Ангел тьмы

Я была полна решимости вернуть в лоно семьи хотя бы одного ребенка, тем самым восполнив отчасти утрату двоих детей. Хотя уверенности в том, что Фанни можно доверить воспитание девочки, у меня, признаться, не было.

Дверь мне открыла Розалин Вайс собственной персоной. Увидев меня, она нахмурилась, но явно не удивилась, словно бы ожидала, что я рано или поздно появлюсь: не случайно же я оказалась в церкви неделю назад. Как обычно, на ней было малосимпатичное темное платье, в котором она походила на пугало.

— Нам с тобой не о чем разговаривать, — заявила мне Розалин с ходу, — убирайся с моего крыльца и больше не приходи сюда!

Но захлопнуть дверь перед моим носом ей не удалось: я решительно оттолкнула ее и вошла в дом.

— Вам придется многое мне объяснить, — резко заявила я ледяным тоном. — Мне нужно поговорить с вашим мужем. Где он?

— Его нет дома, — закрывая собой проход, с вызовом заявила Розалин. — Немедленно выйди вон! Мало вы со своей сестрой натворили бед! — закричала она, состроив на своем худом продолговатом лице брезгливо-чопорную мину, словно бы прикоснулась к чему-то мерзкому и непристойному.

— Значит, вы все-таки признаете, что Фанни моя сестра. Замечательно! И чем же она вам не угодила, хотелось бы мне знать?

— Кто там? — раздался голос преподобного, и я направилась в кабинет, дверь которого оказалась приоткрытой (так что Розалин не удалось помешать мне), и очутилась лицом к лицу с самым влиятельным человеком в Уиннерроу.

Привстав с кресла, «Вайси» любезно улыбнулся мне, и я совершенно растерялась. Я надеялась застать их врасплох, заявившись с утра пораньше. Но хотя еще не было и десяти часов, оба они были уже одеты. Единственной деталью туалета хозяина дома, придававшей ему домашний вид, были черные бархатные тапочки, окаймленные красным атласом. Почему-то именно они окончательно обескуражили меня.

— Так-так! — произнес он, потирая ладони и делая непроницаемое лицо. — Похоже, что одна из заблудших овечек пришла проситься обратно в стадо, жаждая покаяния и прощения.

Эти слова моментально вернули мой бойцовский дух. Наконец-то я выскажу ему все, что я о нем думаю! Я давно ждала подходящего повода, чтобы восстановить справедливость и воздать ему по заслугам! Священник вновь удобно устроился в кресле перед камином с искусственными цветами вместо пламени и принялся выбирать себе сигару из медного ларца, инкрустированного красным кедром. Он аккуратно обрезал кончик сигары, еще раз тщательно осмотрел ее и лишь после этого раскурил. Все это время я продолжала стоять.

Очевидно, он и не намеревался предложить мне присесть. Но это нисколько не смутило меня: я невозмутимо подошла к точно такому же креслу и уселась в него, закинув ногу на ногу. Мистер Вайс окинул их оценивающим взглядом, но и это не вывело меня из душевного равновесия: на мне были абсолютно новые туфли, что же касается ног, то Трой не раз говорил мне, что они необыкновенно стройные.

Черные глаза-бусинки лениво скользнули по мне с затаенным интересом и, застыв на бюсте, вспыхнули лукавыми искорками. Губы пастора растянулись в обезоруживающей улыбке, устоять перед которой наивная дурочка вроде Фанни, конечно, не смогла бы. Несмотря на почтенный возраст, пастор не утратил обаяния и привлекательности, сохранив завидное здоровье и приятную внешность, о чем свидетельствовали его плотная фигура и лоснящаяся кожа румяного лица.

— Мне знакомо ваше лицо, — густым проникновенным голосом произнес пастор, задумчиво морща лоб, — странно, что запамятовал ваше имя: обычно я не забываю имен столь очаровательных юных созданий.

Входя в этот дом, я понятия не имела, с какого боку подступиться к нему. Теперь же, после этих слов, я поняла, как нужно действовать: Вайс, вне всякого сомнения, был напуган и прятал свой страх за маской блаженного неведения.

— Вы прекрасно помните, как меня зовут, — покачивая ногой, самым любезным тоном возразила я. — Мое имя невозможно забыть, тем более — священнику: Хевен Ли, по-моему, уникальное имя, не правда ли? Не каждую девушку называют «божественной».

Все это я произнесла, возможно, благодаря перенесенной простуде, а также определенному опыту, обретенному в Бостоне, с какой-то особой, сексуальной хрипотцой в голосе, удивившей даже меня саму.

— Кстати, Фанни просила передать вам привет и сказать, что у нее все в порядке, мистер Вайс, — с очаровательной улыбкой добавила я, с каждой минутой чувствуя себя все более уверенно, поскольку определенно смущала пастора своей молодостью и красотой. Видимо, и Фанни не составило особого труда соблазнить его, несмотря на его духовный сан. — Моя сестра очень признательна вам и вашей супруге за заботу о ее дочери, но теперь, когда она решила отказаться от сценической карьеры и намерена в скором времени выйти замуж, она хочет забрать своего ребенка.

Супруга пастора Вайса громко охнула и разрыдалась у меня за спиной, но сам он даже бровью не повел, а лишь спокойно осведомился:

— А почему Луиза поручила вам сообщить мне все это? Почему не приехала сама?

— Фанни доверила эту миссию мне, потому что самой ей было бы трудно сказать вам это без слез, — ответила я, как мне показалось, весьма находчиво. — Теперь она жалеет о своем необдуманном решении продать вам своего ребенка: ведь, став матерью, она уже не может рассуждать, как легкомысленная девица. Она сильно изменилась и очень тоскует по своей крошке. При этом Фанни готова возместить вам ваши затраты: я хоть сейчас могу вернуть вам десять тысяч долларов, которые вы заплатили ей за девочку.

— Простите, но это какое-то недоразумение, — расплылся в благожелательной улыбке пастор. — О каких десяти тысячах вы говорите? И вообще, какое отношение мы имеем к дочери Фанни? Мы, безусловно, понимаем, что милая Луиза, выросшая в горах, была лишена предрассудков и вела весьма фривольную жизнь, обладая диким нравом, и нам искренне жаль, если она действительно продала своего ребенка и теперь раскаялась в этом…

Я встала и, подойдя к письменному столу, взяла в руки обрамленный фотопортрет четырехмесячного ребенка. Малышка улыбалась в фотообъектив темными индейскими глазками, точь-в-точь такими же, как у Фанни и всех Кастилов. Только волосики у девочки были не прямыми и грубыми, как у ее матери, а мягкими и курчавыми, как у отца в младенчестве — мистера Вайса. Девочка действительно была очень красивой; с тоненьким колечком на пальчике пухленькой ручонки и в хорошеньком белом платьице с кружевами и оборками, она выглядела ухоженной и избалованной дочкой горячо любящих родителей.

— Вон отсюда! — выхватив фотографию у меня из рук, взвизгнула Розалин Вайс. — Уэйланд, что ты с ней разговариваешь! Выкини ее вон!

— Я пришла, чтобы выкупить у вас ребенка Фанни, — холодно сказала я. — Вы можете получить за нее двадцать тысяч долларов: десять из них — за вашу заботу о девочке. В противном случае я обращусь в полицию. Я расскажу все: и как вы прикатили на своем лимузине к нашей хижине и купили у нашего папаши за пятьсот долларов Фанни, и как заставляли ее делать тяжелую работу, и как добропорядочный пастор совратил четырнадцатилетнюю девчонку и принудил ее родить ему ребенка, потому что его жена рожать не может…

Преподобный вскочил на ноги.

Лицо его окаменело, в глазах вспыхнула звериная злоба.

— Не пытайся угрожать мне, девчонка, я этого не люблю. И не потерплю, чтобы со мной разговаривали подобным тоном! Ты слишком много возомнила о себе, глупая и манерная девица из презренной семейки нищих Кастилов! Я вижу таких, как ты, насквозь! — Он самоуверенно усмехнулся: — Луиза ничего подобного нам не писала и не говорила по телефону. В конце концов, благодаря нам, она довольно неплохо живет… Но так уж Господь устроил этот мир, что люди никогда не платят за добро добром, а предпочитают делать своим благодетелям пакости.

— Минуточку! — воскликнула я, не дожидаясь, пока он начнет приводить соответствующие примеры и цитаты из Священного Писания. — Вы не можете отрицать, что купили мою сестру у моего отца, мы с Томом готовы подтвердить это в суде, поклявшись на Библии. Может быть, вам напомнить, в какой день, месяц и год это случилось?