Страница 38 из 124
Мачеха.
Я сказал:
— Здравствуйте, миссис Оверстрит. Это Алекс Делавэр, звоню из Лос-Анджелеса.
Секундное молчание.
— Ах... О, здравствуйте, док. Как поживаете?
— Прекрасно. А вы?
Вздох — такой долгий, что я мог бы оттарабанить весь алфавит.
— Хорошо, насколько это возможно.
— А как мистер Оверстрит?
— Ну... мы все молимся и надеемся на лучшее, док. Как жизнь в Л.-А.? Не была там несколько лет. Держу пари, что все стало еще больше, и быстрее, и шумнее, и что-то там еще, — похоже, жизнь всегда идет этим путем, не правда ли? Вы бы видели Даллас и Хьюстон, да и у нас тоже, хотя и не в такой степени, — нам еще есть куда идти, прежде чем наши беды начнут нас беспокоить по-настоящему.
Словесная атака. Чувствуя себя так, как будто получил сильнейший удар в зону защиты, я сказал:
— Жизнь идет вперед.
— Если вам везет, то да. — Вздох. — Ну, ладно, хватит философствовать — это ведь никому и ничему не поможет. Наверно, вы хотите поговорить с Линдой.
— Если она дома.
— Да она только и есть, что дома, сэр. Дома. Бедняжка никогда не выходит, хотя я не перестаю твердить ей, что для девушки ее возраста неестественно все время сидеть дома, играя в медсестричку и становясь все мрачнее из-за того, что нет никакой разрядки. Заметьте, я вовсе не предлагаю, чтобы она выходила и веселилась каждый вечер, зная, в каком состоянии ее папочка. Никогда нельзя заранее сказать, что может случиться в следующую минуту. Вот она и боится сделать что-нибудь такое, заметьте, о чем будет потом сожалеть. Но это великое сидение не может никому принести никакой пользы. И особенно ей самой. Улавливаете, что я хочу сказать?
— Угу.
— Надо смотреть на это вот как: пудинг из тапиоки, который никто не ест, покрывается коркой, черствеет и крошится по краям, и скоро он уже ни на что не годен — то же самое можно сказать и о женщине. Это так же верно, как присяга, поверьте.
— Угу.
— Ну, ладно... Пойду позову ее, скажу, что вы звоните по междугородному.
Кланк. Трубка упала на что-то твердое.
Крики, заглушающие шум на линии:
— Линда! Линда, это тебя!..Линда, к телефону!Это он,Линда, — ну, ты знаешь кто. Да иди же побыстрее, это междугородный!
Шаги, потом озабоченный голос:
— Подождите, я возьму трубку в другой комнате.
Несколько секунд спустя:
— Хорошо — секундочку — готово. Клади трубку, Долорес.
Заминка. Щелк. Обрыв смеховой дорожки.
Вздох.
— Привет, Алекс.
— Привет.
— Эта женщина.И долго она жует твое ухо?
— Сейчас посмотрим, — сказал я. — О, часть мочки уже отъедена.
Она принужденно засмеялась.
— Поразительно, что от моего еще кое-что осталось. Поразительно, что папа не... Вот... как ты поживаешь?
— Хорошо. Как он?
— И так и сяк. Один день выглядит прекрасно, а назавтра не может встать с постели. Хирург сказал, что он определенно нуждается в операции, но слишком слаб, чтобы выдержать это прямо сейчас — большая гиперемия, и они все еще не знают точно, сколько вовлечено артерий. Они пытаются стабилизировать его состояние покоем и лекарствами, укрепить его в достаточной степени, чтобы провести дополнительное обследование. Я не знаю... что можно сделать? Так обычно бывает. Ну вот... как у тебя дела? Хотя я уже спрашивала об этом.
— Ничего, работаю.
— Это хорошо, Алекс.
— Кои мечут икру.
— Что-что?
— Ну, кои — рыбки у меня в пруду — откладывают икру. Впервые за все это время.
— Как интересно, — воскликнула она. — Значит, теперь ты станешь палочкой.
— Ага.
— Ты готов к такой ответственной миссии?
— Не знаю, — сказал я. — Их выведется масса. Если вообще это произойдет.
Она заметила:
— Знаешь, на это можно ведь посмотреть и по-другому. По крайней мере, не надо будет возиться с пеленками.
Мы оба засмеялись, синхронно сказали «ну, вот...» и снова засмеялись. Синхронность. Но неестественная. Как в плохом летнем театре.
Она спросила:
— Был в школе?
— На прошлой неделе. Похоже, дела там идут хорошо.
— Даже очень хорошо, судя по тому, что я слышала. Пару дней назад я разговаривала с Беном. Из него получился превосходный директор.
— Он славный парень, — сказал я. — И организованный. Ты порекомендовала прекрасную кандидатуру.
— Да, он такой. Очень организованный. — Она снова механически засмеялась. — Интересно, примут ли меня на работу, когда я вернусь.
— Уверен, что примут. А у тебя уже есть конкретные планы — относительно возвращения?
— Нет, — оборвала она. — Как я могу сейчас?
Я молчал.
Она сказала:
— Прости, Алекс, я не хотела быть резкой. Просто это ожидание... ад какой-то. Иногда я думаю, что ожидание — самая трудная вещь на свете. Еще хуже, чем... Ладно, нет смысла зацикливаться на этом. Все это — часть процесса взросления, когда становишься большой девочкой и уже не шарахаешься от фактов действительности, не так ли?
— Я бы сказал, что за последнее время на твою долю пришлось этих самых фактов более чем достаточно.
— Да, — согласилась она. — Полезно для дубления старой шкуры.
— Мне, положим, твоя шкура нравится такой, как она есть.
Пауза.
— Алекс, спасибо, что приезжал в прошлом месяце. Те три дня, что ты здесь провел, были самыми лучшими днями в моей жизни.
— Хочешь, приеду к тебе опять?
— Я хотела бы сказать «да», но тебе от меня не будет никакой пользы.
— Это вовсе не обязательно.
— Очень мило с твоей стороны так говорить, но... Нет, из этого ничего не получится. Мне надо... быть с ним. Следить, чтобы был хороший уход.
— Как я понимаю, хорошей сиделки из Долорес не вышло?
— Ты правильно понимаешь. Она — воплощенная беспомощность, и сломанный ноготь у нее — целая трагедия. До сих пор она принадлежала к компании везучих дураков — ей раньше никогда не приходилось иметь дело ни с чем подобным. Но по мере того, как ему становится хуже и хуже, онавсе больше теряет голову. А когда она теряет голову, она говорит. Боже, как она говорит. Не знаю, как папа это выносит. Слава Богу, я здесь и могу его укрыть — ведь она будто непогода, словесная буря.
Я сказал:
— Знаю. Этот ливень обрушился и на меня.
— Бедненький.
— Ничего, выживу.
Молчание. Я попытался представить себе ее лицо, ее светловолосую головку у себя на груди. Ощущение наших тел... Образы никак не приходили.
— Ну, что ж, — сказала она очень усталым голосом.
— Может быть, я что-то могу для тебя сделать дистанционно?
— Спасибо. Наверно, ничего, Алекс. Просто пускай у тебя будут хорошие мысли обо мне. И береги себя.
— И ты, Линда.
— Со мной будет все хорошо.
— Я знаю.
Она сказала:
— Кажется, я слышу его кашель... Да, определенно слышу. Надо бежать.
— Пока.
— Пока.
Я переоделся в шорты, тенниску и кроссовки и постарался выбегать из себя этот телефонный звонок и те двенадцать часов, которые ему предшествовали. Вернулся домой, как раз когда садилось солнце, принял душ и облачился в свой потертый желтый купальный халат и резиновые шлепанцы. Когда стемнело, я снова спустился в сад и лучом фонарика прошелся по поверхности воды. Рыбки пребывали в неподвижности; даже свет не разбудил их.
Посткоитальное блаженство. Мне показалось, что некоторые гроздья икры рассеялись, но несколько осталось — те, что прилепились к стенкам пруда.
Я пробыл в саду с четверть часа, когда раздался звонок. Ну наконец-то новости из Сан-Лабрадора. Надо надеяться, мать и дочь сели за стол переговоров.
Одним прыжком я взлетел на верхнюю площадку, ворвался в дом и схватил трубку на пятом звонке.
— Алло.
— Алекс? — Знакомый голос. Знакомый, хотя я давно его не слышал. На этот раз образы посыпались, словно карамельки из автомата.
— Здравствуй, Робин.
— Ты как будто запыхался. С тобой все в порядке?