Держава под Зверем

Концентрируюсь и представляю себя за штурвалом. Могу! Еще как могу! Как хочется в небо! Ничего, сейчас около трех-четырех ночи. Внутренние часы работают. Очень хорошо. Утром выбью себе полет. Обязательно выбью и отведу душу. В том мире медики меня уже полтора десятка лет за штурвал не пускали. Но с Викентьевым я все равно разберусь! Приказы нарушать нельзя! Жизнь ему ломать не станем, но наказать надо будет обязательно. А сейчас все посторонние мысли в сторону и принимаемся за дело. Работа – прежде всего. Сначала разберемся с ближайшей памятью Васьки, именно Васьки, потому что Василий – это теперь я, а затем надо синхронизировать моторику тела, чтобы никто не заметил вселения.

Вызвать в себе Васькину память и бутафорить под него проблемы для меня труда не составит. А потом постепенно сделаю вид, что повзрослел и остепенился. Практически бросил пить и стал нормальным человеком. Выпить Васька действительно любил. Была в нем этакая вседозволенность. А в отношении к окружающим – еще и снисходительность. Недостатки воспитания. В детстве слишком много ему разрешалось. Рос без матери и практически без отца. Управление государством у Иосифа Виссарионовича очень много времени занимает. Вот что мне со Светкой и отцом делать, пока не представляю. Прошерстил Васькину память и почувствовал их родными. Даже Синельникова к Светке приревновал. Развратил сестренку. Вот умом понимаю, что они искренне любят друг друга, а все равно ревную. Черт знает что! Иосиф Виссарионович… Даже про себя называть его так очень трудно. Папа или отец? Легко! Там я его никогда не любил. Считал тираном. Уважал – это да. Да и было за что. А здесь… Именно, что люблю, как отца. Чудны дела твои, Господи. Опять Васькины слова. Не верю я в Бога. А в отца верю! Верю, что не ради личной власти поднялся отец на ее вершину. Верю, что благо державы для него во много раз важнее личных благ. Сколько в том мире после его смерти в шкафу обнаружили костюмов? Один гражданский, три повседневных френча и штопаный мундир генералиссимуса, в котором потом и похоронили. Черт! Аж передергивает всего, когда отождествляю мертвого Сталина из того мира и отца.

А ведь это действительно счастье! Снова сидеть в кабине самолета и крутить пилотаж пусть не на тяжелой реактивной машине, а на легоньком «Яке». Молодцы все-таки инженеры Викентьева. Отличную машину сделали! Мгновенно и точно реагирует на рули. Мощный тяговитый мотор и вполне приличное пушечное вооружение. Вот только немного слабовата конструкция. Но это только для меня с дарованными «коэффициентом выживания» возможностями. Для обычного пилота нормально. Машина позволяет делать очень многое, что раньше мне даже на винтовых самолетах и не снилось. Очень легкое управление с великолепными пилотажными качествами.

Я закрутил восходящую бочку с очень малым радиусом. Перегрузка до четырех «же»(g – ускорение свободного падения. Соответственно при четырехкратной перегрузке на. скажем, семидесятипятикилограммового пилота действует нагрузка в триста килограммов.) в течение десятка секунд! Такого я не позволял себе в том мире даже молодому во Франции на спортивной пилотажной машине. Иду как по ниточке вокруг воображаемой оси спирали до почти полной потери скорости и сваливаю «Як» на крыло. Переход в штопор. Ого! Он еще сопротивляется! Патронные короба полны снарядов и центровка (Центровка. Грубо говоря – положение центра тяжести самолета относительно его продольной оси. Расходование боеприпасов из снарядных ящиков приводит к ощутимому смещению центровки назад, что приводит к изменению летных характеристик. На таком, в общем-то, очень хорошем самолете, как «Кобра», получаемом из Америки по ленд-лизу, бывали неоднократные случаи сваливания истребителя по возвращении из боя в плоский штопор. Пилоты, увы, гибли. Рекомендую почитать воспоминания Покрышкина.) машины смещена несколько вперед. Ну-ка, посмотрим на выход? Бросаю ручку управления, выдергиваю ноги из педалей и выставляю РУД (Рычаг управления двигателем.) на минимум. Даже не закончив витка, машина переходит в пологое пикирование с постепенным выходом в горизонталь. Хороша ласточка! РУД на максимум и вверх. Да, это конечно не любимая «сушка», где тяга движков превышает вес самолета и можно почти до стратосферы идти вертикально без потери скорости, но тоже очень и очень неплохо!

Издевался над собой и машиной почти полчаса. Н-да, сам-то выдержал, а вот ласточке явно поплохело. Сильно потянуло в левый крен, и резко упала эффективность рулей. Прости, дорогая, но зато теперь я знаю, чего можно требовать от твоих подруг. А ты… Что делать, родная, разберут тебя на запчасти, отдефектуют узлы и детали. Полетаешь еще в телах своих сестер.

С горем пополам посадил «Як» и, отдав потрепанную машину техникам, пошел КУЛП (КУЛП – курс учебно-лстной подготовки. Основное руководство но обучению пилота полету, эксплуатации и ведению боя (для военных самолетов) на конкретной модели самолета. Содержит подробные тактико-технические характеристики) листать. В той, прошлой жизни он мне конкретно на этот самолет, увы, не попадался.

Почему Викентьев не выходит на связь? Утром специально час просидел в кабине «Яка» с включенной рацией. Что у них там творится? Судя по тому, что я ничего не помню после взрыва гранаты, со мной там было все очень плохо. Надо как-то с Синельниковым связаться. У него информация точно должна быть.

– Васька, смотри, – в двери появляется Колька, мой ведомый, расстегивает китель и вытаскивает прижатую ремнем бутылку беленькой.

Ну, хоть не самогон, уже неплохо. Хороший Колька парень и пилот отличный. Его и поставили-то мне спину прикрывать, так как из молодых он здесь лучший. Был. До сегодняшнего дня. Вот только разп… тьфу, разгильдяй. Надо от Васькиных словечек избавляться. Так, резко имидж менять нельзя. Делаю радостную ухмылку.

Наливай!

Не успели. Только Коля достал стаканы, пока я вытаскивал из тумбочки немудреную закуску, как появились Голубев, командир нашего звена, и его ведомый Леха Устименко.

Ни стыда ни совести, – изрекает Иван Голубев, – нет бы товарищей позвать.

А где вы шляетесь? – Николай достал еще посуду.

К технарям ходили. Было на что посмотреть. Инженер полка долго ругался, подписывая акт списания твоей, Васька, машины, – объяснил Устименко.

Он тебе новый самолет, знаешь, с каким номером выделил? – усаживаясь рядом со мной на койку, спросил старший лейтенант Голубев. Увидев мой вопросительный взгляд, продолжил: – Будешь теперь тринадцатым.

Н-да. А ведь летчики уже и в эти времена были страшно суеверными.

Чертова дюжина, говоришь? Плевать! Не верю я ни в Бога, ни в черта.

Ополовинили мы бутылку быстро. Первый тост был, соответственно, «За Родину, за Сталина». Да, судя по всему, «культ личности», как потом обозвал его Хрущев, имел место быть. Вот только хорошо это или плохо? Что плохого в том, что народ верит в руководителя своей страны и почитает его? Или во мне действует Васькина вера в отца, и я уже не беспристрастен? Пока я раздумывал, разговор в комнате перешел на положение дел на фронте.

Неделя, две максимум, и германцы капитулируют, – убежденно изрек Колька.

Не-а, – отозвался я, – пока Гитлер у власти, не капитулируют.

Но должен же немецкий пролетариат сбросить его?! – поддержал Николая Леха.

Не сможет. Слишком уж у них там, в Германии, все далеко зашло, – объяснил я, – так что придется нам, ребята, в Берлин топать и прямо там нацистов к ногтю брать.

Мы прикончили бутылку. Ну что такое пол-литра на четверых? Колька уже дернулся раздобыть еще выпивки, когда я махнул ему рукой, показывая, чтобы сидел.

Хватит. Погода уже почти нормальная. Завтра наверняка полеты будут.

Тут уже Голубев удивленно посмотрел на меня. Раньше Васька от выпивки не отказывался.