Страница 21 из 124
— ...Что люблю ее и хочу, чтобы ейтоже помогли. Она согласилась, что нуждается в помощи, но, по ее мнению, лечение ей уже не поможет, да и никто, наверное, не сможет ей помочь. Потом она еще сильнее заплакала и сказала, что боится врачей — знает, что это глупо и по-детски, но не может преодолеть свой страх. Что ни разу даже не поговорила с вами по телефону. Что я на самом деле вылечилась вопреки ей. Потому что я сильная, а она слабая. Я сказала ей, что сила — это не то, что просто есть у человека. Это то, чему он может научиться. Что она тоже по-своему сильная. Пережив то, что ей пришлось пережить, она осталась прекрасным, добрым человеком — она правда такой человек, доктор Делавэр! И даже если она никогда не выходила из дому и не делала того, что делали другие матери, я не сердилась на нее. Потому что она была лучшевсех других матерей. Тоньше, добрее.
Я молча кивнул.
Она продолжала:
— Она чувствует себя такой виноватой, но на самом деле держалась со мной замечательно. Терпеливо. Никогда не раздражалась. Ни разу не повысила голос. Когда я была маленькая и не могла спать — до того, как вы меня вылечили, — она прижимала меня к себе, и целовала, и говорила мне снова и снова, что я чудесная и красивая, самая лучшая девочка на свете, и что будущее — это мое «золотое яблоко». Даже когда я не давала ей спать всю ночь. Даже когда я писалась в постель и портила ее постельное белье, она все равно прижимала меня к себе. На мокрых простынях. И говорила, что любит меня, что все будет хорошо. Вот какой она человек, и я хотела помочь ей — хоть немного отплатить за ее доброту.
Она уткнулась в бумажную салфетку. Та превратилась в мокрый комок, и я дал ей другую.
Через некоторое время она вытерла глаза и взглянула на меня.
— Наконец после многих месяцев разговоров, после того, как мы обе выплакались досуха, я добилась ее согласия на то, что если я найду подходящего врача, то она попробует. Врача, который будет приходить к ней домой. Прошло впустую еще какое-то время, так как я не знала, где найти такого врача. Я позвонила по нескольким телефонам, но те, кто перезвонил мне, сказали, что не посещают пациентов на дому. У меня было такое чувство, будто они не принимали меня всерьез из-за возраста. Я даже думала позвонить вам.
— Почему же не позвонила?
— Не знаю. Наверное, постеснялась. Глупо, правда?
— Ничуть.
— Как бы там ни было, тогда я и натолкнулась на эту статью. И мне показалось, что это именно то, что надо. Я позвонила к ним в клинику и поговорила с ней, с женой. Она сказала да, они могут помочь, но яне могу договариваться о лечении за другого человека. Пациенты должны звонить им сами и обо всем договариваться. Они настаивают на этом, принимают только тех пациентов, у кого есть сильное желание, стимул.Она говорила так, словно речь идет о поступлении в колледж — будто у них тонны заявлений, а принять могут лишь несколько человек. Ну, я поговорила с мамой, сказала, что нашла врача, дала ей номер телефона и велела позвонить. Она по-настоящему испугалась — начался один из ее приступов.
— Как это выглядит?
— Она бледнеет, хватается за грудь и начинает дышать очень сильно и часто. Хватает ртом воздух, словно никак не может вдохнуть. Иногда теряет сознание.
— Довольно жуткая картина.
— Да, наверно, — согласилась она. — Для кого-то, кто видит это в первый раз. Но, как я уже говорила, я выросла со всем этим, так что знала, что ничего с ней не случится. Вероятно, это звучит жестоко, но именно так обстоит дело.
Я сказал:
— Это не жестоко. Просто ты понимала, что происходит. Могла связать это со всеми остальными обстоятельствами.
— Да. Именно так. Поэтому я просто ждала, когда приступ пройдет — они обычно длятся не больше нескольких минут, а потом она чувствует сильную усталость, засыпает и спит пару часов. Но в тот раз я не дала ей заснуть. Я обняла ее и поцеловала, и стала с ней говорить — очень тихо и спокойно. О том, что эти приступы ужасны, что я знаю, как ей плохо, но разве ей не хочется попробовать от них избавиться? Чтобы больше никогда таксебя не чувствовать? Она заплакала. И сказала да, хочется. Да, она попробует; она обещает, но только не сейчас, у нее просто нет сил. Я отстала от нее, и после этого несколько недель ничего не происходило.
В конце концов мое терпение кончилось. Я поднялась к ней в комнату, набрала номер в ее присутствии, попросила позвать доктора Урсулу и сунула ей трубку. И встала над ней. Вот так.
Поднявшись на ноги, она скрестила руки на груди и сделала строгое выражение лица.
— Наверно, я застала ее врасплох, потому что она взяла трубку и стала говорить с доктором Урсулой. Больше слушала и кивала, но под конец разговора условилась о визите.
Она уронила руки и снова села.
— Во всяком случае, именно так было дело, и вроде бы лечение ей помогает.
— Сколько уже времени она лечится?
— Около года — как раз будет год в этом месяце.
— Оба Гэбни занимаются с ней?
— Сначала они приезжали оба. С черным саквояжем и уймой всякого оборудования. Наверно, делали ей общее обследование. Потом приезжала только доктор Урсула, с одной записной книжкой и ручкой. Они с мамой часами сидели вместе в маминой комнате наверху — каждый день, даже в субботу и воскресенье. И так несколько недель. Потом они наконец спустились вниз и стали прогуливаться по дому. При этом они разговаривали. Словно приятельницы.
Она сделала ударение на слове «приятельницы» и едва заметно нахмурилась.
— О чем именно они говорили, я не могу вам сказать, потому что она — доктор Урсула — всегда заботилась о том, чтобы держать маму подальше от всех — от прислуги, от меня. Не то чтобы она прямо это говорила, просто у нее была манера так смотреть на тебя, что становилось понятно — ты здесь лишняя.
Она снова нахмурилась.
— Потом, примерно через месяц, они вышли из дома. Стали прогуливаться по участку. Занимались этим очень долго — несколько месяцев — без видимого невооруженным глазом прогресса. Мама и так всегда могла это делать. Сама. Без всякого лечения. Этот этап казался мне нескончаемым, и никто не говорил мне, что происходит. Я начала задавать себе вопрос, знают ли они... знает ли она,что делает. И правильно ли я поступила, приведя ее к нам в дом. Единственный раз, когда я попыталась справиться об этом, мне было очень неприятно.
Она замолчала и сжала руки.
Я спросил:
— Что же произошло?
— После очередного сеанса я догнала доктора Урсулу, когда она уже садилась в машину, и поинтересовалась, как идут дела у мамы. Она просто улыбнулась мне и сказала, что все прекрасно. Ясно давая мне понять, что я лезу не в свое дело. Потом она спросила, а что, меня что-то беспокоит? — но совсем не так, как если бы ей было не все равно. Не так, как спросили бы вы.Я чувствовала, что она раскладывает меня по полочкам, анализирует. По мне поползли мурашки. Я так и отскочила от нее!
Она повысила голос, почти кричала. Поняв это, вспыхнула и зажала рот рукой.
Я ободряюще улыбнулся.
— Но потом, позже, — продолжала она, — я не могла этого понять. Наверно. Необходимость в конфиденциальности. Я стала думать и вспоминать, как все было во время моего лечения. Я без конца задавала вам все эти вопросы — помните, о других детях? — просто чтобы посмотреть, нарушите вы тайну или нет. Испытывалавас. И когда вы не уступили, я потом чувствовала себя успокоенной, и мне было очень хорошо. — Она улыбнулась. — Это было ужасно с моей стороны, правда? Испытывать вас таким образом.
— Это было на все сто процентов нормально, — сказал я.
Она засмеялась.
— И вы выдержали испытание, доктор Делавэр. — Ее румянец стал ярче. Она отвернулась. — Вы мне очень помогли.
— Я рад, Мелисса. Спасибо, что ты так говоришь.
— Наверно, это приятное занятие — быть психотерапевтом, — сказала она. — Все время говорить людям, что с ними все в порядке. И не надо никому причинять боль, как другие врачи.