Прямо к цели

Я просто не знала на него ответа, так как не имела никакого понятия о том, кто были мои родители. Большинство людей даже не представляет себе, сколько раз за день, за месяц или за год человека могут спрашивать об этом. И если ты всегда отвечаешь: «Я просто не знаю, потому что они умерли, когда я была совсем маленькой», — то на тебя смотрят либо с удивлением, либо с подозрением — или, хуже того, с недоверием. Впоследствии ты научишься напускать туман или уходить от ответа, просто меняя тему разговора. Вскоре и для меня перестали существовать вопросы о происхождении, на которые у меня не были бы заготовлены уклончивые ответы.

В памяти у меня сохранились лишь смутные воспоминания о мужчине, который все время кричал, и о женщине, робкой до бессловесности. Мне также казалось, что звали ее Анна. Все остальное было покрыто туманом.

Как я завидовала тем детям, которые, не задумываясь, могли назвать своих родителей, братьев, сестер и даже других родственников до третьего колена. О самой себе мне было известно лишь, что я выросла в приюте Святой Хильды на Парк-Хилл в Мельбурне, где настоятельницей была мисс Рейчел Бенсон.

Многие дети в приюте все же имели родственников, и некоторые получали письма, а иногда их даже навещали. Меня же только однажды посетила какая-то пожилая женщина довольно сурового вида, одетая в длинное черное платье с черными кружевными перчатками до локтей и говорившая с незнакомым акцентом.

Я так и не поняла, кем она приходится мне, если приходится вообще.

Мисс Бенсон отнеслась к этой леди со значительным почтением, а я, помнится, даже сделала реверанс, когда она уходила. Но узнать ее имя мне так и не удалось, и, когда я достаточно подросла, чтобы спросить, кто это был, мисс Бенсон заявила, что не имеет понятия, о чем я говорю. Когда бы я ни пыталась разузнать у мисс Бенсон о своем происхождении, она таинственно отвечала: «Лучше тебе не знать этого, детка». Я не могу найти в английском языке другого такого предложения, которое бы сильнее заставляло меня стараться разузнать правду о своих родителях.

С годами я начала задавать, как мне казалось, более осторожные вопросы о своих родителях всем подряд: помощнице настоятельницы, смотрительнице, кухаркам и даже уборщице, но по-прежнему упиралась в ту же самую глухую стену. В день своего четырнадцатилетия я попросила мисс Бенсон о встрече, чтобы спросить ее прямо. Но вместо «Лучше тебе не знать этого, детка» она произнесла на сей раз: «По правде говоря, Кэти, я и сама не знаю». Перестав спрашивать ее о чем-либо, я, тем не менее, не поверила ей, ибо время от времени чувствовала на себе странные взгляды некоторых из старых работников приюта, а иногда даже слышала, как они шептались у меня за спиной.

У меня не было ни фотографий родителей, ни каких-либо других подтверждений их существования в прошлом, кроме небольшого украшения, которое, по моему убеждению, было сделано из серебра. Помнится, что этот маленький крест дал мне мужчина, так много кричавший в моем раннем детстве. С тех пор эта вещица все время висела на шнурке у меня на шее. Однажды вечером, когда я раздевалась перед сном в спальне, мисс Бенсон обнаружила мое украшение и захотела узнать, откуда оно взялось у меня. Я сказала, что выменяла его у Бетси Комртон на дюжину стеклянных шариков. Похоже, что эта ложь устроила ее в то время. Но с тех пор я стала прятать свое сокровище от любопытных глаз.

Я, наверное, относилась к тем редким детям, которым нравилось ходить в школу с самого первого дня, как только они переступили ее порог. Школа была спасительным избавлением для меня от тюрьмы и ее надзирателей. Каждая лишняя минута, проведенная в классе, была минутой, которую мне не приходилось находиться в «Святой Хильде», и я быстро обнаружила, что чем усерднее я трудилась, тем больше времени мне разрешалось проводить в школе. Еще больше мне повезло в этом отношении, когда в одиннадцать лет я поступила в мельбурнскую женскую гимназию, где так много времени посвящалось внеклассным занятиям, что в приюте я появлялась только для того, чтобы переночевать и съесть свой завтрак.

В гимназии я занималась рисованием, что позволяло мне проводить по нескольку часов в студии без надзора и вмешательства; теннисом, где ценой тяжелых тренировок и упорства я вошла в шестерку лучших игроков школы; крикетом, к которому у меня не было способностей, но во время матчей я должна была в качестве счетчика мячей высиживать до конца игры и благодаря этому каждую субботу могла исчезать на встречи с другими школами. Я была одной из немногих детей, которые больше любили матчи на выезде, чем игры на своем поле.

В шестнадцать лет я перешла в шестой класс и начала заниматься еще усерднее, объяснив мисс Бенсон, что намерена получить стипендию для учебы в Мельбурнском университете, куда обитатели «Святой Хильды» попадали не так уж часто.

Всегда, когда меня отмечали в лучшую или в худшую сторону, а последнее случалось довольно редко с тех пор, как я пошла в школу, я должна была докладывать об этом мисс Бенсон в ее кабинете, где она после нескольких одобрительных или осуждающих слов в мой адрес помещала клочок бумаги с изложением этого события в дело, которое затем закрывала в шкаф, стоявший за ее столом. Я всегда внимательно наблюдала за этим ритуалом. Вначале она доставала ключ из верхнего левого ящика стола, затем подходила к шкафу, находила мое дело по каталогу, вкладывала в него листок с поощрением или взысканием, закрывала шкаф на замок и возвращала ключ в свой стол. Этот порядок никогда не менялся.

Другим неизменным моментом в жизни мисс Бенсон были еще ежегодные каникулы, во время которых она всегда навещала «своих» в Аделаиде. Это случалось каждый сентябрь, и я ждала ее каникул, как другие ждали праздников.

Когда началась война, я испугалась, что она изменит своей привычке, особенно после того, как было сказано, что всем нам придется чем-то жертвовать.

Несмотря на ограничение передвижения, мисс Бенсон не стала ничем жертвовать и тем же летом и в тот же день, как обычно, отправилась в Аделаиду. Подождав пять дней после того, как такси увезло ее на станцию, я почувствовала, что могу без особых опасений осуществить задуманный шаг.

Следующую ночь я лежала не шевелясь до тех пор, пока не убедилась, что все шестнадцать девочек в спальне крепко спят. Затем я встала, взяла у соседки из ящика фонарик и направилась к лестнице. На случай, если меня обнаружат по дороге, я придумала предлог, что плохо себя почувствовала, и, поскольку за все двенадцать лет почти не посещала врача, была уверена, что мне поверят.

По лестнице я пробралась, не включая фонарика: после отъезда мисс Бенсон в Аделаиду я каждое утро проделывала этот путь с закрытыми глазами. Добравшись до кабинета настоятельницы, я открыла дверь и проскользнула внутрь и только тогда включила фонарик. На цыпочках подошла к столу мисс Бенсон и осторожно выдвинула верхний левый ящик. Чего я не ожидала увидеть в нем, так это двух десятков различных ключей на связках и по-отдельности, ни один из которых не был помечен. Я попыталась вспомнить, как выглядел тот ключ, которым мисс Бенсон открывала шкаф, но не смогла. И только проделав несколько раз путь от стола к шкафу и обратно, мне удалось найти тот, который поворачивался в замке на полный оборот.

Ролики выдвигаемого из шкафа ящика загромыхали, как колеса товарного поезда. Дыхание у меня перехватило. Подождав, пока утихнет страх, и убедившись в отсутствии движения в доме, я быстро нашла по каталогу свою фамилию, вытащила свое пухлое личное дело и перенесла его на стол настоятельницы. Усевшись на стул мисс Бенсон, я при свете фонарика принялась внимательно изучать каждую страницу. Поскольку мне было пятнадцать и в приюте я прожила уже двенадцать лет, досье на меня было достаточно большим. Здесь были собраны все мои проступки, начиная с тех времен, когда я еще мочилась в постель, а также несколько похвальных грамот за рисунки, включая одну довольно редкую за акварель, которая до сих пор висела в столовой. Однако сколько я ни усердствовала, сведений о том, что было со мной до трехлетнего возраста, найти не удалось. «Может быть, это общее правило для всех, кто попал в приют», — подумала я и быстро заглянула в дело Дженни Роуз. К моему огорчению, сведения о родителях здесь были в наличии: отец — Тед Роуз (умер), мать — Сюзан Роуз. В приложенной записке пояснялось, что, имея троих детей, миссис Роуз после смерти мужа, наступившей в результате сердечного приступа, оказалась не в состоянии воспитывать четвертого ребенка и была вынуждена отдать его в приют.