Прямо к цели

Чарли выстоял еще одну очередь, прежде чем вновь предстал перед сержантом.

— Хорошо, парень, распишись здесь, и мы выдадим тебе проездные документы.

Чарли нацарапал свою роспись в том месте, куда указывал палец сержанта. При этом он не мог не заметить, что большой палец на руке сержанта отсутствовал.

— Почетная артиллерийская батарея или королевские фузилеры? — спросил сержант.

— Королевские фузилеры, — выдохнул Чарли. — В этом полку воевал мой отец.

— Тогда королевские фузилеры, — сказал сержант не раздумывая и сделал пометку еще в одной клетке.

— Когда я получу обмундирование?

— Не раньше, чем окажешься в Эдинбурге, парень. Завтра утром в восемь ноль ноль прибыть на вокзал на Кингс-кросс и доложить. Следующий.

Чарли вернулся на Уайтчапел-роуд 112, чтобы провести еще одну бессонную ночь. Его мысли метались от Сэл к Грейс и затем к Китти. Постоянно тревожил вопрос о том, как будут жить без него две из сестер. Он также пытался задуматься о Ребекке Сэлмон и их сделке, но мысли все время возвращались к могиле отца на чужой земле и той мести, которой он намеревался подвергнуть любого немца, осмелившегося встать на его пути. Эти раздумья не оставляли его, пока утренний свет не залил комнату.

Чарли надел свой новый костюм, о котором так хорошо отозвалась миссис Смелли, свою лучшую рубашку, отцовский галстук, широкое кепи и свою единственную пару кожаных ботинок.

— Я все же собираюсь на войну с немцами, а не на свадьбу, — сказал он вслух, разглядывая свое отражение в треснувшем зеркале над раковиной.

Он уже написал записку Бекки — не без помощи отца О’Малли, — где давал ей указание продать при возможности лавку с двумя лотками и сохранить его долю денег до того момента, как он возвратится в Уайтчапел. Речь о возвращении к Рождеству больше не шла.

— А если ты не возвратишься? — спросил отец О’Малли, слегка склонив голову. — Как следует распорядиться твоим имуществом?

— Поделите поровну все, что останется, между моими тремя сестрами, — сказал Чарли.

Отец О’Малли записал указания своего бывшего подопечного, и Чарли во второй раз за долгие годы поставил свою подпись на официальном документе.

Закончив сборы, Чарли обнаружил у двери ожидавших его Сэл и Китти, но, несмотря на их слезные протесты, отказался взять их на вокзал. Сестры поцеловали его — опять впервые, — а Китти долго не выпускала его руку из своей, не давая ему подхватить бумажный пакет, содержавший все его пожитки.

В одиночестве он добрался до рынка и в последний раз вошел в булочную.

Двое помощников заверили Чарли, что ко времени его возвращения все останется по-старому. Выйдя из лавки, он обнаружил другого лоточника, всего на год моложе себя, продававшего каштаны на его обычном месте. Не оборачиваясь, он медленно пошел через рынок в направлении Кингс-кросс.

На Большой Северный вокзал он прибыл за час до назначенного времени и сразу же доложил о себе сержанту, с которым имел дело вчера. «Хорошо, Трумпер, возьми себе чашку чая, а затем иди на третью платформу и жди там». Чарли уже забыл, когда в последний раз ему отдавали приказы, не говоря уже об их исполнении. Наверняка это было еще при жизни деда.

На третьей платформе уже толпились люди в форме и в гражданской одежде. Некоторые шумно болтали, другие стояли молча и в одиночестве, но каждый при этом оставался беззащитным перед надвигающейся судьбой.

В одиннадцать, тремя часами позднее назначенного срока, им наконец дали команду «по вагонам». Чарли захватил себе место в углу неосвещенного вагона и неотрывно смотрел через закопченное окно на проплывавшую мимо местность сельской Англии, которую ему еще не доводилось видеть в своей жизни. В коридоре кто-то играл на губной гармошке. Все популярные мелодии в этот день звучали несколько фальшиво. Когда они проезжали крупные станции, о которых он даже не слышал, — Питерборо, Грантэм, Ньюарк, Иорк, — толпы людей встречали и приветствовали своих героев. В Дареме паровоз остановился, чтобы пополнить запасы угля и воды. Сержант-вербовщик велел им выйти, размять ноги и выпить по чашке чаю, а если повезет, то и что-нибудь перекусить.

Чарли медленно брел по перрону и жевал плохо пропеченную булочку под звуки военного оркестра, игравшего «Землю надежды и славы». Война чувствовалась везде. Когда они вновь оказались в вагонах, в воздухе замелькало еще больше платочков, принадлежащих женщинам в шляпках, пришпиленных к волосам, многие из которых на всю жизнь останутся старыми девами.

Поезд тащился на север, все дальше и дальше от фронта, пока не остановился на вокзале Уэйверли в Эдинбурге. Когда они вышли из вагонов, их встретили капитан, три сверхсрочника и несколько сотен женщин.

До Чарли донеслись слова: «Приступайте, сержант-майор», и мгновение спустя вперед вышел человек, ростом не менее шести футов и шести дюймов, широкая и мощная грудь которого была увешана наградами.

«Построиться в колонну», — прокричал гигант с неизвестным акцентом. Он быстро — по понятиям Чарли, но отнюдь не по собственным — построил их в колонну по три и доложил тому, кто, по предположению Чарли, должен был являться офицером. Сержант в военном приветствии приложил руку к головному убору: «Все в наличии и готовы к прохождению службы, сэр», — сказал он, и самый щегольски одетый человек, каких только приходилось видеть Чарли, ответил на его приветствие. Он казался хрупким рядом с сержант-майором, хотя ростом был лишь немногим менее шести футов.

Форма сидела на нем безупречно, но не блистала медалями, а складки на брюках были такими острыми, что Чарли подумал, уж не впервые ли он их надел. Рука молодого офицера, одетая в перчатку, держала короткий кожаный хлыст, и он время от времени похлопывал им себя по ноге, как будто сидел в седле лошади. Глаза Чарли остановились на ремне офицера и его ботинках из коричневой кожи. Они сияли так ярко, что напомнили ему о Ребекке Сэлмон.

— Меня зовут капитан Трентам, — проинформировал он замершую в ожидании толпу необученных вояк, демонстрируя акцент, характерный больше для лондонского Мэйфэра, чем для железнодорожной станции в Шотландии. — Я — начальник штаба батальона, — продолжал он, раскачиваясь с пятки на носок, — и буду нести ответственность за вашу партию в течение всего периода вашего расквартирования в Эдинбурге. Прежде всего мы строем отправимся в казармы, где вам выдадут постельные принадлежности. Ужинать вы будете в восемнадцать ноль ноль, а в двадцать один час прозвучит команда «отбой». Завтра утром подъем будет произведен в ноль пять ноль ноль. Вы должны будете подняться, позавтракать и в ноль шесть ноль ноль приступить к основному курсу обучения. Такой распорядок будет выдерживаться все следующие двенадцать недель. И я обещаю вам, что эти двенадцать недель станут для вас сущим адом, — добавил он с большим удовольствием в голосе. — В течение этого периода сержант-майор Филпотт будет старшим уорент-офицером, отвечающим за ваше подразделение. Сержант-майор воевал на Сомме, за что был награжден медалью за воинскую доблесть, так что он знает точно, что вас может ждать, когда мы в конце концов окажемся во Франции и будем вынуждены встретиться лицом к лицу с противником. Прислушивайтесь к каждому его слову внимательно, ибо это может оказаться именно тем, что спасет вашу жизнь. Продолжайте, сержант-майор.

— Благодарю вас, сэр, — отрывисто пролаял сержант-майор Филпотт.

Пестрая команда уставилась с благоговейным трепетом на личность, которой будут вверены их жизни на следующие три месяца. В конце концов, он был тем, кто повидал врага и вернулся домой, чтобы рассказать об этом.

— Что ж, займемся вами, — сказал он и повел своих новобранцев, тащивших с собой все, начиная от разбитых чемоданов до бумажных свертков, по улицам Эдинбурга ускоренным шагом только для того, чтобы местные жители не успели сообразить, каким недисциплинированным был весь этот сброд.

Несмотря на непрезентабельный вид, прохожие тем не менее останавливались и приветствовали их аплодисментами. Уголком глаза Чарли заметил, что один из них единственной оставшейся рукой опирался на костыль, заменявший вторую ногу. Двадцатью минутами позднее, преодолев подъем, оказавшийся самым крутым в жизни Чарли и чуть не лишивший его дыхания, они вошли в казармы Эдинбургского замка.