Святая грешница

Вечером, когда мы лежали в постели, ты спросил:

— С любовником — это шутка?

— Шутка, — уверенно ответила я.

Кто-то действительно тут шутил, но наверняка не я. Мне все труднее становилось разрываться на части и вести двойную жизнь. Я существовала где-то между твоим растерянным взглядом и глазами, полными упрека.

— Я тебя умоляю, — просила я его, находясь на грани нервного срыва, — женись, заведи детей… Мы и так будем вместе.

— Ты моя единственная и последняя женщина, — ответил он.

Может быть, и первая? Не спрашивала, потому что если бы он ответил утвердительно, я бы этого не пережила. Сейчас ко всем неприятностям присоединился еще и Михал, вернее, его конфликт с отцом. Жил у приятеля в общежитии. Мог войти туда, только когда погасят свет, и то через окно. Он рассказал мне об этом, однажды объявившись дома.

— Не радуйся, — хмуро изрек он, — я не вернулся, просто зашел извиниться перед тобой.

Мы устроились с ним в кухне, там всегда было хорошо поговорить. Я сварила кофе.

— Все проблемы можно решить, но спокойно. Отец ждет какой-нибудь жест с твоей стороны.

— Он не дождется, — ответил Михал, — ведь не я ударил его, а он меня.

— И меня он тоже ударил, может, от этого тебе будет легче.

— Старый кретин!

— Михал!

— Я пришел не для того, чтобы говорить о нем. Мне неловко, что я так вел себя по отношению к тебе.

— Я не сержусь.

— Я действительно не хотел.

— Михал. — Я погладила его по волосам и вдруг испугалась: этот жест доказал мне, насколько я к нему привязана. Было ощущение, будто провела рукой по своей голове. Это уже ненормальные ощущения, как бы потеря собственного «я».

В смущении мы помолчали минуту.

— А как твоя невеста?

— Хочешь с ней познакомиться?

— Очень.

— Ну, может, как-нибудь встретимся, я позвоню.

— А что, если вам прийти к нам на обед в воскресенье? Отец на нее посмотрит, привыкнет к этой мысли… Ты ведь для него еще остаешься ребенком.

— Точнее, меня для него никогда не было. Не придем, лучше встретиться с тобой где-нибудь в городе.

Но это затянулось: сначала они были заняты, потом я, потом ты уезжал за границу — на два месяца. Ты немного беспокоился, что за время командировки кто-нибудь подставит тебе подножку. Но поездка играла важную роль для научной работы, и я уговорила тебя ехать в эту Англию. Проводила в аэропорт на нашей старенькой машине, которая ездила, скорее, на честном слове, чем на бензине. Ее ремонтировал Боло. Он открыл мастерскую по ремонту машин, был одновременно и шефом, и персоналом. Боло всегда находил время и возможность подправить нашу развалину.

— О! Снова наш умирающий лебедь! — неизменно приветствовал он автомобиль.

Меня всегда смешило такое сравнение. Сейчас мы прощались надолго, и я чувствовала себя не в своей тарелке. Ведь столько времени тебя не будет со мной. Я не знаю, любовь это или привычка, однако сама объяснила Михалу, что никто не умирает от любви к своей ноге или руке. Но что-то сейчас происходило с нами. Ты должен находиться рядом, чтобы я чувствовала себя спокойно и хорошо, точнее, чтобы я чувствовала, что живу. Не кажется ли это тебе, Анджей, признанием в любви? И после стольких лет! Да, вот уже семнадцать лет, как мы вместе.

Я вернулась в пустую квартиру, села в большой комнате, в которой много лет назад разговаривала с твоей мамой, и подумала, что ни на минуту не останусь тут одна. Я поехала к нему. Теперь уже не надо было никуда торопиться, но внутри у меня что-то включалось — я постоянно смотрела на часы. В конце концов, он не выдержал и принес из прихожей мое пальто.

— Я тебя отвезу, — проговорил он.

— У меня своя машина, — тихо ответила я, хотя, конечно, большое преувеличение назвать машиной нашу развалюху.

Его автомобиль был значительно лучше. Итак, я вернулась домой и долго плакала. Поэтому, когда взяла трубку, мой голос звучал хрипло. Звонил Михал и приглашал в парк Лазенки на мороженое. Хотел познакомить с невестой.

— Отец уехал, приводи ее сюда.

— Я уже с ней там условился, может, тогда в следующий раз.

Стоял прекрасный майский день. Я села под зонтик за круглый столик. Потом появился Михал. От солнца у него посветлели волосы и теперь он больше походил на меня. И наконец заявилась она. Маленькая шатенка с милой, но заурядной мордочкой. Она вела себя вежливо, даже излишне вежливо, но больше всего мне не понравилось, как она подавала руку, словно «дохлая селедка» (это выражение самого Михала). Такая особа с ходу не вызывала доверия. Но если Михал ее выбрал… Он посматривал на меня, значит, я должна стараться выглядеть приветливой. А когда девушка рассказала, что ходила с Михалом в одну школу и он для нее был сопливым мальчишкой, я догадалась — она его первая любовь. И сейчас он хотел утвердиться. Он — образец интеллигентности и кладезь народностей! Удивительные эти мужчины, слишком сложные и в то же время открытые, как книга, которую можно прочесть без труда. В данном случае такой книгой оказался Михал. «А, однако же, я ее завоевал!» — светилось на его лице. «И что с того», — подумала я про себя.

Солнце, опускаясь все ниже, залезло под зонтик. Оно нещадно светило мне прямо в глаза. Не в силах больше выдержать, попросила Михала поменяться со мной местами.

— Тебе неплохо посидеть на солнышке, а то белая, как дочка пекаря.

— Другими словами, сова, — усмехнулась я.

Но мне становилось все хуже. Теперь лучи светили мне в затылок и при каждом движении прожигали спину. Еле досидела. Когда мы прощались, Михал с высоты своего роста легко поцеловал меня в макушку и тепло сказал:

— Ты так не гони лошадей со своими переводами, ведь таешь прямо на глазах. — А потом, обращаясь к ней: — Знаешь, Мариола, это известная переводчица, она даже получила награду!

Девушка выразила восторженное удивление, а я подумала: Мариола — та еще штучка. Дома я сразу легла и заснула. Мне снилась пустыня. Я бреду под палящим солнцем по раскаленному песку, горло пересохло от жажды… А потом вдруг в ужасе проснулась: произошло нечто страшное. Минуту не могла сообразить, что именно, но от страха у меня буквально вставали волосы дыбом. Я включила ночную лампу и посмотрела на часы. Было два часа ночи. Пробовала подняться, но меня приковала к подушке незнакомая боль в голове. Боль спускалась вниз и растворялась где-то в середине позвоночника. Неожиданно мне стало так плохо, что я не могла пошевелиться. И в то же время понимала: надо защищаться. Я хотела позвать тебя, потом Михала. Постепенно до меня доходило, что нахожусь в квартире одна. Наконец мне удалось притянуть к себе телефон и с трудом набрать номер.

— Со мной происходит что-то страшное! Спаси меня!

— Сейчас буду, — ответил он и положил трубку.

«Надо открыть дверь», — подумала я. Мне кое-как удалось сесть, но я не могла ни за что ухватиться. Руки соскальзывали, как будто я двигалась в воде. Сползла на колени и добралась до прихожей. Болезненные уколы в позвоночник не прекращались. Это доводило до отчаяния, мне казалось, будто в меня впиваются когти Костлявой… Я лежала на полу в прихожей, под дверью, когда услышала быстрые шаги.

— Я здесь, — хотелось крикнуть, но я не могла.

Очнулась уже в «скорой помощи», меня подключили к кислородной маске. Даже пробовала сесть, но меня остановили. С одной стороны были чужие руки, с другой — знакомые, но я не могла определить чьи. Однако на всякий случай вцепилась в них. Они были как спасательный круг. Вдруг прорезался голос. Я его тоже знала, но не помнила, кому он принадлежит.

— Я с тобой, все будет хорошо, не бойся, Эльжбета.

А, значит, это отец, только почему он не говорит «Эля?» Ну да, он обижается на меня…

— Папочка, — ответила я ласковым голосом, к горлу подступила волна необыкновенного счастья. — Папочка…

В этот раз он, кажется, ответил мне «Эля», я точно не расслышала. А потом я начала видеть уже четче. Мы были в больнице. Меня вынесли из машины на носилках. Я узнала того человека, что находится рядом. Это был он, но ему не позволили идти дальше. И вновь со мной прощалось передернутое страхом лицо.