Беспокойное сознание

— Эй, тихо там, — подал голос мой сосед по номеру.

Лампочка погасла, дверь закрылась, но препирания в коридоре продолжались, то утихая, то вновь переходя в крик. Когда все наконец умолкло, я бесшумно поднялся, налил стакан воды и проглотил сразу две таблетки снотворного, которым жена снабдила меня в изобилии.

Я понял, что сложность положения усугубляется. Тут уже пахло не обычным арестом, нет! Мне предстояло выдержать продолжительный психологический натиск. Если я писал стихотворение о маленьком принце, у милиции было полное право досконально размотать всю историю. Ибо ничего удивительного, если за всем этим стоит более серьезное преступление, о котором я сам мог ничего не подозревать. Необходимо было подвергнуть меня суровому испытанию, проверить выносливость нервов, гражданскую закалку. Я знал, что мне придется тяжело, но был уверен, что выдержу.

На другой день я осмотрел пенициллиновый завод, собрал о нем информацию и вечером отправился обратно в Софию, причем на этот раз в спальном вагоне. Раздевшись, улегся на верхнюю полку. Наверное, я сам виноват, потому что, займи я нижнее место, не услышал бы шагов на крыше или не обратил бы на них внимания. А они раздавались непрерывно и страшно действовали на нервы, но я выдержал. Кто-то поднялся на крышу вагона точно над моим купе и разгуливал там взад-вперед. Ему тоже приходилось несладко — надо было преодолевать напор встречного ветра, терпеть холод, бороться со сном, но он был тверд и с задачей справился. В какой-то момент он принялся танцевать. Сначала я узнал притопы двух-трех плясовых, потом раздалась чечетка, потом снова народный танец — рученица. Он был неутомим. Мне стало смешно. Ну ладно — час, два. Хватит же, эффект все равно тот же. Но он не останавливался. Тогда я досадливо налил из графина стакан воды и, чтобы заснуть быстрей, принял сразу три таблетки снотворного.

В Софии царило большое оживление — город готовился к предстоящему празднику. Такие дни полны суеты, а потому я с радостью принял предложение приятеля поохотиться. Ружья у меня не было, но он обещал дать свое, когда мне захочется выстрелить. Он предложил поехать к месту охоты на моей машине, но с некоторого времени я испытывал к ней непреодолимое отвращение, так что сумел уговорить его добраться туда на велосипедах.

Стоял солнечный осенний день, прозрачный и теплый. Небо — голубое, словно декорация, без единого облачка. Сельская тишина действовала на меня благотворно. Мой приятель подстрелил нескольких куропаток и предложил мне тоже попытать счастья. С ружьем в правой руке я зашагал по стерне. В это время со стороны Софии показался реактивный истребитель. Приблизившись к нам с пронзительным воем, он замедлил полет и стал кружить у меня над головой на высоте каких-нибудь ста метров. Можно было ясно рассмотреть лицо пилота. Тот не отрывал от меня взгляда и беспрестанно фотографировал. Мне стало неприятно. Очевидно процесс, по которому мне предстояло проходить, приобрел международный характер, теперь мне легко не отделаться. Я вспомнил, что гимназистом был один раз за границей, причем вывез с собой некоторое количество сигарет. Теперь становилось ясно, что сигареты использовались как тайник для секретных сведений. Насколько серьезным будет признано мое преступление, зависело от характера этих сведений. В неожиданном приливе строптивости я вскинул охотничье ружье на истребитель. Тот сразу трусливо отдалился. Торжествуя, я осмотрелся и прицелился в пестроперую птицу, опустившуюся на дерево поблизости. Нажал на спуск и попал. Птица упала на землю. Когда я поднял ее, она была невесома. Как прежде пестрели ярко-желтые перья. Словно и не жила никогда.

Мне вдруг стало ужасно не по себе, тут же захотелось оказаться в своей комнате, рядом с Татьяной. Я сказал, что возвращаюсь в город (приятель подарил мне всех убитых куропаток), вывел велосипед на шоссе и помчался к Софии. Да, но осуществить это желание оказалось не так-то просто! Меня обгоняли другие велосипедисты, и я заметил, что один из них направил на меня какой-то особый аппарат. Это, безусловно, был фотографический аппарат, но снабженный устройством для вызывания аварий. И действительно, вскоре у меня соскочила цепь, пришлось остановиться и слезть с велосипеда. Не умея устранить повреждение, я бессильно склонился над машиной. За спиной проносились велосипедисты, мотоциклисты, возчики и, даже не глядя на них, я знал, что они меня фотографируют. Что ж, пусть, но зачем их так много и почему они так нахальны! Около меня остановился какой-то молодой человек.

— Что, цепь соскочила?

Внимательно на него глянув, я пришел к выводу, что он не из тех, кто ведет за мной слежку, и решил ему довериться. Но не целиком.

— Попытаемся починить, — предложил я, умолчав о фотоаппарате, снабженном устройством для вызывания аварий.

Парню удалось поставить цепь на место. Я попросил, чтобы до Софии он ехал со мной вместе, на тот случай, если опять что-нибудь стрясется. Он с готовностью согласился, о чем потом я бесконечно сожалел. Мы отправились в путь, и в тот же миг за нами бросились преследователи: велосипедисты-агенты. Они гнались за нами по пятам. Время от времени в каком-нибудь сантиметре от нас проносился мотоциклист, останавливался далеко впереди, подавал руками странные знаки, а потом исчезал. Тяжелая, мучительная дорога. Преследование продолжалось и по улицам города. Напрасно мы пытались петлять, сворачивая в маленькие улочки. Оторваться от погони не удавалось. Я чувствовал себя кошмарно, ведь мой необдуманный поступок сделал молодого человека соучастником конспираторов. На одном перекрестке я крикнул:

— Сворачивайте налево!

В тот же миг сам я юркнул направо и обернулся, чтобы убедиться, что из этого вышло. Все напрасно. Маневр не удался. Одна группа преследователей свернула за моим попутчиком, другая плотно следовала за мной. Бедняга паренек!

В душевных муках я добрался до дому и лишь закрыв и заперев за собой дверь, вздохнул с облегчением. До чего же спокойно и приятно дома! Куропаток я отдал Татьяне, чтобы приготовила на ужин, а сам лег на диван и включил радио. Передавали музыку, но на ее фоне я ясно уловил вполне членораздельный шепот:

— Георгиев неплохой человек, но не устоял. Это и сделало его предателем!

— Будьте спокойны, выстою! — заявил я во весь голос. — Но, думается, вы ошибаетесь — я не предатель!

— С кем ты разговариваешь? — спросила жена, входя в комнату.

— Ни с кем! — ответил я. — Ты, наверное, радио слышала.

Я пока не посвятил Татьяну в свою тайну — не хотелось излишне ее тревожить.

— Устал? — спросила она.

— Нет! Только голова какая-то тяжелая, как железная гиря.

— Это пройдет! — сказала жена. — Раз мы живы, должны все вынести.

И повернулась ко мне спиной, но я заметил, что платком она утирает глаза.

— Почему ты плачешь?

— Я не плачу. Просто глаза слезятся от табачного дыма.

Ужинал я машинально. Вообще не почувствовал вкуса зажаренных на масле куропаток. Впрочем, уже давно так было с любой попадавшей мне в рот пищей.

Наутро я проснулся очень рано. Предстояла большая демонстрация и мне следовало выполнить свой гражданский долг, приняв в ней участие. Жена вышла из дому еще затемно. Я приготовил бритвенный прибор. Согрел воды, вставил новое лезвие и уже собирался намылить лицо, когда принесли утреннюю почту. Заглянув в газету, я обратил внимание на длинное стихотворение, помещенное на первой странице. Несколько строк, бросившихся в глаза, заставили, меня оцепенеть. Стихотворение было написано против меня, его автор, которого до сих пор я считал другом, ясно и категорично, без экивоков называл меня врагом. Как же глубоко удалось этому поэту изучить технику преступлений, раз он улучил именно тот момент, когда я брился! Вот что я прочитал: