Дурдом

— Описать цыганку можешь?

— Лицо как расплывается. Не могу.

— У тебя мозги расплылись, — Миклухо-Маклай сжал пальцами биту, и гоблин, зажмурившись, отступил назад. — Накрош паскудный!

Когда гоблин удалился, Миклухо-Маклай еще долго не мог успокоиться.

— Нет, ну с какими идиотами работаю! Ничего доверить нельзя!

Он раскурил новую сигарету.

— Магомедыч, найди мое золото. Оно мне очень нужно. Четверть тогда тебе и твоему барбосу, — он кивнул на меня. — А там столько, что на зарплату всему твоему МУРу и Петровке в придачу хватит.

— Тебе, видать, бутсой на чемпионате Европы по голове перепало, — хмыкнул Донатас. — Ты слышал, чтобы я хоть ржавый гвоздь у бандита взял?

— Да уж. — вздохнул Миклухо-Маклай. — Честный мент страшнее динамита…

Угощать Донатаса плодами Клариных кулинарных прозрений я как-то не решился. Пришлось просто настругать ветчины, копченой индейки, соленых огурцов, эдамского сыра, порезать черствый хлеб и извлечь из запасников в диване пыльную бутылку настоящей «Хванчкары».

— За успех наших безнадежных предприятий, — поднял я бокал.

Пить «Хванчкару» в три ночи — это не лишено некоторой романтической прелести. В такое время спать уже не хочется. Город затих, только по улице внизу идет Бог весть откуда взявшийся прохожий, да в доме напротив горит одинокое окно. Там какая-нибудь сова в одиночестве сочиняет, может быть, какую-нибудь математическую формулу, призванную перевернуть незыблемые основы, или корпит над балансовым отчетом, или тоже пьет маленькими глотками вино, поглядывая на единственное горящее окно в моем доме. — В прошлый раз в этой квартире у тебя жила очаровательная девушка, — Донатас огляделся, будто надеясь высмотреть ее за шкафом, под кроватью или за торшером.

— Она до сих пор иногда живет здесь. Но куда-то затерялась. Может, с любовником сбежала.

— Погоню послал? — хмыкнул Донатас.

— Давай-ка еще выпьем, дружище. Выпили. Обожаю медленно цедить вино. И не слишком люблю пьянеть.

— Почти ничего мы у Миклухо-Маклая не узнали, — отметил я. — Выведали, что кто-то большой и вонючий отключил двух чемпионов по культуризму.

Большой и вонючий… Мое сердце екнуло. А вдруг… Нет, дофантазироваться можно до чего угодно.

— Мы узнали гораздо больше, чем тебе кажется, — возразил Донатас.

— Конечно. Про цыганку с игрушечным пистолетом. Бред обколовшегося героином недоноска.

? Ты ничего не слышал о нападении в Красноярском крае на МИ-8, перевозившем золото.

— Слышал.

— А об ограблении вагона с золотом?

— Что-то было.

— А об обстоятельствах? Не слышал? Почерк тот же, что и при ограблении миклухо-маклаевской сокровищницы. Охрану поезда выключила женщина. Из игрушечного пистолета.

— Сон пьяного ежика!

— А вот тебе еще информация к размышлению. Для нейтрализации охраны применялось неизвестное вещество, схожее с препаратами, применяющимися в психиатрии.

— Ничего себе.

— Кто-то неплохо разжился золотом.

— Столько золота просто так не реализуешь, • — сказаля.

— По пятьдесят граммов продавать на рынке не станешь. А о сделках такого объема наверняка бы прошла где-то информация.

— Ничего не проходило… И еще, Миклухо-Маклай правильно сказал, что преступный мир — это большая деревня.

На околице свиснут, у церкви отзовется. Появление преступной организации, способной творить такие дела, не могло бы остаться незамеченным.

— Значит, кто-то, непричастный к существующим преступным структурам, создает синдикат?

— И при этом имеет источники информации как в преступном мире, так и в сфере бизнеса, оборота золота, — закончил мысль Донатас.

— А это не наши бывшие или действующие коллеги чудят? Или чекисты?

— Может быть. Но не похоже. Почерк не тот. Не наш. Но очень эффективный. У ихнего пахана голова варит слишком хорошо. И пользуется он неизвестными нам приемами.

— Фантомас.

— Ха… Точно говорю, золотое дело, исчезновения твоих психов и моих блатареи чем-то связаны. Много общего. Вся надежда на тебя.

Хороша надежда. Я сам заплутал в дремучем лесу. Могу, конечно, пригласить Донатаса прогуляться по этому, лесу, уведомив, что теперь мой псевдоним Иван Сусанин.

— «Чистильщики Христовы» ? — я почесал небритый подбородок.

— А чем, Гоша, черт не шутит?

— Почему они кладут глаз только на золото? Можно ведь разжиться и валютой, и камушками. И много еще чем. Но они упорно тащат золото.

— Может, у них существует какой-то страшно засекреченный и выгодный канал реализации.

— А может, кто-то решил создать очередное суверенное государство и копит золотой запас? — хмыкнул я, даже не подозревая, насколько был близок к истине…

На пятиминутке после бессонной ночи я клевал носом. Мне страшно хотелось спать и страшно не хотелось возвращаться к своим заботам. После пятиминутки шеф потребовал у меня остаться. Настроение у него было неважное.

— Что у тебя по «Эгсгибиционисту»? — спросил он сурово, с таким видом, с каким спрашивают, когда хотят выпороть.

— Пока ничего. В Москве его следов не обнаружено.

— А это не след? — он протянул мне сводку происшествий.

— Это визитная карточка!

Измайловский парк. Два часа ночи. Уединившаяся парочка пятнадцатилетних сластолюбцев — и куда родители смотрят?

Нечто, похожее на африканскую гориллу оттащило их в подвал и пытало до утра обнажением своего тела.

— Чем всякой ерундой заниматься и искать каких-то сектантов, займись Великанским. Газеты и ТВ сейчас такой визг поднимут — оглохнешь! И крайними будем мы. Наша линия. С нас шкуру драть.

— С меня уже все шкуры давно сняли.

— Не все еще, поверь… Гоша, ищи «Эксгибициониста»!

Хорошо давать указания. Ищи — и все дела. Сам процесс поиска выглядит посложнее. Запросы по связям, ориентировки, поручения я направил в первый же день. Но толку-то. Что же, пойдем по его связям сами. Не хочется, и в успех не верится, а надо…

Я зарядил пистолет, сунул в сумку американские наручники, резиновую дубинку, наполненную свинцом, — Великанскому она, как'мухобойка, но в определенной ситуации все-таки может помочь. Теперь можно выходить на поиски «Эксгибициониста», искать ветра в поле.

На первом адресе, где был прописан до отбытия на лечение мой клиент, встретила меня худенькая, миниатюрная и изящная блондинка. Оказалось, что она не кто иная, как сестра-близняшка Великанского. Она со слезами на глазах сообщила, что насчет брата к ней приходили из милиции за последние дни уже раз пять. Но она его не видела давным-давно. И еще она заявила, что Феликс вовсе не такой плохой, каким кажется. Он с детства был тихим, впечатлительным мальчиком, обожал животных, держал котенка и приблудившуюся собачонку. Из-за внешности у него возникали проблемы с девочками. И он был очень стеснительным… М-да, уж чего-чего, а стеснительности с тех времен у него поубавилось.

— Он совершил побег из спецбольницы, — сказал я.

— Я знаю, — всхлипнула блондинка. — Его там, наверное, обижали. Он такой ранимый.

— Если появится или позвонит, вам лучше всего уго-воритьего сдаться. Или хотя бы позвоните мне, — я протянул ей свою визитку. — Для его же блага. А то не дай Бог подстрелят при задержании.

— Ой, — обхватила ладонями щеки блондинка. — Но почему? Он такой добрый… Он беззащитный.

— Две сотни потерпевших могут с вами сильно поспорить на этот счет…

За два дня обойдя еще с десяток лиц, поддерживавших связи с Великанским, а так же их соседей и местные отделения милиции, я так и не нашел ничего, заслуживающего внимания.

Великанский отыскал где-то теплое логово и хоронится там. В гигантском муравейнике Москве даже колоритной фигуре «Эксгибициониста» затеряться ничего не стоит. Иголка в эшелоне со стогами сена.

Просматривая в очередной раз материалы, я обратил внимание, что перед отправлением в спецбольницу по приговору суда, он некоторое время лежал в клинике моего нового знакомого профессора Дульсинского. Клиника специализируется на лечении и исследовании больных щи-зофренией и маниакально-депрессивным психозом, представляющих опасность или вносящих дезорганизацию в общество. Я снова созвонился с профессором.