Вернуться и вернуть

— Вы желаете получить ответ? — спросил служитель храма, незаметно подкравшийся сзади.

— Нет, почтенный, ответов у меня вполне достаточно. Но я никак не могу придумать вопрос... Вы позволите мне ненадолго нарушить благостную тишину Приюта своим дыханием?

— Мать Мудрости рада любому, кто открывает перед ней свой разум, — я удостоился снисходительного поклона и был, наконец, предоставлен самому себе.

Храмы Шаан каждый народ строит на свой лад, но богиня не поощряет пышность: несколько язычков огня, крыша, которая не течёт в дождь, да место, где можно преклонить колени или... присесть на низенькую скамейку, что я и сделал. Сел, сложил руки на коленях и водрузил сверху подбородок: так и теплее, и уютнее. И думается легче... А подумать нужно о многом.

Неделю назад я оказался на грани двух смертей, и именно эта двойственность мучила сейчас то, что осталось от моего рассудка.

Маска лэрра пристала ко мне так крепко, что наотрез отказывалась сниматься. Да и я, собственно, не рвался возвращаться к прежнему положению вещей. Не спорю, кое в чём чужая личина оказалась очень полезной. Но, играя роль, не следовало забывать, что, рано или поздно, текст пьесы подойдёт к концу, и занавес опустится. Точнее, он должен опуститься, потому что дальнейшее моё пребывание «не в своей шеренге» могло нанести — и наносило! — лишь вред. Кому, спросите?

В первую очередь, мне самому, потому что я... умирал. Да, каждый день, проведённый под чужой личиной, каждый поступок, противный твоей истинной природе, убивают то, что составляет тебя. Нелепое, слабое, незаметное подчас создание, которое скромно заботится о сущей малости: о том, чтобы мир был чуть-чуть разнообразнее... потому, что в нём есть ты. Потому, что любое проявление жизни вносит свой оттенок в палитру мироздания. И если пытаться стать тем, кем не являешься, ты сознательно лишаешь всех, кто тебя окружает, созерцания чуда. Пусть крохотного, мимолётного и не оставляющего после себя ярких воспоминаний, но... Если его не будет, мир так и останется нищим.

Я совершил непростительную ошибку, занимая чужое место. Нет, не так: я ведь никого не ущемлял в правах. Всего лишь — добавил ещё одну фигуру к уже имеющемуся набору для игры. Но беда в том, что эта фигура была не оригинальной, а вторичной. Эти несколько недель Джерона не существовало в природе. Полностью. И за эту необоснованную отлучку пришлось расплачиваться сполна.

Я умирал. Но это — далеко не всё.

Мир тоже был на грани смерти.

Стоило лишь на краткий промежуток времени ослабить узду контроля... усыпить в памяти надоедливый шёпот совести... спрятаться от самого себя под навязанной маской... И всё могло закончиться. Раз и навсегда. Сколько бы мне понадобилось часов, чтобы полностью уничтожить Виллерим? Два? Три? Четыре? А может, и гораздо меньше: если бы я не обратил внимания на стоны умирающих фрагментов бытия, город рассыпался бы прахом в течение нескольких минут. Всё — и живое, и лишённое души — легло бы мне под ноги послушной пылью. Равнина, покрытая серым пеплом, вот, что осталось бы от столицы Западного Шема. И никто не смог бы меня остановить. Никто и ничто. Никакая магия. Никакое оружие. Никакие уговоры. Потому что...

Потому что мир был готов умереть.

Я чувствовал это так же ясно, как биение собственного сердца. Мир боялся гибели, боялся до лихорадочной дрожи, но... Был готов принять уготованную ему судьбу. Без возражений. Без просьб. Без надежды. Именно это меня и напугало, а когда я оказываюсь лицом к лицу со страхом, я... цепенею. Кому-то страх помогает уйти от смертельной опасности, кому-то — не попадать в неё, а мне... Мне помогает задуматься над происходящим. То есть, не то, чтобы помогает — скорее, берёт за шкирку, поднимает в воздух и тычет мордой в нагромождение слов и действий, спрашивая: и что ты на этот раз хотел сотворить? Приходится отвечать. Сначала ему, потом себе, и, наконец, всем остальным. Наверное, это неправильно. Глупо. Рискованно. Напрасно. Но...

Меня приучили следить за последствиями, раз уж предугадать оные я не в состоянии. Когда рушат ненужное или износившееся за годы существования, обязательно следят, чтобы осколки и обломки не поранили тех, кто оказывается рядом в этот момент. Так принято. Так заведено. Не у всех, конечно, а только у ответственных людей... Я не умею строить. Мне дозволено лишь разрушать. Но я не могу и заглянуть в будущее, чтобы понять: правильно ли поступаю. Не нанесут ли мои действия кому-то вред? Даже через сто дней или через сто лет — какая разница? Платить нужно всегда. Хорошо, если у вас имеется, чем отдавать долги. А вот если нечем... Тогда нужно стараться их не делать. Стараться...

Многомудрая Шаан, сколько же глупостей я натворил!

Зачем я вмешался в чужие жизни? Если Равель суждено было встретить Мэвина, их знакомство произошло бы само собой, не в столь... опасном интерьере. Ну, как же! Зачем ждать, пока жернова жизни закончат оборот? Надо крутануть самому!... Дурак. И чего ты добился? Того, что больше не сможешь посмотреть им в глаза. Ни им, ни... Всем остальным.

Положим, с принцем я и не хочу встречаться: подробности минувших дней, поведанные Ксо, оказались сильнее и обиднее любой пощёчины. Оказывается, Дэриен не такой уж умный и благородный человек, каким казался. Ну, мне лично казался, и что? Всё равно, противно... И дело даже не в том, что он бросил девушку на произвол судьбы — обычная житейская неурядица — а вот тот факт, что наследник престола поступил очень и очень недальновидно, наживая врага там, где мог бы обрести преданного друга. Вот это пугает. Да, Дэрри, тебе нужен наставник, ой, как нужен! Но уволь: я им не стану. Даже не надейся. Я и так уже сделал больше возможного: вернул тебе зрение (хотелось бы верить, что излечились не только глаза), поправил твоё Кружево, вбил в голову несколько умных мыслей. Мало? Чего же тебе ещё? Вести за руку дальше? Э нет, мой дорогой: дальше — только за дополнительную плату! Ты, конечно, не знаешь, но моя поздняя юность прошла в изучении товарно-денежных отношений под руководством та-а-а-а-аких знатоков своего дела, что... Смогу составить контракт, по которому ты будешь мне должен даже то, о чём ещё не успел подумать. Сомневаешься? Ха! Я бы тебе доказал, но... Ещё меньше, чем убивать, я люблю торговать и торговаться, посему во дворец мои ноги больше не пойдут.

Возвращаться в дом Агрио тоже не с руки: как объясню графиням, что столько времени нагло и бессовестно их дурачил, притворяясь благородным лэрром? Нет, быстрее сгорю со стыда. А если добраться в размышлениях до эльфа... Нет, и не просите! ЧТО и КАК сказать Мэю, я не придумаю даже после года уединения в горных храмах Восточного Шема!

Шелест шагов. Чей-то силуэт заслонил огоньки свечей на стене, даря моим глазам приятные сумерки. Скрипнула скамеечка, на которой преклонил колени новый проситель. Подслушивать, конечно, нехорошо, но молящийся и не делает тайны из своего обращения к богине:

— Мать Мудрости, прошу, прояви своё милосердие и надели меня силой принять судьбу... Помоги мне простить и забыть боль, о Молчаливая!

Женский голос. Как будто, знакомый. Где я мог его слышать? Но поворачивать голову и разглядывать человека, который пришёл говорить вовсе не со мной, невежливо. Поэтому я смотрю на богиню. На узкие губы, изогнутые далским луком. На довольно прищуренные глаза — ну, чистая кошка, нализавшаяся сливок! На пальцы, зарывшиеся в складки платья — что она там ищет, хотелось бы знать... Впрочем, знаю. Отравленный кинжал. Потому что мудрость — это просто-таки замечательно, но холодная сталь, напоённая (для надёжности) убийственным зельем — самый лучший довод для тех, кто не способен принять самый мудрый и самый простой совет: «Уйди с дороги!»

— Молчаливая? Да она — болтушка, каких свет не видел! Женщина с таким хитрым лицом не может долго держать в себе ни единого слова. Милосердная? О, нет. Милосердие — удел людей, но люди в гордыне своей хотят стать равными богам и постепенно утрачивают способность прощать... Да и забывать я бы Вам не советовал, почтенная: змея, голову которой не размозжили вовремя, может причинить много бед, если забыть о её существовании.