Дурдом

В клинике для пациентов царила демократия, естественно, в пределах этажа, а на прогулке — не дальше забора. За исключением обследований, процедур и уколов, а также сложных курсов лечения, нашего брата не напрягали.

Занимались все кто чем хочет, как правило, не в ущерб остальным. В основном пациенты не навязывали никому свое общество, были погружены в свои мысли, что-то шептали себе под нос. Или помалкивали, как мой новый знакомый «Шахматист», который, по-моему, знал всего три слова — «мат», «шах» и «повторим» — и пользовался ими весьма экономно. Он в первый же день затащил меня к шахматной доске. Играл я не так чтобы хорошо, но и вовсе не плохо.

Первую партию он выиграл у меня на пятнадцатом ходу. На второй партии он молчаливо дал мне фору коня. После каждой с позором проигранной мной шахматной битвы фора росла, пока начальное соотношение фигур на доске не стало совершенно абсурдным и унизительным.

Некоторые пациенты, угнетенные или, наоборот, возбужденные, искали общества. Они сбивчиво рассказывали о том, как вражеские силы у них считывают мысли, как кто-то подселяется в их сознание, как в голове что-то шуршит.

— Понимаете, молодой человек, они мысли крадут. Воры в черных очках. Все, кто в черных очках, воры. Я уж хотел начать с ними разделываться, но меня сюда на отдых взяли.

— Здесь их нет, — заговорщически шептал мне еще один новый знакомый, прижав в углу и затравленно оглядываясь.

Как человек, натаскавшийся за последнее время немного в психиатрических терминах, глядя на них, я довольно ловко диагностировал — тут имеет место Синдром Кандинского-Клерамбо, а здесь типичный «шелест мыслей», тут не иначе как «эхо мыслей»…

Некоторые пациенты нисколько не походили на ненормальных. Одни были прекрасными собеседниками, поражающими широкой эрудицией. Другие — наоборот, серые как валенки…

В клинике было немало интересного. На второй день пребывания в этой тихой обители я посетил под присмотром медперсонала выставку, расположившуюся на втором этаже, где были представлены произведения пациентов. Душевнобольные с радостью отдаются изобразительному искусству. По-моему, их картины мало отличались от тех, которыми заполнены московские выставочные залы что наталкивало на очередные грустные размышления, обычно закрадывавшиеся, когда я начинал сравнивать «большую землю» и этот тихий уголок.

Моя разведывательная работа шла ни шатко, ни валко. Я сумел составить общее представление о порядке в клинике, о том, как обстоит работа с пациентами, кто имеет доступ к базе данных, какова иерархия — административная и профессиональная. Присмотрелся я и к персоналу. Отлично натасканные предельно тактичные, профессионально безупречные работники. Не воруют, деньги не вымогают, психов не бьют. Новая популяция — люди, которым платят много, но требуют с них еще больше. Ничего особенно подозрительного ни в них, ни в жизни здесь я не замечал — обстановка нормальная, рабочая, дурдомовская. Вот только иногда ощущал я к себе пристальное зловещее внимание.

Затылком ощущал, позвоночником… Так оно и должно быть. Не могли мы ошибиться в расчетах. И спокойствие, значит, здесь обманчивое для меня. Взорвется оно. Ахнет так, что не разорвало бы меня в клочья…

Зевая, я брел по коридору. Мимо высматривающего что-то на потолке и расчерчивающего пальцем воздух дедка. Мимо красномордого работяги, сидящего на полу и заколачивающего в пол невидимым молотком невидимые гвозди — повторение привычных действий, профессиональный делирий. Вот как я уже научился их раскусывать! Вот выпишусь, всем — и сослуживцам, и знакомым — понаставлю диагнозы. Надо же применять полученные знания на практике. Кандидатов уже немало.

Дверь в палату Станислава Семеновича Павленко была распахнута. Сутяжник задумчиво мерял шагами помещение. Он только что оторвался от пишущей машинки и теперь метался в творческих раздумьях. Он остановился, посмотрел на меня, и туча сползла с его лица.

— Проходите, гражданин, — он схватил меня за рукав и чуть не силком втащил в палату. — Мне ваше лицо знакомо.

Еще бы, подумал я. Каждый день видимся в столовой.

— Вы из какого ведомства? — деловито поинтересовался он.

— Из Совета Министров, — ляпнул я. На мне была темная одежда, вполне способная сойти за костюм.

— Прекрасно. Тогда это вам, — он взял со стола пачку листков, разложенных в отдельной стопке. — Кстати, ваши документы.

— При себе нет.

— Без документов не могу. Везде должен быть порядок. Можете ознакомиться здесь. Вот сами жалобы. Вот ответы из разных инстанций.

Он протянул мне толстую папку с тиснением «участнику районной партийной конференции». Там действительно были бумаги на бланках Совета Министров, Администрации Президента, Министерства по чрезвычайным ситуациям, экономики. А вот и ответ из родного МВД… Присмотревшись, я понял, что это липа, скорее всего выполненная на компьютере кем-нибудь из персонала ради успокоения профессионального сутяжника.

— Это в мэрию, — показывал он на разложенные стопочки, — это в пожарный надзор, — положил он широченную лапу на другую стопку. — А это в милицию.

Я потянулся к милицейской стопке. Так, телега начальнику ГУВД Москвы. Фамилия, имя, отчество генерала названы точно — профессионал! Все жалобы, как статьи или рассказы, были снабжены заголовками. "О хищении забора у метро «Новослободская». «О возмутительных хулиганских выходках моих соседей граждан Бутылина и Свинолупова». «О преступных безобразиях, творящихся в клинике профессора Дульсинского». Это уже ближе… Длинный перечень преступлений и правонарушений. На первом месте самое главное — у автора жалобы стянули японские тапочки стоимостью пять долларов США. Дальше шло помельче — использование пациентов для бесчеловечных опытов. Насильное содержание нормальных людей в корыстных целях… Так, а это что такое? «В клинике свила гнездо организованная преступность, которая вовлекает в круг своих гнусных махинаций невинных людей. Ее грязные щупальца дотянулись до кандидата наук Чулкова, бесспорно имевшего шанс занять достойное место в ряду лучших умов России»… Красиво излагает, сутяжник. «Ныне Виктор Чулков коварно выписан из больницы, похищен и в настоящее время разрабатывает для преступников химические отравляющие вещества»…

Виктор Чулков. Это о нем говорил мне в первый день Самуил Кугель — тот самый обжора без внутренностей.

— Станислав Семенович, вы тут пишете о Чулкове.

— Правда ? — сутяжник взял у меня жалобу. — Помню. Он лежал в соседней палате и рассказывал, что изобрел какую-то там батарейку. Потом мухобойку с фотоэлементом. И еще нервно-паралитический газ. Сразу с ног сбивает. Без последствий. Ученый человек. Голова. Жалко, бандитским выродкам в руки попал.

— Почему вы думаете, что попал?

— Сам рассказывал, что бандитские выродки на него виды имеют. Им это вещество для непотребного бандитства крайне необходимо было. А голова его нужна была, чтобы преступные планы разрабатывать.

— А что за бандитские выродки?

— Да один здесь лежал, — сутяжник задумался, потом произнес:

— Шлагбаум.

Ух — сердце замерло и забилось чаще.

— Еще кто-то из медперсонала с ними связан, — продолжил сутяжник со скукой в голосе.

— Кто?

— А, не помню. Да и не важно это. Вон, по ночам у забора собаки лают и воют, как волки голодные. Где, спрашивается, эпидемстанция? За что они деньги получают? Как так можно? До чего мы так докатимся?! Вот, смотрите, я пишу, — он протянул мне бумагу.

— Но бандиты…

— Да какие бандиты? Нас собаки скоро съедят. Вот, послушайте, как я пишу…

Настроить его на нужную волну больше не удалось….

Батарейки, мухобойка с фотоэлементом. Ладно, мухобойку опустим. А вот нервно-паралитическое вещество, планы преступлений — это уже теплее. Тепло, братцы, совсем тепло.

Виктор Чулков. Что-то не припомню его в списках без вести пропавших. Впрочем, голова — не Дом Советов. Мог и забыть. Но, по-моему, не было…

Дульсинский вызывал меня раз в два дня. Сейчас его вызов оторвал меня от тетриса. В записной книжке была ценная вещь — калькулятор с электронной игрой «тетрис». Я уже готов был превысить собственный рекорд — двенадцать тысяч очков (почему эти игры не отбирают, на них здоровый свихнется), тут пришла медсестра и сопроводила меня к профессору.