Потерявшая имя

Белозерский не договорил, но дворецкий почувствовал у себя на затылке чье-то тяжелое горячее дыхание. Он и не заметил, как слуга князя переместился к нему за спину. Краем глаза Макар Силыч увидел, что Илларион накручивает на палец какой-то шнурок. Осознав всю опасность своего положения, дворецкий облился потом и, едва шевеля языком, произнес:

— Не изволите ли пройти в мою комнату… Кое-что есть, это верно, ваше сиятельство… Я только собирался доложить…

Его комната была убрана не без некоторого вкуса и даже модного кокетства, а высокая печь с голландскими синими изразцами натоплена так, что князь тут же взопрел. Он раздраженно отметил, что жилище слуги просторней его кабинета в Тихих Заводях и вне всяких сомнений выглядит богаче. Щегольская мебель розового ореха, обитая чуть затершимся полосатым атласом, настоящее венецианское зеркало в хрустальной раме, пышно разросшиеся пальмы в кадках — во всем был заметен особый барский тон, которому стремился подражать тщеславный дворецкий. Илларион со зловещим видом следовал за хозяином роскошной комнаты, отслеживая каждое его движение, дыша ему в спину, а тот испытывал животный страх при виде шнурка, который слуга князя безостановочно накручивал то на один, то на другой палец.

— В кабинете Дениса Ивановича после пожара я обнаружил вот это… — произнес Макар Силыч дрожащим голосом.

Встав на колени, он откинул кружевное покрывало с края постели и выдвинул на свет небольшой сейф, сделанный в виде старинного ларца. Сейф был заперт. Глаза Ильи Романовича загорелись диким огнем.

— А где ключ?

Дворецкий робко пожал плечами.

— Наверно, граф носил его при себе, — предположил он.

— Ну-ка, Илларион!

Грозный слуга без труда оторвал сейф от пола и поставил его на стол, покрытый бархатной скатертью с богатой шелковой бахромой.

— Совсем легкий, — покачал он головой, — видать, там не густо…

Затем достал из-за пазухи внушительных размеров нож, при виде которого дворецкого так и перекосило, и в минуту вскрыл ларец. Он разочаровано вздохнул, увидев тонкую пачку бумаг, — денег там не было.

— Вели-ка принести свечей! — приказал Илья Романович дворецкому и, как только тот вышел, шепнул Иллариону: — Глаз с него не спускай!

Он был чрезвычайно доволен находкой, так разочаровавшей слугу. Из обнаруженных бумаг следовало, что графу Мещерскому принадлежат восемь поместий в черноземных губерниях, с огромными наделами земли и пятнадцатью тысячами крестьян. Илья Романович прикинул, что волокита с переоформлением бумаг займет не меньше полугода, если не поторопить чиновников. А поторопить их можно только одним известным способом, но… Где взять денег? Если и были в доме ассигнации, то сгорели… Вперед господа чиновники не верят, им подавай наличные, этим зажравшимся скотам. Илья Романович упал духом и приготовился было мысленно возроптать на превратности судьбы, как вдруг обнаружил на дне ларца еще одну бумагу. Это была расписка ростовщика Казимира Летуновского в том, что он получил от графа на хранение… У князя потемнело в глазах — пятьдесят тысяч рублей серебром!

— Дурак! — в сердцах выругался Белозерский. — Поляку, жиду доверил целое состояние!

Это был сокрушительный удар, и князь заранее почитал себя жестоко обкраденным. Огромные деньги, к которым он даже не успел прикоснуться, уплывали у него из рук. Ведь даже если проклятый ростовщик не удрал из Москвы с армией Наполеона, как большинство его соплеменников, то получить с него эти деньги будет весьма и весьма затруднительно. Об этом князь и думал всю долгую беспокойную ночь, ворочаясь в чужой постели в доме Шуваловых. Перины казались ему комковатыми, простыни сырыми, воздух угарным — и во всем была виновата расписка Казимира Летуновского, лежавшая у него в бумажнике. Как только Илье Романовичу удавалось на мгновение забыться, ему немедленно начинали сниться пятьдесят тысяч рублей серебром, он со стоном открывал глаза и шарил руками по одеялу, словно ловя катящиеся прочь монеты. К утру у него разлилась желчь и, увидев в зеркале для бритья свое отражение, князь сплюнул в умывальный таз, поданный Илларионом.

— К поляку! — мрачно бросил он, почти вырывая у слуги полотенце.

Маленький одноэтажный дом ростовщика на Остоженке Илья Романович знал очень хорошо. В бытность свою офицером гусарского полка он заложил у Казимира немало ценных вещей и дорогу к нему помнил отлично. Едучи на Остоженку, князь, в принципе не будучи человеком религиозным, горячо молил Бога, чтобы Казимир был в Москве, чтобы дом его не тронул пожар и чтобы деньги графа Мещерского не разворовали колодники или французы. Он совершенно не верил в успех предприятия и надеялся только на чудо.

Едва выехав на Остоженку, Илья Романович увидел, что дом Летуновского сгорел. Сердце у него упало, однако вновь затрепыхалось, когда он заметил, что на месте дома сколочена времянка и из печной трубы идет дым. Появилась крохотная надежда, и князь стал прикидывать, расплавится в огне серебро или нет? Вряд ли, разве что почернеет…

Дверь времянки была заперта изнутри. На упорный стук Иллариона выползла наконец древняя уродливая старуха с клюкой и в каких-то нелепых, истлевших одеждах. Илья Романович прекрасно ее помнил, она была у Казимира и горничной, и кухаркой. Князь удивился, найдя ее живой, ведь еще во времена своей юности считал, что она на ладан дышит и вот-вот рассыплется в прах.

— Чего, батюшка, надобно? — проскрипела старая ведьма.

— Разве не помнишь князя Белозерского? — заносчиво крикнул он.

— Куды мне помнить всех? — махнула старуха клюкой. — Мало ли князей к нам захаживало? Закладывал чего, батюшка? Так все сгорело! А что не сгорело, то хфранцузы прибрали. Ох, коловратные времена наступили, ох, коловратные!

С бессильной старушечьей ненавистью процедив эти слова, она хотела закрыть за собой дверь, но князь вовремя подставил ногу.

— А где хозяин твой? Тоже сгорел?

— Типун тебе на язык! — перекрестилась она. — Барин в деревню отбыли.

— Полно врать-то! — рассмеялся князь. — Откуда у Казимирки деревня?

— Хошь верь, хошь нет, в деревне он, у друга свого гостит.

— И где же эта деревня находится?

Белозерский не верил ни единому слову старухи. У ростовщиков не бывает друзей, кроме туго набитого кошелька.

— А он не сказывал…

— Когда же вернется?

— Ох, и въедливый ты, батюшка, измучил ты меня вопросами! По весне, кажись, обещал. А может, и долее загостится. Мне он не отчитывался!

Белозерский понял, что ему ничего не добиться от старой ведьмы и на сей раз позволил ей закрыть за собой дверь. Князь вернулся к саням, но сесть в них не торопился, обдумывая услышанное. Из беспардонного и нелепого вранья старухи он принял на веру только то, что Казимир не удрал с французами. А не удрал он потому, что не захотел терять жирный барыш. Еще бы! Пожар и оккупация — благо для ростовщика, как для любого темного дельца. В суматохе и панике никто ни за что не ответственен. На пожар и грабителей списать можно многое. Заложенный дом князя тоже сгорел. Почему Казимир велел говорить, что отбыл в деревню? Ведь это глупо, кто поверит… Но тут же Белозерский припомнил, что дворецкий Шуваловых давеча рассказывал об арестах, произведенных комендантом в городе. Поляки находятся под особым надзором, хотя большую часть арестованных составляет русское купечество, хотевшее нажиться на поставках для наполеоновской армии. Летуновский боится, что его обвинят в пособничестве французам. Боится ареста, потому и прячется в какой-то темной щели, как осторожная, опытная старая крыса.

— Он в Москве! В Москве, каналья! — произнес вслух Белозерский.

— Верно, барин, в Москве, — вдруг вмешался Илларион.

Илья Романович не терпел, когда слуги лезли в разговор, а тем паче когда он общался с самим собой, и с трудом удержал руку, уже поднявшуюся было для оплеухи. «Парень ловок, авось возьмет след!» — подумал он.

— Что ж присоветуешь, братец? — панибратски осведомился князь.