Страница 60 из 65
Керим снял с шестью своими товарищами, которые, как и он, хотели делать революционные фильмы, квартиру напротив английского консульства. Внизу помещалась портновская мастерская, в которой работали стамбульские греки, снизу до меня постоянно доносился стрекот швейных машинок. Наверху жили проститутки, каждую ночь они приводили к себе мужчин, и до самого утра я слышала, как скрипят их кровати. После того как мы расставили столы и кровати в нашей квартире, чтобы начать там совместную жизнь, ко мне в комнату, где я спала вместе с Керимом, ночью пришли его друзья и сказали:
— Раз у нас все общее, то все должно быть по — честному. Мы тоже хотим с тобой спать.
Потом они рассмеялись и ушли. Денег ни у кого не было. Внизу, на улице, было множество заведений. Когда нам хотелось выпить, мы открывали окно и вдыхали запах ракэ. Один из товарищей подключился к общему кабелю, чтобы мы могли бесплатно пользоваться электричеством и отапливать свои комнаты. Потом он насыпал крошек на подоконник и поймал восемь голубей, которых пустил на суп. Следуя заветам китайской культурной революции, я разбила две свои пластинки Бетховена, а мальчики уничтожили все свои детские фотографии. Я все время ходила в одних и тех же брюках и в одном и том же свитере. У меня было еще две блузки, и это раздражало меня. Дайке кровать, в которой я спала, раздражала меня. Я мечтала о том, чтобы жить в палатке. Когда я случайно ловила свое отражение в витринах обувных магазинов или магазинов одежды, мне становилось стыдно. Я останавливалась только перед книжными лавками. Я ходила к родителям, воровала у них еду и приносила ее в нашу кинокоммуну. Мальчики целыми днями болтались по городу и снимали на восьмимиллиметровую камеру людей, которые, по их представлениям, были жертвами угнетения. Потом они проявляли пленку в домашней лаборатории, развешивали ее на веревках в большой комнате и сушили моим феном. Внизу работали швейные машинки турецких греков, наверху работали проститутские кровати, а в кинокоммуне работал мой фен. Мы добыли фильмы Эйзенштейна в русском консульстве и смотрели их у себя в коммуне, из Франции к нам приехали молодые французские коммунисты и подарили нам чистую пленку. Днем они отправлялись на базар, воровали, а вечером беседовали с Керимом о французских режиссерах Трюффо и Годаре. Я все время ломала себе голову, как мне найти денег, чтобы Керим мог снять фильм не хуже Годара или Эйзенштейна. Я даже думала, не податься ли мне в проститутки, и однажды сходила к нашим проституткам наверх, чтобы разузнать, сколько они зарабатывают. В театре я получала больше. Одна из проституток сказала:
— Пусть тебе твой мужик платит.
— Он не работает, потому что он теоретик.
Однажды нас навестил наш друг-поэт. Он сказал:
— Не воспринимай мужчин так серьезно, главное — это постель. Научись получать от этого удовольствие. Это полезно для искусства.
Я снова забеременела, но мы решили: «Нашим детям не место в этом прогнившем обществе», и я сделала аборт. Многие студенты бросили университеты, потому что Мао сказал: «Сначала нужно сделать революцию». У Керима были только одни ботинки, да и те все рваные. Его родители перестали давать ему денег. Я взяла ботинки у отца, они были на четыре размера больше, но Керим их надел и продолжал сушить восьмимиллиметровую пленку моим феном.
Мне предложили роль в выездном театре, и я отправилась в Анатолию. Там мы каждый день ночевали в разных гостиницах, сквозь прохудившиеся крыши заливал дождь, а в холле гостиницы мужчины, приехавшие на заработки, сушили над печкой свои мокрые башмаки и куртки. В кальсонах они стояли вокруг печки, и мы говорили о студентах, которых повсюду разыскивала полиция, объявившая их опасными герильерос. «Государство отвернулось от нас, вся наша надежда на молодежь». Потом мы услышали по радио, что Дениз с друзьями похитили американского офицера, Джимми Рэя Финнли. На месте происшествия была обнаружена куртка Финнли, в кармане куртки были презервативы. Когда мы тем вечером выступали в театре, фашисты разбили все окна в зрительном зале, здоровенный камень попал мне прямо в мою искусственную грудь, которая мне полагалась по роли. Некоторые зрители тоже пострадали: у кого-то шла кровь, какой-то мужчина вытирал кровь вечерней газетой, в которой было написано, что Дениз с друзьями уже отпустили офицера Джимми Рэя Финнли. Рэй сказал: «Они обходились со мной хорошо».
Полиция получила приказ применить оружие в отношении Дениза и двух его друзей, Хюсейна и Юсуфа. Один из молодых актеров все время слушал радио, чтобы узнать о судьбе Дениза и его друзей. Он не расставался с радио даже на сцене и все время держал его у самого уха, как будто так нужно было по ходу пьесы. В какой-то момент он закричал посреди своего монолога:
— Вот это да! Дениз с Хюсейном и Юсуфом похитили в Анкаре четырех американских солдат!
Публика не желала дальше смотреть пьесу. Все только кричали хором:
— Что там говорят? Скажи!
Молодой актер ответил со сцены:
— Они требуют за солдат выкуп. Американский президент Никсон позвонил председателю правящей партии Демирелю и сказал: «Советую вам не вступать с ними ни в какие переговоры».
Полиция арестовала две тысячи студентов, перекрывших движение между Анкарой и Смирной. Режиссер сказал молодому актеру с радио, чтобы он поостерегся выкидывать впредь такие номера, но четыре дня спустя актер снова прервал спектакль:
— Американцев отпустили, но Дениза и его друзей не взяли. Порядок.
Зрители зааплодировали, режиссер тоже был счастлив, что Дениз и его друзья не убили заложников. Какой-то журналист сумел взять интервью у Дениза и двух его друзей, встретившись с ними в тайном месте. Повсюду рассказывали подробности: один из них оделся турецким лейтенантом и снял в Анкаре квартиру. Ночью они перегородили дорогу, по которой американские солдаты всегда возвращались на машинах к себе в казарму Было холодно. Дениз с друзьями были в перчатках. Они открыли машину, сели в нее, и кто-то из них сказал американскому водителю: «Don't move, [61]мужик!» Они пересадили американцев в другую машину и привезли их к себе на квартиру. Все сняли свои сырые башмаки, и Дениз приготовил чай. Один американский солдат был негром. Потом они узнали, что у двоих солдат жены в положении. А третий изучал литературу. Черный солдат рассказал, что его дедушка еще видел Сидящего Быка, легендарного индейского вождя. Срок ультиматума истекал через тридцать шесть часов, но Дениз сказал в интервью: «Мы не могли их убить, мы не фашисты, они ни в чем не виноваты, и лет им столько же, сколько нам. Их единственная вина состоит, пожалуй, в том, что они американцы. К тому же у них не было оружия. Условия были неравными. Хюсейн не мог смотреть им в глаза, он боялся, что придется их убивать. Я тоже представил себя на их месте и подумал о матери, об отце, о моих сестрах и братьях — и сказал „нет". У американцев уже не оставалось надежды, и на третий день они написали прощальные письма родным. Я взял у одного из них письмо, у Ларри, и прочитал, что он написал. Он составил завещание. Я не мог этого выдержать». Дениз сказал: «Мы их очень хорошо кормили, давали им даже бананы. Мы не убили их. Мы потихоньку ушли из квартиры. Солдаты даже не заметили, что мы ушли».
Полиция начала проводить тотальные обыски, прочесывая одну квартиру за другой в поисках Дениза, Хюсейна и Юсуфа и арестовывая по ходу дела всех, кто был похож на Дениза. Четыре дня спустя после того, как были освобождены американские солдаты, турецкие военные устроили путч, отправив в отставку председателя правящей партии Демиреля, и герильерос выступили с заявлением: «Цель достигнута. Американский приспешник Демирель и его правительство отправлены в отставку. Если полиция прекратит обыски, мы готовы сдаться». Но путчисты сняли в одночасье все высшие чины, которых они подозревали в левых настроениях. В костюмерной мы разглядывали фотографии трех главных генералов-путчистов. Один был генералом сухопутных войск, второй — генералом флота, третий — генералом военно-воздушных сил. С нашей точки зрения, генерал флота мог быть только социалистом, потому что море большое и морской офицер знает, какой большой этот мир. Генерал военно-воздушных сил тоже не может быть фашистом, думали мы, потому что он ведь тоже видит, какой большой этот мир. Мы продолжали переезжать на автобусе из города в город, показывая свои спектакли, никто не разговаривал в автобусе, мы покупали газеты и буквально проглатывали их, надеясь обнаружить там хорошие новости, — мы всё ждали, когда же, наконец, генерал флота и генерал военно-воздушных сил устроят против генерала сухопутных войск социалистический путч. В один из дней, рано утром, я бродила по гостиничному коридору туда-сюда, шел снег, в гостинице не топили. Я посмотрела в окошко дорогу, по которой американские солдаты всегда возвращались на машинах к себе в казарму Было холодно. Дениз с друзьями были в перчатках. Они открыли машину, сели в нее, и кто-то из них сказал американскому водителю: «Don't move, [62]мужик!» Они пересадили американцев в другую машину и привезли их к себе на квартиру. Все сняли свои сырые башмаки, и Дениз приготовил чай. Один американский солдат был негром. Потом они узнали, что у двоих солдат жены в положении. А третий изучал литературу. Черный солдат рассказал, что его дедушка еще видел Сидящего Быка, легендарного индейского вождя. Срок ультиматума истекал через тридцать шесть часов, но Дениз сказал в интервью: «Мы не могли их убить, мы не фашисты, они ни в чем не виноваты, и лет им столько же, сколько нам. Их единственная вина состоит, пожалуй, в том, что они американцы. К тому же у них не было оружия. Условия были неравными. Хюсейн не мог смотреть им в глаза, он боялся, что придется их убивать. Я тоже представил себя на их месте и подумал о матери, об отце, о моих сестрах и братьях — и сказал „нет". У американцев уже не оставалось надежды, и на третий день они написали прощальные письма родным. Я взял у одного из них письмо, у Ларри, и прочитал, что он написал. Он составил завещание. Я не мог этого выдержать». Дениз сказал: «Мы их очень хорошо кормили, давали им даже бананы. Мы не убили их. Мы потихоньку ушли из квартиры. Солдаты даже не заметили, что мы ушли».
61
Не двигаться (англ.).
62
Не двигаться (англ.).