Пёсий остров

— Четыре недели, — говорит его приятель, человек в коричневом костюме и итальянских ботинках, заляпанных грязью. — Тебе дали четыре недели, чтобы вернуть деньги. Любому другому на твоем месте дали бы четыре часа. А мы позвонили тебе в четверг, вежливо попросили вернуть к пятнице хотя бы часть…

— Как попрошайки какие-нибудь, — подхватывает тот, что возился с магазином. — Стыдобища.

— Девятьсот тысяч — немалая сумма, — тоном строгого родителя продолжает мужчина в коричневом. — Ты никогда раньше так не задерживал выплату. Что случилось? Надеюсь, ты просто их куда-нибудь вложил? На биржу? В ценные бумаги? В лотерейные билеты, наконец?

— Хотел жене купить подарок, — отвечает Авраам и говорит правду.

Паром снова призывно гудит, и мужчина в грязных ботинках, повернувшись, улыбается. Пистолет все еще заткнут за его пояс, как будто владельцу неохота с ним связываться.

— Король хрома, — произносит он, и в голосе его нет насмешки, он совершенно серьезен. — Ты попал в этот переплет не потому, что глуп или недальновиден. Ты умный человек. У тебя дети. Просто скажи нам, как получить назад деньги, и разойдемся по домам.

Но Авраам прекрасно знает, что когда такие люди приводят тебя в заросли на берегу, это означает, что кое-кто кое-где уже принял решение, которое не отменить. У него есть деньги, чтобы расплатиться, но они пришли не за этим. Он мог бы сказать им, где находятся Ноев ковчег, потерянные свитки и ковчег Завета, но они все равно разрядят два магазина ему в грудь и отправят последнюю пулю в лоб.

— Вы не можете вернуться с полными магазинами, — возражает Авраам. — Это несерьезно.

— Не можем, — соглашается тот, что повыше. Он рад, что не нужно притворяться, и достает пистолет. — Значит, пора тушить свет.

Авраам чувствует первые капли дождя, которые обдают его лысину прохладной свежестью. Тот, что достал пистолет первым, взводит курок и целится ему в голову.

— Нас не хоронят в открытых гробах, — говорит Авраам, представляя свой развороченный труп в полицейском морге, — но все-таки не могли бы вы пощадить мое лицо? Жена была бы весьма признательна. Мой адвокат сообщит ей, что я разбился в автокатастрофе. Она поверит. Я должен был ехать чинить тормоза на неделе, да все было недосуг.

Тот, что пониже, пожимает плечами. Он смотрит на своего приятеля, тот кивает:

— Хорошо.

— Спасибо, — говорит Авраам.

— Не за что, — отзывается высокий в грязных ботинках. — А теперь отвернись.

Цвет его костюма напоминает остывшее какао.

Авраам окидывает их взглядом. Их жесты отточены до автоматизма, они делают свое дело привычно, как плотники. Теперь оба дула направлены в его глаза. Он ловко поворачивается на каблуках и вытягивает руки перед собой, точно метрдотель.

— Вы не тронете мою семью? — спрашивает он. — Мальчиков? И жену?

— Не волнуйся, — отвечает один из них, Авраам не может понять который. — Нам не платили, чтобы их трогать.

Чавканье грязи под их кожаными ботинками. Раздраженное цоканье языков.

Барух ата адонай, успевает подумать Авраам. Слава Тебе, Господи. Он не произносит этого вслух. Потому что Господь услышит и так.

Когда раздаются выстрелы, звук напоминает вылетающую из бутылки пробку.

«Стратегия выхода», картографическая лавка

Как бывает всякий четверг, Якоб Шталь проводит рукой по новой партии географических и навигационных карт. Его помощница Пенни заходит в кабинет без стука. Он собирается рассердиться, но тут замечает ее лицо. Оно побелело, как вершины Гималаев на картине, что висит над его столом.

— Якоб, простите, пожалуйста, но дело в том, что…

Она закрывает рот и не может произнести больше ни слова. Хватается за ручку двери, как будто это может помочь.

В голове Якоба проносится мысль о краже, затем об очередном 11 сентября, о гражданских беспорядках. Он представляет себе белый дым, струящийся по улицам, как будто прорвало дамбу из облаков. — Что случилось? В чем дело?

Он начинает подниматься из кресла, и тут слышит гнусавый голос брата. Угловатый силуэт появляется в дверном проеме, голова вжата в плечи. Эммануэль застывает на входе, засунув руки глубоко в карманы, как провинившийся подросток.

— Отец… — произносит Эммануэль, поворачиваясь, чтобы проводить взглядом задницу Пенни, когда та уходит. Якоб чует запах его лосьона после бритья, заполняющий кабинет, увешанный желтеющими картами пустыни Гоби, реки Святого Лаврентия и шотландских гор. Синий, коричневый, зеленый. Он сразу понимает, что отец умер, хотя Эммануэль еще молчит.

Дело не в том, что брат одет в черный костюм, просто отчего еще Пенни могла так разволноваться? Эммануэль тяжело опускается в старое плетеное кресло и вздыхает, как человек, которому предстоит сообщить плохую новость. Когда он наконец заговаривает, он смотрит в сторону и ковыряет пальцем в носу.

— Мне по рации сообщили, — говорит он и снова вздыхает. — Патруль нашел его на Стейтен-Айленде, рядом со свалкой. Его застрелили.

Якоб чувствует, как тело его немеет. Он смотрит на свою руку и не может ею пошевелить. Отец.

— Кто?

— Думаешь, я б не сказал, если бы знал? — пожимает плечами Эммануэль. Полицейский значок и пистолет выглядывают из-под его пиджака. Кажется, что он скорее раздражен, чем расстроен. — Армяне. Русские. Китайцы. Это мог быть кто угодно. Он всем был должен.

— Ты маме сказал?

— Еще нет. Она у парикмахера.

Между братьями сгущается тишина, которую нарушает только грохот метро, доносящийся сквозь грязные кирпичные стены. Картина с Гималаями над столом дрожит. Затем звук стихает. Эммануэль поглаживает значок и прикусывает губу. Якоб знает, что если младший брат заплачет, то его будет не остановить.

Внезапно его осеняет. Он вскакивает, будто ужаленный. Люди с оружием! Они пришли за его отцом и придут за ним и за его…

— Я проезжал мимо ее лавки по дороге, — опережает его Эммануэль. — Лора в порядке, и Рашель тоже. Но я ей пока не говорил. Подумал, ты сам захочешь.

Ободряющая улыбка. Эммануэль-благодетель. Роль, которую он играет с большим удовольствием, когда не извиняется за занятые деньги. Он ни цента никому не вернул. Весь в отца, куда больше, чем Якоб. Вплоть до пристрастия к постельному белью странных расцветок. Рашель, жена Эммануэля, притворяется, что ничего не знает. Но на семейных сборищах избегает смотреть Якобу в глаза — так проще скрывать правду.

— Спасибо, Манни. Спасибо тебе.

Якоб тяжело вздыхает.

Пенни возвращается в кабинет с двумя чашками, расплескивая кофе на ходу. Она нервно улыбается. Ее глаза припухли, а крылья носа покраснели от салфеток. Она хороша собой, хотя Якоб никогда раньше этого не замечал. Черные брови. Ямочки, которые видны только изредка, когда она забывает, что улыбается. Хорошенькая.

— Подумала, что вам сейчас не помешает, — объясняет она и ставит чашки на бронзовый стол в форме большого компаса. Эммануэль поднимает чашку и смотрит на Пенни, а не на кофе.

— Мне… очень жаль, — добавляет Пенни, избегая встречаться с ним взглядом.

— Ты прелесть, — говорит Эммануэль.

— Спасибо, Пенни, — благодарит Якоб.

Улыбаясь, она возвращается в приемную, где Джеймс Тейлор надрывается по радио. Завтра будут играть Саймона и Гарфункеля. Надо будет поставить будильник, чтобы не пропустить. Эта мысль его успокаивает. Он не платил Пенни уже три месяца. Они об этом ни разу не говорили. Не только его отец вечно скрывался от кредиторов. Якоб даже своей жене не рассказывал, насколько погряз в долгах. Он должен восемьдесят тысяч, и цифра только растет. Люди больше не покупают хорошие карты, он отлично это понимает. Теперь они просят своих детей распечатать схему проезда с компьютера или пользуются системой GPS, чтобы доехать до химчистки на углу. Дело, которое он любит всем сердцем, стало похожим на песню, слова которой никто не помнит.

Восемь лет назад, когда Якоб открыл «Стратегию выхода», ему было тридцать. Лора тогда еще каждое утро приносила ему на работу свежие цветы из лавки. Теперь уже не приносит. Единственный, кто все еще печатает для него в кредит, — это бывший сантехник по имени Гай, который купил старый печатный станок для развлечения. Якоб щедро снабжает его алкоголем и дисками с порнографией, чтобы тот был доволен, но старик уже начинает ворчать, что давненько не видел денег.