Взятие Вудстока

Несмотря на недели угроз, которыми осыпали нас местные жители, несмотря на близорукое сопротивление городских властей, Вудстокский фестиваль действительно начался. И со сцены его звучали теперь мощные музыкальные голоса нового поколения.

В ту ночь Арло Гатри сообщил со сцены о последних сделанных полицией оценках размера собравшейся в Уайт–Лейке толпы. «Чуваки, не знаю, многие ли из вас способны усечь, сколько народу сюда набилось, – нараспев произнес он своим характерным носовым говорком. – Я тут с легавыми побазлал, так? И знаете что? Чуваки, они говорят, нас тут нынче полтора миллиона собралось. Сечете? Нью–йоркская шоссейка закрыта, чуваки»

Впоследствии официальные лица штата и города объявили, что на ферме Ясгура присутствовало пятьсот тысяч человек. И еще миллион, по их словам, застрял в автомобильной пробке, которая начиналась примерно в девяноста милях отсюда, у моста Джорджа Вашингтона. Однако я уверен: это оценка консервативная до крайности. Людей здесь было намного больше, чем собирается под Новый год на Таймс–Сквер, а число последних принято считать равным миллиону.

Вопреки всем страхам и слухам, циркулировавшим перед началом концерта, ни преступлений, ни актов насилия совершено во время фестиваля практически не было. Не было бесчинств, изнасилований, нападений на местных жителей. На деле, когда местные жители и вправду сталкивались с хиппи лицом к лицу, то обнаруживали, что люди они вежливые, почтительные и доброжелательные. Единственный проступок, отдаленно напоминавший преступление, совершили молодые люди, перерезавшее проволочное ограждение владений Макса и проникшие на концерт без билетов. Однако и это таким уж серьезным нарушением не было, поскольку Майк Ланг и я успели объявить к тому времени, что концерт будет бесплатным. Да и во время концерта «Вудсток Венчерз» не раз повторяла: вход свободный.

Среди тех, кто собрался на ферме Ясгура, царил дух подлинной щедрости, общности и взаимовыручки. Его проявления можно было видеть в широких улыбках зрителей, в том, как они то и дело показывали друг другу «знак мира», как протягивали руку помощи совершенно не знакомым им людям. Даже трудности существования не уменьшали ни праздничного настроения их, ни любви, с которой они относились один к другому.

На протяжение всего того уик–энда то и дело разражались проливные дожди, люди промокали до нитки, муравчатый луг Макса обращался в гигантское поле грязи. Чтобы видеть выходивших на сцену исполнителей, зрителям приходилось стоять или сидеть в грязи. И что еще хуже, все они были голодны. Нехватка продуктов начала ощущаться уже за две недели до начала концерта. И однако же, никого все это особенно не удручало. Зрители пережидали дождь в легковушках, фургончиках, палатках. Они делились друг с другом едой, водой, спиртным и наркотиками. Счастливые и веселые, они одолевали все трудности «с небольшой помощью друзей». Когда дождь прекращался, снова начинала звучать музыка. И боже ты мой, какие исполнители чередой выходили на сцену: Тим Хардин, Мелани, Арло Гатри, Джоан Баэз, «Country Joe & The Fish», Джон Себастиан, Сантана, «Grateful Dead», «Creedence Clearwater Revival», Дженис Джоплин, «Sly and The Family Stone», «The Who», «Jefferson Airplane», Джо Кокер, «Blood, Sweat, and Tears», «Crosby, Stills, Nash & Young», «Sha Na Na» и Джими Хендрикс – это лишь некоторые из имен. Музыка песен и их слова рисовали картины свободы и мира, и люди, собравшиеся на Вудсток, сами обратились в одну из таких картин.

Музыка наполняла собою все. Акустические системы фестиваля обладали такой мощью, что изгнали из округа Салливан всех птиц, вернувшихся назад лишь после завершения концерта. Для всех же прочих эта музыка была звучанием радости.

Что касается меня, я так и не приблизился к ферме Ясгура на расстояние, меньшее того, что отделяло от нее мотель «Эль–Монако». Я по–прежнему управлял нашим бизнесом, а спрос на услуги «Эль–Монако» был, большое спасибо Вудстоку, колоссальным. На территорию мотеля забредали на нетвердых ногах буквально тысячи и тысячи людей и каждый из них в чем–то да нуждался – от первой помощи до спального места. Эти дни обратились для меня в мутное облако непрестанных требований – я то и дело переволакивал на себе по всей нашей территории коробки с туалетной бумагой, продуктами, питьем, охапки простыней; отвечал на участившиеся вопли мамы, которой требовалась моя помощь; пытался втолковать хиппи, что насланные на них наркотиками фантазии это всего лишь фантазии и есть. Когда эти ребята все же возвращались на землю и обретали здравость рассудка, большинство их просто падало на мокрую землю и засыпало. Сотни людей лежали на территории «Эль–Монако» и вокруг нее – перекурившихся, пьяных или просто решивших вздремнуть. Земля наша сильно походила на поле долгой, наконец завершившейся битвы.

В пятницу, в день открытия фестиваля, средней руки цирк показался бы в сравнении с «Эль–Монако» местом умиротворенного покоя. Стоило мне покончить с одним делом, как на меня наваливались три новых. Кружа в этом хаосе, я вдруг понял, что папа устал и еле держится на ногах. Он тащил простыни в «Крыло Фэй Данауэй», и я, приглядевшись к нему, увидел, что лицо у папы пепельное, изнуренное и морщин на нем гораздо больше обычного. Я торопливо приблизился к нему и сказал:

– Слушай, пап, дай–ка мне эти простыни. Тебе не мешает вздремнуть. Я и сам справлюсь. А если понадобишься, я тебя позову.

Он устало кивнул и сказал:

– Ладно, Элли. Может, мне и вправду стоит поспать немного.

Остаток дня я провел в конторе и в других наших строениях, с головой уйдя в работу. Я, возможно, и осознавал, смутно, что где–то играет музыка – может быть, на парковке или на шоссе, – однако от того, чем я занимался, она меня не отвлекала. А потом, около пяти часов вечера, прохладное мерцание музыки вдруг проникло в мое сознание и возвратило меня к нормальной жизни. Я оторвался от работы, подошел, притягиваемый музыкой, к окну моей конторы и увидел людей, стоявших и на парковке, и на 17Б. Все они смотрели в одну сторону – на северо–запад, в направлении Уайт–Лейка. Я вышел наружу и присоединился к ним, стоявшим в грязи. И, наконец, услышал музыку по–настоящему, чистую и светозарную. Ричи Хэвенс пел «Freedom».

Голос его, спутать который ни с чем было нельзя, прокатывался по 17Б, точно звуки грозы. Он отражался от холмов, долин и озер, примыкавших к ферме Ясгура и к «Эль–Монако», и приходил к нам, поднимая нас над заботами дня, внушая веру в то, что все на свете возможно. Я смотрел в сторону фермы Макса и улыбался. Пойти на концерт я не смог, и потому концерт пришел ко мне.

Следующий день оказался таким же безумным, как предыдущий, и с каждым проходившим часом безумие его лишь нарастало. Сразу после полудня этой субботы, и сразу после очередного ливня, я сидел на передней лужайке мотеля – вернее, на том, что от нее осталось, – стараясь успокоить вымазанного в грязи хиппи, который понемногу возвращался из дурно сложившегося «странствия», предпринятого им с помощью ЛСД. Хиппи тупо смотрел в пространство, вглядываясь в нечто такое, чего там никогда не было, а я вдруг услышал донесшиеся с 17Б взревы мотоцикла. Я обернулся и, действительно, увидел ехавший прямо на нас мотоцикл. Он резко остановился в нескольких ярдах от нас, забрызгав меня и хиппи грязью.

– Вы спятили? – закричал я. – Тут же людей полно. Еще задавите кого–нибудь!

Мотоциклист снял с головы шлем, и на плечи его упала длинная грива каштановых волос. Собственно говоря, это была мотоциклистка в черной кожаной куртке поверх джинсовой рубашки. Не произнеся ни слова, она слезла с мотоцикла, тут же повалившегося на землю. Лицо ее было красным, и я вдруг увидел, что большие глаза ее расширяются, становясь еще больше. Она стояла передо мной, слегка приоткрыв рот и молчала. Дождь только что промочил ее насквозь, а опустив взгляд пониже, я понял, что она беременна. Между ног ее каплями стекала вода, но не дождевая. «Господи, – подумал я. – Это и вправду то, что я думаю?» У женщины только что отошли воды!