Алчность

Накануне был совсем другой день — неужто я запуталась в датах? Друг Габи мыл машину, а она при этом на него смотрела. Она не могла встать и уйти или сделать что-то ещё, ведь такое увидишь не каждый день, сегодня подвернулся такой случай, что вся машина намылена и после этого принимает душ. Такое бывает только с живым человеком. Я рядом с тобой, я совсем близок к тебе, думает друг Габи о Габи, которую он знает даже ближе, и тем не менее всё ещё любит её близость, и снова неутомимо макает губку, и ему не надоело. Только тот, кому знакома эта тоска, знает, что нам приходится выносить, когда мы видим более быструю машину. Зато наша должна сиять и сверкать, даже если мы не включили фары или поворотник. Глава Каринтии разъезжает на настоящем «порше», только это вам не здесь, не в Штирии, где надо обладать ещё и чувствами, чтобы кого-то потрясти. Люди не держат их при себе, свои чувства, а грузят ими других.

Гора всё делает точно так же. Если человек внутри пустой, это не сразу заметно, по горе это тоже замечаешь лишь тогда, когда на тебя полетят, как мухи, увесистые обломки или сам ты полетишь, ещё и ходить не научившись толком. Ноги у человека подкашиваются, вместе со всей надёжной почвой, поэтому лучше бы горе было оставаться там, где она есть. Ведь она там хорошо стоит. Никому не мешает — мне, во всяком случае, нет. Гора была молчаливее молчания, если не считать экскурсантов, порхавших по её склонам, но тут ей, видимо, захотелось общения, и она явилась к нам в пустынный дом, который она тут же прихватит с собой, как нового приятеля. Кто хочет, может уйти, я уже говорила, но не горе. Она ведь тоже может уйти, сама, или это мы её заставили? Об этом нам бы раньше догадаться, тогда бы мы оставили её в покое. Но куда же ушла сегодня Габи, которая вообще-то любит выходить, не всегда с постоянным другом, но всё же в основном с ним. а то он чувствует себя униженным. У него хоть и есть машина, и просторная, но приходится в ней сидеть одному. И где же пропадает эта Габи, если её никто не видел? По времени не сходится, если подсчитать. Не могла же она исчезнуть в другое измерение и снова вернуться к нам неузнанной, Габи, нет, она не могла. Она исчезла, поверьте мне хотя бы в этом пункте, хотя я однажды уже утверждала обратное. Дискотека манит, а снаружи, в темноте, нужно смотреть в оба, чтобы тебе не вставили в щель между ног, какой-нибудь пьяный, который уже не понимает, где верх, где низ, ему всё равно. Женщина хочет распоряжаться собой сама, поэтому она не даёт ему. А всё же известное место пьяный всегда находит, хоть и на границе бессознательного, он бьёт женщину по голове и выпускает оттуда тараканов, в чём и состоит его призвание. Как назло он. Ничего лучшего с ней не может случиться, считает он, непредвзято рассматривая себя и её. Он может убить её хоть сейчас, иначе она смогла бы его опознать, а кто, кроме неё, мог бы отказать ему в удовольствии. Всё ведь одно удовольствие, говорят по телевизору, а эта женщина любит свою фигуру и свою причёску больше, чем любого человека. Но для одного-единственного человека, которого она, по случайности, уже натттла, она, в конце концов, была создана и опробована. Разве я не права? Этот друг как раз то, что ей нужно. Впредь мать запретит Габи уходить, не сказав куда, она должна сказать это другу или ей самой, такое решение она принимает за нервным завтраком, во время которого прислушивается не только к своему желудку, но и к своему внутреннему материнскому голосу. Позднее она поедет на велосипеде на работу, шить бюстгальтеры на фабрике, которая находится не то у чёрта на куличках, не то уже во вражеской стране (вечные муки выбора в жизни женщин: работа или ребёнок, вражда или рабство, глазунья или болтунья. Поистине тяжело решить. И глазеть любишь, и болтаешь охотно, но это скорее по телевизионной части, куца люди вываливают своё бытиё, а потом не хотят его прибрать за собой. Да им и некогда, потому что кто-то с рыданиями бросается им на шею и на глазах миллионов людей просит прощения за что-то или ни за что. Ах! Мы уже в кадре. Это не жизнь, в которой мы почувствовали бы руку, вырывающую нас из жизни, это телевидение, где всё только видишь, а это не больно) между двумя населёнными пунктами, а если выражаться точнее, между населённым пунктом и пустым местом. Там есть только автобусная остановка, а больше ничего, чем можно было бы затянуть сюда людей, которые, в свою очередь, должны затягивать других людей в корсеты и бюстгальтеры. Такие вещи всегда нужны, чтобы человечество не вымерло, ведь именно для этого женщинам даны тела-в основном угловатые, как соты, а пчёлы окончательно разлетелись. Как снова придать телу форму? Предпоследняя модель формы имеет бросовую цену и потому уже распродана. Нет, вашего размера чашечки нет.

Может, покатаетесь по полу, пока вас не расплющит, тогда вам подойдёт размер В. Этот артикул тоже закончился, как я вижу. Зайдите через полчаса. Теперь женщинам приходится заботиться ещё и о поддержке, нет, о подъёме, чтобы части их тела были представлены как следует. Для этого мы предлагаем несколько размеров, а с некоторых пор и промежуточные размеры. Пока не появятся совсем уж новые размеры и раскроечные машины не переделают. Во всей Европе сейчас людей перемеряют заново, потому что их тела в последние годы изменились. Это вселяет в меня надежду, а то ведь столько поэтов преждевременно покончили с делами творчества, и я уже собиралась браться за эти дела в одиночку. А теперь мне придётся пересмотреть свои взгляды на них. Как глупо! Женщины, которые здесь работают, это не какой-нибудь отстой, наоборот, здесь есть желанная, хорошо оплачиваемая работа, насыщенная сверхурочными. Концерн что мать родная, которая смотрит за своими детьми. Почему дети такие красивые? Да они всегда такие были, только раньше они не знали, что можно так прихорошиться, они думали, что красота — это то, что получаешь от природы, а не делаешь сам. Это было бы хорошо, тогда бы мы могли просто уговорить природу вернуться и ещё немного над нами поработать. Но она этого не делает. Не удивительно, что её камни разгромили нас, если мы ставим перед ней такие неразрешимые задачи: делать людей, а потом ещё и делать их красивыми. Пусть идут в парфюмерный магазин, чего ломаться-то. В любой галантерее вы найдёте больше красоты, чем любая кинозвезда сможет употребить за всю свою жизнь. Природа силится оправиться, но это не всегда оправа для бриллиантового кольца как минимум в полкарата.

Габи не полагается на природу, для этого она повидала уже слишком много подлости, которую природа учинила в этих местах, не приложив усилий, зато нас приложив как следует. Она скопила целую коллекцию теней для век, эта Габи, туши для ресниц, помады для губ и прочего макияжа, сегодня только четырёхлетние не красят себе ногти — и то лишь по глупости и по незнанию, но некоторые уже делают это, потому что всегда есть такие, кто уже начал, и остальные за ними: идут в ногу с нами и нашим небрежным поведением. Всегда есть и другие, но про шах не хочется знать. Зато мы идём, наконец, в детский сад, чтобы всегда оставаться юными, а позднее всё ещё так и выглядеть. Пока не придут неотложные обязанности, которым мы отдаём столько времени, что нам самим уже ничего не остаётся. Совсем не то что ласточки, которые старательно строят свои гнёзда у стен старого хлева. То есть на самом деле они не украли свои дома, бедные старательные птички. Сколько им пришлось вкалывать! Дети могут идти куда хотят, милая женщина, а вашему ребёнку уже почти все сладкие шестнадцать, для жандармерии случай как любой другой — собственно, пока вообще не случай, погодите дня два, уж мы-то знаем, юная беглянка, заметка в местной газете, интересной только для жителей этой деревни или соседних деревень. Уже в районном городе не каждый знает милое сердцу название вашего известного местечка, а вы ещё хотите полной ясности? О местонахождении вашей дочери? Для нашего брата от камер, софитов и мест в иллюстрированных журналах уворачиваются люди и не такого калибра, например принцесса Каролина с её новорождённой дочкой из больницы Вёклабрюк. Это отпрыски от источника забот или удовольствий, смотря по тому, что в настоящий момент заявлено: нет, я не заблуждаюсь, это всегда удовольствие, да, мы делаем это, и мы делаем это с самого начала правильно, вдвоём или внесколькером. Известно, откуда они все берутся, они дети деревни, сельской дискотеки, куда к полуночи стягиваются сыновья столяров и дочери, которых тоже когда-то сострогали, чтобы предъявить друг другу их сочные био-свиные филе (вскормлены с руки! И не на ратттере должны стоять и проваливаться, а лучше на новом бежевом натяжном ковре!), потому что они знают, чего хотят: городской жизни, но не так, чтоб специально за этим туда ехать. Больше вообще нет разницы, что касается удовольствий, хорошо там, где только мы есть, где есть только мы. Нам бы помогло, если бы мы могли быть сразу всюду. И вот уж оно ваше, удовольствие! И всё равно они чувствуют себя, не знаю почему, ущемлёнными и хотят как можно скорее отсюда слинять, и где бы они ни очутились, они ничего не получают для себя, дети деревни, ничего такого, чего уже не имел бы другой. И даже на ничто есть основательный спрос, и он будет неизбежно предъявлен, раз уж первые розовые титечки вспыхивают в стробоскопическом техносвете и тут же с шипением угасают в мокром рту. Чанг-чанг-чанг, грохочут басы. И тщательно набитые под завязку сыновья Альп натягивают свои топ-модельные брюки, которые проникли уже повсюду до последней горной долины, но не сами, для этого они слишком дряблые, кто-то в них всегда должен торчать, кого не знают, по бёдрам вниз, пряжку расстегнуть! Залезай! Где твоё жало, я имею в виду: твой шип? Покажи, что у тебя внизу! И они показывают члены и титьки, какими их сотворил Господь, по большей части не очень тщательно, опять их слишком много набралось в лавке, которые тоже хотят себе что-то получить, в выпускном отверстии гигантского мегашопа. Давай, Бог, пошевеливайся, ничего, что у этой четырнадцатилетней титьки уже висят, как полные пылесборники, зато всё остальное у неё тугое и плотное, ох, она блюёт мне прямо под ноги, и один туда падает, в блевотину, сейчас он, облегчившись, снова уедет на своей машине. Моё мнение таково, что лучше бы Бог поработал сверхурочно и сделал что-то получше. Что-то красивое, как гора, долина, лев, и «ягуар»-автомобиль, и озеро, и так далее, и к этому вот столько музыки, лучше побольше, чем поменьше, всегда, нет, озеро не это, не вешайте на себя чужие перья, озеро сделал кто-то другой, но что-то в этом роде вы, Бог, могли бы делать и гораздо чаще. Но озеро сделали люди, они мне больше не нравятся, говорит Бог, после стольких лет они отстали от времени и вышли из моды. Их размеры больше не соответствуют, и их внешность тоже. Я раздобуду новый журнал, чтобы сделать это лучше. Разница не так уж велика, я думаю, в этом пункте я на сей раз действительно права. Люди в городе и в селе сближаются стремительно, в некоторых странах деревни вообще больше нет, они читают одни и те же книжки, люди, и носят одно и то же, есть только пара фирм, которые всё производят, а скоро останется одна-единственная, которая примерит к себе множество имён, я имела в виду присвоит. Такова участь человека, и некоторые начинают носить её раньше других, зато она и раньше изнашивается или выходит из моды. Считается, в конечном счёте, только обилие красивого, добротного мяса, но не того, которое едят, бросают в ресторанах на разделочные столы, оценивают и отчитывают кого-нибудь, если оно не соответствует нашим представлениям. Даже корсетная фабрика более снисходительна к нам, женщинам, которым нужно что-то другое, а не мужчина. Тело на разных местах раздувается падкой до сенсаций прессой, которая не принимает во внимание чувства, а чувства — это же шампанское тела. После этого на всякий случай приходится ехать домой на такси, это лучше для всех, особенно дчя таксиста.