Записки о Рейчел

— Приветствую!.. Рад тебя вновь увидеть, Чарльз, — прогнусавил Дефорест Хёнигер.

Гораздо позже, уже сидя за столом, я вдруг понял, что не сплю. К этому моменту я достаточно опьянел и готов был отстаивать левые взгляды. Дефорест не смог бы быть еще милее и радушнее. И, поскольку любой американец — это ходячий кинофильм, он даже не был особенно скучным. Вдобавок всякий раз, когда пустел мой стакан, он забирал его, наливал туда еще виски и приносил назад, не забыв сказать: «Не за что», — опять же, в нос.

В столовой еще одна принцесса в изгнании показала мне мое «надлежащее место», иными словами, «место для наименее важных гостей».

— Спасибо, спасибо, — кивнул я, усаживаясь между тетушкой и сводным братом Рейчел, Арчи. За столом было четырнадцать человек. Я сидел на тихом конце, со стороны Гарри. Рейчел была на шумном конце со своей матерью и Дефорестом.

Гарри, как я теперь видел, был очень высоким мужчиной англо-еврейской внешности со лбом размером с ягодицу и толстыми мокрыми губами. На нем был модного покроя серый костюм и рубашка в тон с галстуком. На первый взгляд он мог показаться шикарным и глутгым. На деле же он был обыкновенным и глупым. Очевидно, Гарри натренировал свой громкий помпезный голос имитировать аристократическое произношение еще лет в двадцать (наверняка примерно в те же годы он удлинил свою фамилию на «Сет-»). Тридцать лет спустя он с тем же успехом все забыл. К счастью, он был достаточно самодоволен, чтобы не замечать свою неуместную гнусавость. У Гарри была престранная фигура, хотя и не без симметрии. От ступней до коленей он был худ. От коленей до бедер — толст. От бедер до пояса — очень толст. От пояса до груди — очень-очень толст. От груди до плечей он был очень толст. У него была толстая шея и худое, если не считать арбузных губ, лицо.

Сев, Гарри тут же принялся обсуждать политические новости с красавчиком-предпринимателем справа от него. Затем между ними уселась молодая женщина с лошадиным лицом. Тетушка — тетя Рейчел, а не Арчи, как я позднее понял, сидела справа от меня, слева от Гарри. Она теребила салфетку и прислушивалась к разговору. Гарри изредка поглядывал на меня, видимо, принимая за друга Арчи.

В комнате было темновато — ее освещали всего несколько свечей. Я взглянул на другой конец стола. Рейчел сидела рядом с Дефорестом, Дефорест сидел рядом с ее матерью, которую пытался возбудить своими веснушчатыми нашептываниями. Почему Рейчел не сказала мне, что он тоже придет? У него был такой вид, будто он сегодня собирался еще «и людей посмотреть, и себя показать». Возможно, он свалит после ужина.

Но если бы кто-нибудь в этот момент спросил меня, какого черта я тут делаю, я бы не знал, что ответить. В любом случае, было понятно, что я здесь не только затем, чтобы поглощать еду и расточать улыбки. Арчи потягивал вино, положив локти на стол. Он внушал мне отвращение. Шикарная замшевая ковбойская куртка с бахромой, коричневые вельветовые брюки, сапоги из змеиной кожи. У Арчи была машина — Мини-Ослик.

Ну, тут все должно быть просто.

— Хай, — сказал я тоном хиппи голубых кровей, с обдолбанной улыбкой. — Иисус милосердный, может, ты знаешь, что за прикольный пипл тут собрался? Сколько это еще будет продолжаться, ты не в курсе? — Я отхлебнул вина и усмехнулся. — По крайней мере, бухла здесь навалом.

Арчи взирал на меня в явном оцепенении, как вежливый, но туповатый школьник. Он приподнял брови, а затем отвернулся к соседке, сидевшей по другую руку. Только теперь я заметил, что это была сказочно красивая девушка. Так-так. Когда я заглянул под стол, изящная рука как раз легла Арчи на колено и поползла в направлении его ширинки.

Арнольду Сет-Смиту было семнадцать лет.

Тогда я решил поухаживать за тетушкой Рейчел. С того момента как принесли еду, Гарри и его друг были слишком заняты ее поглощением и потением, чтобы еще и разговаривать, так что нашу с тетушкой беседу мог услышать каждый, кому не лень. Мы покрыли немалый диапазон тем, в следующем порядке: сорта авокадо, нефтяные танкеры, остров Маврикий, гонорары портных.

размер комнаты, цены на лондонскую недвижимость, свечи, скатерти, вилки, чайные ложечки. Похоже, у нас было много общего. В какой-то момент мне захотелось выть.

— Так как насчет уикенда? — спросил я мою юную хозяйку, стоя на кухне внизу, рядом с помойным ведром цвета детских какашек, там, где я пытался ее поцеловать в тот вечер, когда мы познакомились. Теперь я ее целовал.

— Я правильно себя вел?

Этот вопрос не был таким уж нелепым, как могло показаться. Половина гостей, включая Дефоре- ста (после недолгого любезничания с Рейчел), поступила мудро, свалив, как только закончился ужин. После этого я получил краткую аудиенцию у опекунов Рейчел. Я просто сидел там, пока они обсуждали друг с другом, куда поедут или не поедут этой зимой. Я ни разу не рыгнул и не пукнул.

— Думаю, все будет в порядке. Гарри работал с твоим отцом, и он о нем высокого мнения.

(Между прочим, ничто не может привести меня в больший ужас, чем необходимость признать, что мой отец рекламный агент или пиарщик. Но, к счастью, он еще и редактор бизнес-журнала, выходящего дважды в месяц. Понятно, что это тоже звучит «не слишком», но в журнале есть великолепный раздел искусства, с отличными статьями о кино, а литературная страничка недавно получила одобрение на форуме выдающихся академиков.)

— …Так что ей особенно нечего возразить.

— Отлично. Дефорест уже знает?

Рейчел помотала головой.

— Погоди, — поспешно сказал я, опасаясь, что она опять загрустит, — у меня для тебя подарок.

Я вышел в коридор и тут же вернулся.

— Вот, хочу, чтобы ты взяла. Нет, я настаиваю.

— Но, должно быть…

— Прочти, — сказал я, — очень неплохо написано.

Снаружи я взглянул на окна гостиной. Гарри, потягивая бренди из стакана размером с кофейник, осаждал молодую женщину с лошадиным лицом. У меня появилось желание заорать что- нибудь оскорбительное или запустить в них кирпич — действием подтвердить свое отвращение.

— Ладно, и так ясно, что ты левый, — пробормотал я сам себе, тормозя такси.

Следующим утром я сбегал на площадь и выдал по двадцать пенсов безногим музыкантам.

— Спасибо, сэр, спасибо. Помоги Ван Гог.

Хотя Ван Гог тут был вообще ни при чем.

Весь день я просидел как на иголках. Непривычное ощущение сделало меня таким безрассудным, что в результате я чуть не огреб от одного из наших ребят.

Урок математики с Носком Мертвеца, или «мистером Гринчерчем», как некоторые его называли, был перенесен на вторую половину дня. (Главный источник раздражения, поскольку я планировал уйти сразу после утренних занятий, чтобы помыться, подушиться и т. д.) А произошло следующее. Носок, вылезая из своего «морриса-1000» (откуда ж еще?), долбанулся головой о дверную раму. К счастью, он был настолько стар, что ничего не почувствовал — да чего уж там — даже не заметил. Кровь стекала по его лицу сбоку, образуя дельту вокруг вислого уха и капая на рубашку. В таком виде он бодро прошаркал в школу. Наконец, встревоженный отвисшей челюстью миссис Таубер и воплями детей, он потрогал голову, затем изучил свою испачканную кровью руку и как подломленный свалился на стул, который, в свою очередь, подломился под ним. Моего учителя спешно доставили в районную больницу, где наложили три шва на его многострадальную голову. Я полагал что если только он не умрет, то пролежит в постели как минимум несколько недель. Не тут-то было. Жадность заставила его прямо из больницы позвонить миссис Таубер и сообщить, что он вовсе не собирается терять гонорар за целый день.

Я ожидал его во временно свободном от мелюзги главном зале. Там были еще трое наших: Бренда, более уродливая из двух девушек; Элвин, жирный, волоокий, в общем-то, безнадежный, но, по крайней мере, дружелюбный; и Дерек. По Дереку явно плакала тюрьма. В свои семнадцать он уже не раз привлекался к суду, в том числе, как говорили, за торговлю наркотиками и мелкое воровство. Лишь благодаря хитроумию дорогих адвокатов с него всякий раз удавалось снимать обвинения. Пока я сидел там за столом, подавленный, стараясь не думать о предстоящем уикенде, мне пришло в голову, что у Дерека страшно неприятное лицо. Ангельские черты были вылеплены на лице дьявола — бескрайняя пустыня хлопьями осыпающейся кожи, оживленная оазисами прыщей. Одни лишь глаза сверкали ничем не замутненной голубизной.