Толстой-Американец

Однако коли остроумие действительно является (хотя бы даже и с оговорками) функциейнезаурядного, «совершенного» ума, то в нашем случае всё не так уж и безнадёжно. Ведь о неистощимом остроумии Американца, аттической соли его шуток и выходок можно (grand merciв первую очередь П. А. Вяземскому) рассказывать долго.

На предыдущих страницах книги подобные истории, помнится, мелькали, — а тут будет уместно вновь заглянуть в копилку. Вот ещё пара подходящих анекдотов о смеховой культуре графа Фёдора.

«Однажды в Английском клубе сидел пред ним барин с красно-сизым и цветущим носом. Толстой смотрел на него с сочувствием и почтением; но, видя, что во всё продолжение обеда барин пьёт одну чистую воду, Толстой вознегодовал и говорит: „Да это самозванец! Как смеет он носить на лице своём признаки им незаслуженные?“» [682] .

Второй анекдот — о нетерпимом отношении к человеческой глупости (которое, может быть, и предосудительно, но людям, причём, как правило, умным,присуще). «Какой-то родственник его, ума ограниченного и скучный, всё добивался, чтобы он познакомил его с Денисом Давыдовым. Толстой под разными предлогами всё откладывал представление. Наконец, однажды, чтобы разом отделаться от скуки, предлагает он ему подвести его к Давыдову. „Нет, — отвечает тот, — сегодня неловко: я лишнее выпил, у меня немножко в голове“. — „Тем лучше, — говорит Толстой, — тут-то и представляться к Давыдову“. Берёт его за руку и подводит к Денису, говоря: „Представляю тебе моего племянника, у которого немного в голове“» [683] .

Иногда современники подразумевали под «умом» заодно и толстовскую просвещённость, широту «сферы понятий» и редкостную эрудицию.

Повторим, что сообщено касательно образованности Американца в формулярном списке далёкого 1811 года: «По-российски, по-французски <обучен> читать и писать. Часть математики, истории и географии знает» [684] . Baste!

Однако миновали годы, и «в зрелых летах дополнил он, — утверждал князь П. А. Вяземский, — образование своё и просветил свой ум прилежным и многородным чтением» [685] .

Вторил князю Петру Андреевичу Ф. В. Булгарин, который, видимо, даже перестарался и приписал Толстому лишнее: «Он был прекрасно образован, говорил на нескольких языках, любил музыку, литературу, много читал…» [686]

О том, что граф «замечательно образован», вещал и некий «известный шулер двадцатых годов» [687] .

Американец же временами пытался отрицать наличие у себя таких благоприобретённых доблестей, настаивал, что он-де лицо «без образования» [688] , сирый «неуч» [689] , который не читает газет («ведомостей»), «человек, до 50-ти лет безграмотной» [690] .

Но подобные жеманные (или самоироничные, свойственные опять-таки умницам?) декларации граф регулярно опровергал — собственным словом и делом.

За несколько лет отставной полковник собрал довольно солидную универсальную библиотеку. (Там среди раритетов имелся, в частности, «Апостол» 1525 года, доставшийся Толстому от П. Я. Чаадаева [691] .)

Из переписки нашего героя и из прочих источников известно, что он следил за книжными и журнальными новинками, не брезговал и бесцензурной литературой. Толстой-Американец знал творчество отечественных сочинителей: Ломоносова, Хемницера, Радищева, Жуковского, Крылова, князя Шаховского, Батюшкова, двух Пушкиных (дядюшки и племянника), барона Дельвига и иных «писателей-наблюдателей» [692] .

Важно заметить: граф не превратился в начётника, он тонко «чувствовал цену изящным произведениям ума человеческого» [693] . Кое-кого (допустим, Карамзина, Вяземского или Дениса Давыдова) Фёдор Иванович котировал очень высоко, проглатывал их прозу и стихи «с восторгом», а других (например, Булгарина или Загоскина) просто меланхолично перелистывал — «с полным негодованием оскорблённого разума и вкуса» [694] .

В тогдашних ожесточённых литературных драках Толстой никак не участвовал, однако похоже на то, что стильные «карамзинисты» были ему всё-таки ближе «архаистов».

Разбирался Американец и в европейской науке и словесности, штудировал (часто в подлинниках [695]) письма Анахарсиса, творения Геродота, Руссо («высокомерного Ивана Яковлевича» [696] ), Гиббона, Вольтера, Кондильяка («важного мужа» [697] ), etc. Граф Фёдор искренно сочувствовал «всем россиянам, которые могли только читать на одном отечественном языке книги» [698] .

Сверх того, он неустанно руководил «нравственным образованием» подрастающей дочери, и поэтому в доме Толстых плодились волюмы Вальтера Скотта, Байрона, Шиллера, Гёте, Новалиса, Уланда и прочих авторов [699]. Американец покупал эти книги не только для ребёнка — он и сам с усердием читал и перечитывал их.

Словом, уже в двадцатые годы граф Фёдор Толстой был «учёным малым» (VI,7) и по части знаний едва ли уступал большинству именитых знакомцев.

Одни люди избегали общества Американца («Проклят я, думаю, многими давно» [700] ); другие же, напротив, искали встречи с ним [701] .

Приятелей у Фёдора Ивановича Толстого было страсть сколько. Куда бы ни забрасывала его судьбина, куда бы ни носил чёрт — повсюду граф заводил всевозможные знакомства. Наш герой легко сходился и поддерживал отношения с офицерами и врачами, картёжниками и бретёрами, помещиками разных губерний, чиновниками, книготорговцами, членами Английского клуба и прочими встречными и поперечными.

Особую касту товарищей графа Фёдора составили разнокалиберные литераторы.

Внимание модных писателей, несомненно, льстило ему, а приязненное общение с ними — в застолье или в атмосфере спартанской — давало столь желанную пищу уму и сердцу. В окружении Американца заметно преобладали московские корифеи пера и чернильницы, однако довольно коротко знался он и с некоторыми петербуржцами — в частности с бароном А. А. Дельвигом. «В полной цене, с душевной признательностию и таковым же удовольствием принимаю воспоминовение обо мне барона Дельвига, смею его уверить в искренней взаимности чувств, — писал граф Фёдор П. А. Вяземскому 7 июня 1830 года. — При протчих его достоинствах и наружная его холодность уже надёжная порука в прочности его приязни, — а за меня прошу тебя поручиться» [702] .

Помимо просто знакомцев и приятелей «от делать нечего» (VI, 37),перечислять имена коих слишком долго, наличествовали у Американца и приятели близкие,без каких бы то ни было скидок «добрые». В таковые биографу надлежит возвести A. И. Тургенева [703] , князя А. А. Шаховского (верного преображенца), библиофила и эпиграмматиста С. А. Соболевского, П. В. Нащокина, В. Л. Пушкина, С. Д. Киселёва, «многочтимого» В. А. Жуковского (который «добротой своей смягчает мизантропию наблюдательной опытности» [704] ), П. Я. Чаадаева [705] и ещё двух-трёх сынов земли.

682

СЗК. С. 137.

683

Там же. С. 61. Племянник Американца — вероятно, сын его сестры Веры Ивановны Хлюстиной, Семён Семёнович Хлюстин (1810–1844), офицер лейб-гвардии Уланского полка.

684

Архангельская-4. С. 16.

685

РА. 1873. № 6. Стб. 1104.

686

Булгарин. С. 205–206.

687

Стахович А. А. Клочки воспоминаний. М., 1904. С. 150.

688

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 7.

689

Там же. Л. 71.

690

Там же. Л. 72.

691

Чаадаев П. Я.Полн. собр. соч. и избранные письма: В 2 т. Т. 2. М., 1991. С. 298.

692

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 2863а. Л. 6 об.

693

Там же. Ед. хр. 1318. Л. 7.

694

Там же. Л. 72.

695

Французским языком он владел недурственно и без натуги слагал длинные французские письма; есть основания думать, что граф Фёдор также мог сносно читать по-английски и по-немецки.

696

Там же.

697

Там же. Л. 7.

698

Там же. Ед. хр. 2863а. Л. 6 об.

699

См. Приложение III.

700

Там же. Ед. хр. 1318. Л. 39.

701

Подобным образом однажды действовал капитан-лейтенант Егор Васильевич Зонтаг (1786–1841). В Остафьевском архиве покоится недатированная записка князя П. А. Вяземского графу Фёдору Толстому: «Родом американец, званием моряк в нашей службе, прозвищем Зонтаг, ремеслом добрый человек, случаем сопутник мой <…> желает очень узнать тебя по твоей американской славе. Если он ко мне заедет утром, то не позволишь ли мне привезти его к тебе обедать. В случае отказа дай знать». (Там же. Л. 62.) Отказа, как мы полагаем, не последовало.

702

Там же. Л. 72 об.

703

В письмах П. А. Вяземскому А. И. Тургенев упоминал нашего героя весьма часто. Так, 17 февраля 1825 года он просил князя «доставить записку <…> графу Толстому»; 15 марта того же года Александр Иванович интересовался: «Возвратился ли Американец?» (ОА. Т. 3. СПб., 1899. С. 96, 106) и т. д. А граф Фёдор ему «от сердца кланялся» (РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 2863а. Л. 4).

704

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 72.

705

«Нашим другом» назвал Американца П. Я. Чаадаев в письме князю П. А. Вяземскому от 9 марта 1834 года (Чаадаев П. Я.Полн. собр. соч. и избранные письма: В 2 т. Т. 2. М., 1991. С. 88).