Серебряная ветка

И тут произошло нечто столь незначительное, столь обыденное, что впоследствии Юстин даже не мог разобраться, а не дал ли он увлечь себя воображению. И все-таки этот случай засел у него в памяти, и долго не выходило из головы возникшее тогда впервые ощущение близкого зла. Большая с бархатистыми крыльями ночная бабочка, вероятно привлеченная теплом светильников, слетела сверху, со стропил, и принялась порхать и кружить над столом. Внимание всех в эту минуту было приковано к императору, который собирался совершить второе возлияние богам, всех — кроме Юстина и Аллекта. Сам не зная почему, Юстин опять бросил взгляд на Аллекта и увидел, что тот неотрывно следит за бабочкой. Она кружилась как безумная, спускаясь все ближе и ближе к одной из ламп, которая стояла прямо перед министром; неясная тень ее, крутясь, металась над столом, бабочка падала все ниже по сумасшедшей, головокружительной спирали — прямо на яркое, манящее пламя. Все ниже, ниже, и наконец дикая экстатическая пляска завершилась сумятицей теней, взрывом — и бабочка, с обгоревшими крыльями, жалкая, обезображенная, трепыхаясь, упала на стол перед Аллектом, возле чаши с вином. И Аллект, едва заметно улыбаясь, прикончил ее, раздавив заранее вытянутым пальцем.

Только и всего. Любой раздавил бы опаленную бабочку — что тут еще оставалось делать. Но Юстин хорошо видел, с каким выражением на бледном лице Аллект наблюдал за пляшущей бабочкой, выжидая, когда она окажется совсем близко к нему; видел его лицо и тогда, когда тот, не подозревая, что за ним наблюдают, вытянул приготовленный палец с точным расчетом — убить.

Глава 2. Шепот на ветру

По мере того как шли дни, Юстин привыкал к громадной крепости — ядру защитных сооружений Караузия против саксов и его ставке. Под сенью высокого серого маяка, некогда победно сиявшего бронзой и мрамором, прибывали и уходили галеры и купеческие суда, и день-деньской над шумом гарнизонной жизни, над командами, доносящимися с плаца, над звуками труб и топотом марширующих ног стоял в воздухе скрип тёсел и грохот молотов. Но за. всеми этими звуками, характерными для жизни дока, постоянно слышался гул моря.

Трижды за эту осень, прежде чем зима перекрыла морские пути, случались стычки между британским флотом и кораблями саксов под черными парусами. Так что Юстину хватало практики и возможности показать свое умение, когда доставляли раненых. Он даже заслужил ворчливую похвалу раздражительного старшего лекаря, отчего почувствовал себя счастливым.

Осень оказалась удачной и в других отношениях — и для него, и для Флавия, с которым он проводил большую часть свободного времени. Зародившаяся в первую встречу симпатия переросла в тесную, прочную дружбу. Сблизило их и чувство одиночества: Флавия после смерти родителей, унесенных чумой, вырастила вдовая двоюродная бабушка, так что с одиночеством он тоже был знаком. Всю осень, а потом и зиму друзья охотились вместе на кабанов в Большом лесу, ходили с луками на болотную птицу или слонялись по рыбачьей деревне, мнившей себя городом. Ее лавчонки, храмы и пивные громоздились под самыми стенами крепости.

Чаще всего они посещали лавку, ютившуюся у подножия Северного бастиона. Держал ее некий Серапион, небольшого роста сморщенный человечек, полубритт-полуегиптянин, с блестящими, как у ящерицы, глазками и заостренными тонкими пальцами. Снаружи лавочка походила на собачью конуру, но внутри была полна чудес. Пучки сушеных трав, горшочки и кувшинчики с неведомыми отварами, душистые масла в хрустальных сосудах, какие-то высохшие, съежившиеся предметы, к которым и приглядываться-то не хотелось… Лавка пользовалась популярностью у гарнизона — тут всегда можно было найти душистые масла и мази для себя или палочку духов для подружки.

Флавий захаживал туда, чтобы купить Серапионово растирание, снимающее одеревенелость и усталость мышц после долгой изнурительной охоты, а также еще ради мази, от которой, как он тщетно надеялся, волосы у него перестанут стоять торчком. Юстина же интересовали целебные составы Серапиона, а еще больше его рассказы о целительных и ядовитых травах и о влиянии светил.

Однажды вечером после окончания Сатурналий Юстин и Флавий заглянули в Серапионову лавку и, пройдя в низенькую дверь, увидели, что маленький египтянин обслуживает какого-то покупателя. Несмотря на тусклый свет лампы, висящей под потолком, они сразу же узнали его — то был Аллект. Юстин уже много раз видел его в свите императора — высокий, со светлыми, почти белыми волосами и тяжелым лицом, которое так легко преображала улыбка, — этот человек после Караузия был самым могущественным в Британии. Юстин так ничего и не сказал Флавию про ночную бабочку, да и о чем, собственно, было говорить? «Я видел, как он раздавил бабочку и испытывал при этом удовольствие»? Только и всего. Он и сам почти успел забыть о том случае, но не совсем.

Аллект обернулся, когда они вошли, и улыбнулся своей легкой, очаровательной улыбкой.

— Надеюсь, вы не очень торопитесь. Сегодня я что-то безобразно долго не могу ни па чем остановиться. — И он снова обратился к прежнему занятию — продолжил выбирать флакон духов. — Хочется что-нибудь необычное, чтобы это был не просто подарок даме ко дню рождения, но и дань восхищения.

Серапион поклонился, улыбнулся и дотронулся своим острым пальцем до красного алебастрового сосуда, который поставил на прилавок перед знатным покупателем.

— Те самые духи, что я составил специально по твоему заказу в прошлый раз, сиятельный. Разве госпожа не была довольна?

— Была, но теперь это другая госпожа, — засмеялся Аллект своим особенным холодноватым смешком и небрежно бросил через плечо двум друзьям, ждавшим своей очереди стоя у двери в полумраке: — Никогда не дарите одинаковых духов разным женщинам — вдруг они встретятся? Запомните это, молодые петушки.

— Теперь я понял, сиятельный. — Египтянин снова поклонился. — Если бы твоя милость дал мне время до завтра, я сумел бы составить духи, достойные госпожи, которую Аллект почтит своим подарком.

— Разве я не сказал тебе, что день рождения завтра и я должен послать духи сегодня вечером? Покажи, что у тебя есть готового.

Серапион с минуту размышлял, потом повернулся и, ступая бесшумно как кошка, исчез в дальнем темном углу комнаты. Впрочем, он тут же вернулся, неся что-то в сложенных лодочкой руках.

— Вот, — сказал он, — лучшие из лучших. Я составил их сам. Так смешать драгоценные эссенции в одно изысканное целое умею только я.

Он поставил духи на прилавок, и маленький хрустальный флакон засверкал, заиграл под лампой, как золотисто-зеленый драгоценный камень.

— Прелестный флакон. — Аллект повертел его в сильных белых пальцах.

— Флакон, конечно, прелестный, но каков аромат того, что внутри! Здесь душа тысячи цветов с тысячи летних лугов! Погоди, я сломаю печать — и ты сам будешь судить.

Он взял у Аллекта флакончик, острым ногтем содрал восковую пленку с горлышка и вытащил пробку. Затем окунул тоненький стеклянный стержень в духи и мазнул Аллекта по тыльной стороне руки. Мгновенно коснувшись теплой человеческой кожи, капелька драгоценной жидкости распространила по лавке дивный аромат, крепкий, но нежный, поглотив все остальные запахи.

Аллект поднес руку к носу:

— И сколько это стоит?

— Сто сестерциев, сиятельный.

— Не слишком ли велика цена за такой маленький флакончик?

— Зато какиедухи, сиятельный! Цена каждой составной части в отдельности тоже очень высока. Уверяю тебя, сотня сестерциев очень маленькая награда за потраченное мною время и за мое искусство.

— Понятно. И все же я по-прежнему считаю: цена слишком высока. Но я беру их. Запечатай.

— Аллект очень добр и щедр. — Серапион поклонился, нагрел палочку воска и запечатал горлышко флакона, не прекращая в то же время своих жалоб: — Ох-ох-ох, уж такие они дорогие, эти составные части, — жидкое золото, да и только. Ведь за многие из них приходится выкладывать немалую сумму, иначе не ввезешь в провинцию. Горе мне, горе, тяжело даются бедному человеку эти новые императорские налоги…