Страница 33 из 87
Яркой кометы обыватели опасались не зря: за нею надвигалась гроза.
10 июня 1812 года Франция объявила войну России. И спустя сутки наполеоновская Великая армия начала переправляться через Неман.
Уже с первых дней июля Калужская губерния стала походить на муравейник или на «большой военный стан» [390] , где царили паника и энтузиазм, шумели витии и шли спешные приготовления. Всеми сословиями бодро собирались пожертвования, организовывались магазины, из крепостных душ создавалось внутреннее ополчение.
У хамов, выделенных помещиками в ратники, как сразу же выяснилось, не имелось надлежащего вооружения, а во вновь образованных полках ощущалась острая нехватка опытных командиров. Тогда правительство предписало уездным предводителям дворянства приглашать на военную службу отставных штаб- и обер-офицеров. Им полагались прогоны для следования в места формирования военной силы.
Вместе с тем в разосланном повсюду циркуляре Министерства полиции (подтверждённом управляющим Военным министерством) подчёркивалось, что для определения в службу начальники губерний обязаны привлекать офицеров, «только известных в кругу дворянства по доброму поведению; за пороки же отставленные или в губернии дурно замеченные допущены к службе быть не могут» [391] .
Министерский циркуляр напрямую касался ссыльного графа Фёдора Толстого: ведь капитана отлучили от гвардейской службы именно за «пороки». Судя по казённой бумаге, дорога в действующую армию для таких, как он, была заказана или, по крайней мере, крайне терниста.
В критическую минуту государство, как вычитывалось из патриотической декларации чернильных душ, могло обойтись без услуг подобных сомнительных лиц.
Таким образом, отставка от службы грозила превратиться для фрачников с червоточиной, упорствующих или раскаявшихся, в отставку от Отечества.
К слову вспоминается один из рассказов князя П. А. Вяземского об Американце: «Когда появились первые 8 томов „Истории Государства Российского“, он прочёл их одним духом и после часто говорил, что только от чтения Карамзина узнал он, какое значение имеет слово Отечество, и получил сознание, что у него Отечество есть» [392] .
Мораль сего рассказа проста: к «порокам» графа Фёдора Толстого надобно отнести и его пристрастие к эффектной, заведомо некорректной, шокирующей слушателей фразе. «Он любил софизмы и парадоксы», — сообщал Ф. В. Булгарин [393] . «Болтун красноречивый» — так обращался к графу в стихах другой краснобай, Денис Давыдов [394] . А разве не о том же грибоедовские строки:
Откровенно лил пули Американец и в салонных разговорах о карамзинской «Истории». На самом деле Отечество у графа Фёдора Ивановича Толстого было всегда.
И, едва услышав про загромыхавшую на западных рубежах «грозу двенадцатого года», он наплевална всякие столичные циркуляры и начал хлопотать о скорейшем возвращении в строй.
Глава 4. В СРАЖЕНИЯХ С БУОНАПАРТЕ
На развесёлых, подчас оргиастических столичных пирушках середины десятых — начала двадцатых годов позапрошлого века наравне с тостами нередко звучала застольная песня, автором которой предположительно называют морского офицера И. П. Бунина [395] или (что гораздо более вероятно) князя П. А. Вяземского. Каждый куплет этой ритуальной песни — в ней порой видели пародию на чинные песнопения вольных каменщиков — был посвящён какому-либо почтенному собутыльнику (Денису Давыдову, Жуковскому, Батюшкову и прочим прилежным «кавалерам»). Исполняемые компанией куплеты перемежались бодрым, с вариантами, припевом.
Объевшиеся и захмелевшие «пробочники» с усердием горланили a cappella:
Попал в герои корпоративной песни и граф Фёдор Иванович Толстой. Его деяния удостоились следующего куплета:
Нестройные голоса хора, в который уж раз восхвалив ратные подвиги графа, громко повторяли припев, по настроению варьируя третью его строку («Поцелуй сосед соседа», «Обойми сосед соседа», «Поклонись сосед соседу» и т. д.).
Затем хлопали и летели ввысь очередные пробки, опять наполнялись и шумно сдвигались стаканы, менялись тарелки, вносились в залу новые яства — и потеха «семьи пирующих друзей» обретала второе, третье, дцатое дыханье…
С превеликим удовольствием присоединялся к подгулявшим песельникам и Американец. Несложно угадать, какой из куплетов был особенно приятен ему. Графа нисколько не смущало то обстоятельство, что в адресованных ему хвалебных стихах не всё соответствовало истине. Толстой легко утешал себя тем, что он и впрямь побывал в самом пекле Бородинского сражения; что из сложенной любезными бражниками застольной песни нельзя выкинуть ни единого слова. Может быть, наш герой заодно и удивлялся: надо же, о его славном поединке с коварным Буонапарте люди сочинили так мало анекдотов.
А Вяземский не ограничился песенной частью. Позже князь Пётр Андреевич утверждал и в мемуарной книжке, что на Бородинском поле граф Фёдор «надел солдатскую шинель, ходил с рядовыми на бой с неприятелем, отличился и получил Георгиевский крест 4-й степени» [398] .
Фаддей Булгарин в воспоминаниях развил данную тему: он писал, что Фёдор Толстой, «находясь в отставке солдатом, пошёл в ратники в 1812 году и отчаянною храбростью снова заслужил полковничий чин и ордена, которых лишён был по суду» [399] .
Даже Денис Давыдов, боевой товарищ графа, нисколько не сомневался, что Американец «поступил рядовым в Московское ополчение» [400] .
В научной литературе и прочих сочинениях эти высказывания современников нашего героя не получили критической оценки.
На самом же деле ни «солдатского ранца», ни ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия, жалуемого, как записано в Статуте ордена 1769 года, «за особливо какой мужественный поступок» [401] , в двенадцатом году Американцу не досталось.
390
Архангельская-5. С. 228.
391
Там же. С. 229.
392
СЗК. С. 62. Ср. с дневниковой записью К. С. Сербиновича от 9 апреля 1826 года, где повествуется о светской беседе в салоне Карамзиных: «Толстой, удалившийся в Америку, сказал об Истории Российской Н. М. <Карамзина>: „Прочитав её, узнаю достоинство моего отечества“…» (ЛH. Т. 58. М., 1952. С. 251). Фраза Ф. И. Толстого, по-видимому, всплыла в ходе общего разговора: самого Американца не было в ту пору в России.
393
Булгарин. С. 206.
394
Давыдов Д. Полн. собр. стихотворений. Л., 1933. С. 95.
395
Мартемьянов Т. А. Общества нетрезвости на Руси // ИВ. 1903. № 4. С. 209–210.
396
Ганимед— в греческой мифологии сын троянского царя Троса и нимфы Каллирои, юноша необыкновенной привлекательности. Красота и погубила Ганимеда: он был похищен Зевсом, превратившимся в орла, и унесён на Олимп. Там его определили в виночерпии.
397
«Арзамас». Кн. вторая: Из литературного наследия «Арзамаса». М., 1994. С. 320–321. В последнем стихе куплета речь идёт о Д. В. Давыдове.
398
СЗК. С. 62.
399
Булгарин. С. 206–207.
400
Давыдов Д. В. Сочинения. М., 1962. С. 530.
401
Военный орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия / Отв. сост. В. М. Шабанов. М., 2004. С. 16.