Частное расследование

Мелисса смотрела на нее вопросительно, потом резко повернула голову в мою сторону.

Я улыбнулся ей улыбкой, которая, я надеялся, была ободряющей, и перевел взгляд на ее мать. Мелисса последовала моему примеру.

Джина продолжала:

— Я знаю, что моя слабость возложила на тебя тяжкое бремя, малышка. Но все это скоро изменится. Все будет совсем иначе.

При слове «иначе» Мелисса напряглась.

Джина заметила это, притянула ее ближе, прижала к себе. Мелисса не сопротивлялась, но и не откликнулась на ее порыв.

— Я хочу, чтобы мы всегда были близки друг другу, малышка, но я так же хочу, чтобы каждая из нас жила и своей жизнью.

— Мы и живем так, мама.

— Нет, дорогая моя девочка, мы живем не так. Не совсем так. Мы любим друг друга и заботимся друг о друге. Ты самая лучшая дочь, какую любая мать может только пожелать себе. Но то, что нас с тобой связывает, слишком... запутанно. Нам надо это распутать. Развязать узлы.

Мелисса немного отстранилась и пристально посмотрела на мать.

— О чем ты говоришь?

— О том, что поездка на восток — это твой золотой шанс. Твое яблоко. Ты заслужила его. Я так горжусь тобой — тебя ждет впереди прекрасное будущее, и у тебя есть и ум, и талант, чтобы добиться успеха. Так что используй этот шанс — я настаиваюна этом.

Мелисса освободилась от объятий матери.

— Ты настаиваешь?

— Нет, я не пытаюсь... Я хочу сказать, малышка, что...

— А что, если я не хочу его использовать?

Это было сказано негромко, но неуступчиво. Обвинитель, готовящий почву для атаки.

Джина сказала:

— Просто я думаю, что ты должна поехать, Мелисса Энн. — Ее голос звучал уже не так убедительно.

Мелисса улыбнулась.

— Это замечательно, мама, но разве тебе не интересно, что думаю я?

Джина снова привлекла ее к себе и прижала к груди. Лицо Мелиссы ничего не выражало.

Джина сказала:

— Что думаешь ты — это очень важно, девочка, но я хотела бы убедиться в том, что ты уверена,на самом деле думаешь, что твое решение принято не под влиянием беспокойства за меня. Потому что у меня все хорошо, и я собираюсь сделать так, чтобы и впредь все было хорошо.

Мелисса снова посмотрела на нее снизу вверх. Ее широкая улыбка стала холодной. Джина отвела от нее глаза, не разжимая объятий.

Я сказал:

— Мелисса, твоя мама много думала над этим. Она уверена, что справится.

— Уверена?

— Да, уверена, — сказала Джина. Она повысила голос на пол-октавы. — И я ожидаю, что ты с уважением отнесешься к этому мнению.

— Я уважаю всетвои мнения, мама. Но это не значит, что я должна вокруг них строить и свою жизнь.

Джина открыла и закрыла рот.

Мелисса взялась за руки матери и отцепила их от себя. Отступив назад, она продела большие пальцы в петли для ремня на своих джинсах.

Джина сказала:

— Прошу тебя, малышка.

— Я не малышка, мама. — Все еще с улыбкой.

— Нет. Ты не малышка. Конечно, ты не малышка. Прости, что я тебя так называю, — от старых привычек трудно отделаться. Об этом как раз и идет речь — об изменениях. Я работаюнад тем, чтобы измениться, — ты ведь знаешь, как много я работаю, Мелисса. Это означает другую жизнь. Для всех нас. Я хочу, чтобы ты поехала в Бостон.

Мелисса с вызовом посмотрела на меня.

Я сказал:

— Говори с матерью, Мелисса.

Мелисса переключила внимание снова на Джину, потом опять на меня. Ее глаза сузились.

— Что здесь происходит?

Джина сказала:

— Ничего, ма... Ничего не происходит. Мы с доктором Делавэром очень хорошо побеседовали. Он помог мне еще лучше во всем разобраться. Я понимаю, почему он тебе нравится.

— Понимаешь?

Джина хотела ответить, но запнулась и остановилась.

Я пояснил:

— Мелисса, у вас в семье происходят очень важные изменения. Это трудно для всех. Твоя мама ищет правильный путь показать тебе, что у нее действительно все хорошо. Чтобы ты не чувствовала себя обязанной заботиться о ней.

— Да, — сказала Джина. — Именно так. У меня правда все хорошо, дорогая. Поезжай и живи своей жизнью. Принадлежи себе самой.

Мелисса не пошевельнулась. Ее улыбка исчезла. Она начала ломать руки.

— Похоже, взрослыеуже решили, что лучше всего подходит для такой малютки, как я.

— Ну, что ты, дорогая, — сказала Джина. — Это совсем не так.

Я возразил:

— Никто ничего не решил. Самое важное — это чтобы вы обе продолжали разговаривать — держать каналы связи открытыми.

Джина подхватила:

— Конечно, мы так и сделаем. Мы это преодолеем, правда, девочка моя?

Протягивая руки, она сделала несколько шагов к дочери.

Мелисса попятилась от нее к двери и остановилась, ухватившись для опоры за дверную раму.

— Это здорово, — сказала она. — Просто здорово.

Ее глаза сверкали. Она показала на меня пальцем.

— От вас я этого никак не ожидала.

— Дорогая! — воскликнула Джина.

Я поднялся.

Мелисса затрясла головой и вытянула руки с выставленными вперед ладонями.

Я сказал:

— Мелисса...

— Разговор окончен. Нам не о чем больше говорить! Она содрогнулась от ярости и бросилась вон из комнаты.

Я высунул голову за дверь, увидел, как она бежит прочь по коридору — мелькают ноги, развеваются волосы.

Я подумал, не побежать ли за ней, но решил не делать этого и повернулся снова к Джине, пытаясь изобрести какое-нибудь глубокое высказывание.

Но она была не в состоянии меня слушать.

Ее лицо стало пепельно-серым, рукой она схватилась за грудь. Открытый рот ловил воздух. Тело начала бить дрожь.

Дрожь становилась все сильнее. Я кинулся к ней. Она попятилась от меня, спотыкаясь, качая головой, показывая, чтобы я не подходил ближе, в глазах у нее плескался ужас.

Сунув руку в карман платья, она стала шарить в нем и спустя очень долгое, как мне показалось, время вынула небольшой ингалятор из белого пластика в виде буквы L. Взяв короткий конец в рот, она закрыла глаза и попыталась плотно охватить его губами. Но зубы стучали по пластику, и ей трудно было удерживать ингалятор во рту. Мы встретились глазами, но ее взгляд был остекленевший, и я понял, что она была где-то далеко отсюда. Наконец ей удалось зажать мундштук в зубах и вдохнуть, нажав металлическую кнопку, расположенную сверху длинного конца аппарата.

Послышалось слабое шипение. Ее щеки оставались втянутыми. С изуродованной стороны больше. Она сжимала ингалятор одной рукой, а другой для устойчивости ухватилась за угол диванчика. Задержала дыхание на несколько секунд, потом вынула прибор изо рта и рухнула на сиденье.

Ее грудь бурно поднималась и опускалась. Я стоял там и наблюдал, как ритм дыхания замедлился, потом сел рядом с ней. Ее все еще колотила дрожь — она передавалась мне через подушки диванчика. Она дышала ртом, стараясь замедлить ритм дыхания. Закрыла, потом открыла глаза. Увидела меня и снова их закрыла. Ее лицо блестело от выступившей на нем испарины. Я коснулся ее руки. Она ответила слабым пожатием. Ее рука была холодной и влажной.

Мы сидели рядом, не двигаясь и не разговаривая. Она попыталась что-то сказать, но у нее ничего не вышло. Она откинула голову на спинку диванчика и стала смотреть в потолок. Ее глаза наполнились слезами.

— Это был несильный приступ, — сказала она слабым голосом. — Я с ним справилась.

— Да, я видел.

Ингалятор все еще был у нее в руке. Она посмотрела на него, потом опустила его опять в карман. Наклонившись вперед, она взяла мою руку и снова сжала ее. Выдохнула. Вдохнула. Выдохнула длинную, прохладную, пахнущую мятой струю воздуха.

Мы сидели так близко друг к другу, что мне было слышно, как бьется ее сердце. Но меня интересовали другие звуки — я прислушивался к шагам. Думал о Мелиссе — как она вернется и увидит нас в таком положении.

Когда ее рука расслабилась, я убрал свою. Еще через несколько минут ее дыхание пришло в норму.

Я спросил: