадочных блондинок и шумных брюнеток с глазами- маниторами, волосами, пропахшими сериальным „мылом“, и припрятанным в сумочке детектором славы. Некоторые даже оставляли на стуле свою сумочку. Пару раз я ходил за ними в дамскую комнату, да только впустую. Мафия — ах, это волшебное слово.
Постепенно я научился не обсуждать профессиональные дела с игристыми барышнями в ресторане, чувствуя себя при этом как ВИЧ-инфицированный во время интимной встречи. Отныне это было моим секретным оружием, которое я держал наготове исключительно для разрыва отношений или на всякий пожарный. Если, например, первое свидание не заладилось, а еда оказалась лучше, чем девушка (№ 3, читающая мне лекцию об американской избирательной системе и восклицающая, что Нейдер [37]— это „наша последняя надежда“, на глазах превращается в № 20), все, что от меня требовалось, — это обронить волшебное слово, и — абракадабра! — можно перезапускать компьютер.
Здесь реакция немного другая. Ледяная принцесса, взвесив „за“ и „против“, спрашивает:
— Так вы… массовый убийца?
— Нет.
— То есть как „нет“?
— Я не убийца. Я киллер.
— О'кей.
— Между убийством и киллерством есть большая разница.
— Правда? — Ее бровки удивленно ползут вверх.
— Да. Как между хобби и работой.
— Что вы хотите этим сказать?
— Убийство — это свободный выбор, возможно, ошибочный. Киллерство — необходимость, в противном случае ты платишь собственной жизнью. Это нельзя назвать ошибкой.
— Фигня.
— Фигня?
— Ну. Вашим жертвам не все равно? „Какая удача! Меня прикончил киллер, а не убийца!“ Херня это. Сотню с лишним пустили в расход? Да вы настоящий монстр, eiginlega! [38]
Последнее слово, видимо, исландское. Она перевозбуждена и уже себя не контролирует. Я и сам завелся.
— Эй, что ты знаешь о войне? У вас же сроду не было войны на этом… холодном тишайшем острове. Ты… ты никогда не жила зимой в горах, без палаток, без настоящей еды, а потом ты видишь своего мертвого отца, и тебе говорят, что твоего брата убили, а потом перед тобой выстраиваются… люди, в одну в шеренгу, и тебе приказывают: „Стреляй!“ И ты стреляешь, даже не зная, скольких ты убил, и не желаешь знать, просто хочется их всех перестрелять. Потому что…
Я чувствую, как к глазам подступают слезы, впервые за много лет.
— Потому что война — это дерьмо, и мы все в нем по колено. Никто уже не может сказать, мол, это хорошо, а это плохо, потому что тут или ВСЕ ХОРОШО, или ВСЕ плохо. И ты…
Фабрика слез приняла заказ. Ждите доставки. Но не такой быстрой.
— И ты не знаешь… Ты ни хера не знаешь. Пятнадцать лет, блин, прошло, а ты так и не знаешь, хорошо ты поступал или плохо. Просто ты был…
Я набираю в легкие воздуху, и через секунду он из меня выходит вместе с едва слышным:
— …в дерьме.
Мы сидим молча. В льющемся через окна ночном свете чудится саркастическая издевка. Сцена предполагает полумрак. Вот-вот навернутся слезы.
Она смотрит на свои руки, лежащие на коленях. У нее длинные ногти. Пугающе длинные ногти. Отполиро-чанные и покрытые лаком. Светло-розовым. Я вспоминаю руку в общей могиле в ПВД. Это была девичья рука. Рука девочки-подростка, с длиннющими ногтями. Сколько бы мы ни разравнивали могилу, она неизменно торчала. Уже и лопатами ее прибивали, и прыгали на холмике — без толку. Все равно вылезает: пухлявая белая девчоночья рука с длинными зелеными ногтями. Нелепая. Неуместная. Что она тут делает? Общие могилы — это что-то из далекого прошлого времен Второй мировой войны. В них лежат старые женщины в грязных платках и парни в обносках и деревянных башмаках. А тут из чертовой могилы, больше похожей на деревенское кладбище, нам игриво помахивает модная женская ручка. Совершенно сегодняшняя ручка. Легко представить, что каких-нибудь два часа назад этот пальчик нажимал на кнопку плеера с диском Майкла Джексона.
Из уважения я начал напевать „Ты не один“, идеальный псалом для массового захоронения. Но песней убаюкать ее не удалось. После того как я по десятому разу не сумел впечатать ее в землю, я сорвался, выхватил нож, не без труда оттяпал эту чертову руку и отбросил подальше. Один из самых жутких моментов войны: я кромсаю ее ножом и вдруг как будто слышу голос из-под земли. Вроде приглушенного девичьего крика.
— Красивые ноготки, — наконец говорю я, глядя на руки Ганхолдер.
35
Torture — пытка (англ.).
36
Почти вымершая деревня.
37
Ральф Нейдер(род. 1934) — независимый кандидат в президенты США в 2004 и 2008 годах.
38
Собственно говоря (исл.).