Страница 4 из 13
Например, я думала о том, как использовала нож для масла, чтобы отодрать от желтушной стены образцы обоев. Вспоминала, как Даффи, с широко распахнутыми глазами, подробно пересказывала роман Кронина, где герой-бедолага умирает, проведя ночь в комнате, обои которой окрашены краской с примесью мышьяка. Преисполненная надежды, я принесла образцы обоев в лабораторию для анализа.
Никаких примитивных нудных проб Марша, [7]боже упаси! Я отдавала предпочтение методу, при котором мышьяк сначала переводится в свой триоксид, затем нагревается вместе с ацетатом натрия, в результате чего образуется оксид какодила — не только одна из самых ядовитых субстанций, когда-либо существовавших на планете Земля, но и вещество с дополнительным полезным качеством — жутко отвратительным запахом, напоминавшим вонь сгнившего чеснока, только в миллион раз хуже. Первооткрыватель какодила Бунзен заметил, что микроскопическая доза этой штуки не только вызывала зуд в руках и ногах, но и заставляла чернеть язык. О боже, как многоплановы мои труды!
Можете представить мое разочарование, когда я обнаружила, что образец не содержит мышьяка: он был окрашен простым органическим соединением, по всей вероятности, вытяжкой из козьей ивы (Salix caprea) или какой-либо другой безвредной и крайне скучной растительной краской.
Каким-то образом эти воспоминания вернули меня к мыслям об отце.
Что его так испугало? И действительно ли страхя видела на его лице?
Да, в этом не приходилось сомневаться. Это не могло быть ничем иным. Я хорошо знала его гнев, нетерпение, усталость, внезапные приступы уныния: все эти настроения время от времени скользили по его лицу, словно тени облаков, плывущих над английскими холмами.
Он не боялся мертвых птиц, это я точно знала. Я много раз видела, как он поедает жирного гуся на Рождество, размахивая ножом и вилкой, как восточный ассасин. Вряд ли его могло испугать наличие перьев. Или мертвый глаз птицы.
И вряд ли это могло быть из-за марки. Отец любил марки больше, чем собственных отпрысков. Единственным созданием, которое он любил больше, чем свои хорошенькие клочки бумаги, была Харриет. И, как я говорила, она умерла.
Как этот бекас.
Может ли в этом быть причина подобной его реакции?
— Нет! Нет! Убирайся прочь! — донесся суровый голос из открытого окна, нарушив ход моих умозаключений.
Я сбросила одеяло, выпрыгнула из постели, подбежала к окну и выглянула наружу в огород.
Это был Доггер. Он прижимался к садовой стене, цепляясь за выцветшие красные кирпичи темными обветренными пальцами.
— Не подходи ко мне! Убирайся!
Доггер — человек отца: его слуга, мастер на все руки. И в саду он был один.
Перешептывались — могу предположить, что источником являлась миссис Мюллет, — что Доггер провел два года в японском лагере для военнопленных, после чего воспоследовали еще тринадцать месяцев пыток, голода, недоедания и принудительного труда на Дороге смерти, соединяющей Таиланд и Бирму, где, как предполагали, он был вынужден питаться крысами.
— Будь с ним осторожна, дорогая, — говорила мне миссис Мюллет. — Его нервы на грани.
Я посмотрела, как он топчется на грядке с огурцами. Преждевременно поседевшие волосы стоят дыбом, невидящие закатившиеся глаза уставились на солнце.
— Все в порядке, Доггер! — прокричала я. — Я слежу за ними отсюда!
На миг я подумала, что он меня не услышал, но потом его лицо медленно повернулось на звук моего голоса, как подсолнух на свет солнца. Я задержала дыхание. Никогда не знаешь, что человеку взбредет в голову в таком состоянии.
— Успокойся, Доггер, — продолжила я. — Все в порядке. Они ушли.
Внезапно он обмяк, как человек, держащийся за электрический провод, в котором только что отключили ток.
— Мисс Флавия? — Его голос дрожал. — Это вы, мисс Флавия?
— Я спускаюсь, — ответила я. — Сейчас приду.
Я очертя голову скатилась по черной лестнице на кухню. Миссис Мюллет ушла домой, оставив торт с заварным кремом остывать на открытом окне.
Нет, подумала я, что нужно Доггеру, так это выпить. Отец держал виски в запертом книжной шкафу в кабинете, и туда я сунуться не могла.
К счастью, я обнаружила кувшин молока в буфете. Я налила молока в стакан и побежала в огород.
— Вот, выпей, — предложила я, протягивая стакан.
Доггер взял его обеими руками, долго смотрел, как будто не понимал, что с ним делать, и затем неуверенно поднес ко рту. Жадно выпил до последней капли и вернул мне пустой стакан.
На миг на его лице появилось выражение смутного блаженства, словно у рафаэлевского ангела, но ненадолго.
— У тебя усы от молока, — сказала я ему. Я наклонилась к огурцам, сорвала большой темно-зеленый лист и вытерла Доггеру верхнюю губу.
В его пустые глаза возвращалось сознание.
— Молоко и огурцы… — произнес он. — Огурцы и молоко…
— Яд! — закричала я, подпрыгивая и хлопая руками, как курица, чтобы убедить его, что все под контролем. — Смертельный яд! — И мы хором рассмеялись.
Он моргнул.
— Надо же! — сказал он, окидывая взглядом огород, словно принцесса, пробуждающаяся от глубокого сна. — Кажется, нас ждет прекрасный день!
Отец не вышел к обеду. Для успокоения я прижалась ухом к двери его кабинета и несколько минут прислушивалась к шелесту страниц и периодическому покашливанию. Нервы, решила я.
За столом Дафна сидела, уткнувшись в томик Горация Уолпола [8]и позабыв про влажный сэндвич с огурцом, сиротливо лежащий на тарелке. Офелия, без конца вздыхая и перекладывая ногу на ногу, отстраненно смотрела в пространство, и я могла только предполагать, что она думает о Неде Кроппере, на все руки мастере из «Тринадцати селезней». Она была слишком погружена в свои мысли, чтобы обратить внимание, как я наклонилась к ней поближе рассмотреть ее губы, когда она отсутствующе потянулась за кусочком тростникового сахара, сунула его в рот и начала посасывать.
— Ага, — заметила я, ни к кому не обращаясь, — утром появятся прыщики.
Она попыталась стукнуть меня, но мои ноги оказались быстрее, чем ее ласты.
Наверху в лаборатории я записала:
«Пятница, 2 июня 1950 года, 13:07. Заметной реакции пока нет. «Терпение — необходимое свойство гения» (Дизраэли)».
Я не могла уснуть. Обычно, когда темнеет, моя голова наливается свинцом, но не сегодня. Я лежала на спине, заложив руки за голову, и прокручивала перед глазами минувший день.
Сначала отец. Нет, это не совсем так. Сначала была мертвая птица на крыльце — и потом отец. Я увидела на его лице страх, но до сих пор какая-то часть меня не могла в это поверить.
Для меня — для всех нас — отец был воплощением бесстрашия. Он повидал многое во время войны: ужасные вещи, о которых он никогда не рассказывал. Он как-то пережил годы после исчезновения Харриет и ее предполагаемой смерти. И он всегда оставался смелым, стойким, упорным и непоколебимым. Настоящим британцем. Твердость характера — превыше всего. Но сейчас…
Потом Доггер: Артур Уэллесли Доггер, таково его «фамильное имя» (как он говаривал в лучшие дни). Доггер появился у нас в качестве отцовского денщика, но впоследствии, когда «все тяготы этой должности» (его слова, не мои) легли на его плечи, он счел «более соответствующим» стать дворецким, затем шофером, впоследствии главным мастером на все руки в Букшоу и затем снова на какое-то время шофером. В последние месяцы он медленно опускался, как опавший осенний лист, пока не дошел до должности садовника, и отец отдал наш «хиллман»-универсал [9]для благотворительной лотереи.
Бедный Доггер! Вот что я подумала, хотя Дафна говорила мне, что никогда не следует так говорить о людях. «Такая характеристика не только унижает человека, но и отказывает ему в праве на достойное будущее», — вот что она сказала.
7
Марш — английский химик, разработавший тест для определения наличия мышьяка.
8
Гораций Уолпол (1717–1797) — английский писатель, основатель жанра романов ужаса и тайн, так называемого готического романа.
9
«Хиллман» — марка английских автомобилей, существовавшая до 1976 года.