Страница 77 из 90
— Я все думаю о вашей покойной матушке, — с печальным вздохом промолвил он. — Тоска не покидает меня ни днем, ни ночью. Как вы выросли! — продолжал он, успокоившись. — Как радовалась бы матушка, глядя на вас!.. Ну, а я, что ж... Одному было трудно, встретилась мне госпожа Хо... Я знаю, она вас не балует, тяжело вам приходится. Но я вас в обиду не дам.
А злодейка все слышала, и злоба переполняла ее. И вдруг ей пришла в голову мысль...
Позвав своего отпрыска Чансве, она велела ему поймать крысу. Она обварила крысу кипятком, выпотрошила, выдергала щетину и, обмазав кровью, придала ей вид мертвого человеческого плода. Тайком пробравшись в комнату, где спали падчерицы, она сунула «младенца» под одеяло Чанхва.
На другой день, заслышав шаги мужа, Хо поспешила ему навстречу, многозначительно цокая языком. Когда же он поинтересовался, что это значит, Хо принялась кричать во весь голос:
— В доме творится черт знает что! Вы всегда и во всем обвиняете меня. Но теперь я молчать больше не буду. Вы отец своим дочерям, а дочери не выказывают никакого почтения вам, оттого с ними и случается... Мне что? Я им не родная мать, не могу слова сказать — все терплю. Ну, а сегодня... Нет, вы только послушайте! Заметила я, что старшая не выходит из комнаты, думаю: наверно, с ней что-нибудь случилось. Вхожу и вижу — что бы вы думали? — мертвого младенца! Увидела она меня, растерялась — не знает, что и делать. Я только руками всплеснула — ну кто бы мог подумать! Хорошо еще, что только мы двое и знаем об этом! Вы же потомственный янбан! Если узнают люди, как мы покажемся им на глаза?!
Известие это как гром поразило Пэ Муёна. Вслед за женой он кинулся в комнату дочерей. Злодейка Хо приподняла одеяло Чанхва, взяла окровавленный «плод» и стала изливать потоки грязи на невинную девушку. Сбитый с толку, Пэ Муён чуть не лишился рассудка.
— Что же теперь делать? — в растерянности вопрошал он.
Тут злодейка пустилась на хитрость.
— Это ужасно! — зашептала она. — Но если мы убьем преступницу и таким способом заметем следы, глупые люди станут говорить, будто мачеха погубила ни в чем не повинную падчерицу. А если все оставить как есть — позору не оберешься. Нет уж, пусть я погибну, но...
— Что ты, что ты, — перебил ее испуганный муж, — я верю тебе... Нужно что-то делать... Скажи — что? Как ты скажешь, так я и поступлю с негодницей.
«Ну, настал мой час», — возликовала в душе Хо и, притворно вздохнув, сказала:
— Я хотела бы покинуть этот дом и тем самым отвести от себя подозрения, но раз вы так терзаетесь, я готова все стерпеть ради вас. И все-таки, если мы не избавимся от этой мерзавки, позор падет на вашу седую голову. Другого выхода нет. Нужно только все сделать быстро и в полной тайне.
Задумался бедный Пэ Муён, вспомнил слова покойной госпожи Чан, и тоска сдавила ему сердце. Но мысль о позоре дочери повергла его в гнев, и он стал спрашивать у Хо, как поступить ему с негодницей.
— Позовите Чанхва, — посоветовала та, — и прикажите ей сходить к дяде, вашему брату. С ней отправится мой Чансве и по дороге столкнет ее в Лотосовое озеро. Что вы на это скажете?
Выслушал муж, подумал и согласился.
А сестры тем временем крепко спали и даже во сне не переставали тосковать по покойной матушке. Где уж им было догадаться, что замыслила подлая Хо!
Среди ночи Чанхва проснулась — какая-то смутная тревога прогнала сон прочь, — и когда она услышала голос отца, поспешила на его зов.
— Отправляйся немедля к дяде, что живет за Лотосовым озером, — сухо промолвил он.
Чанхва поразил странный приказ отца. Испугалась она, заплакала.
— Никогда не доводилось мне покидать родительский дом, да и не знаю я, где живет мой дядюшка. Зачем отправляете меня темной ночью в неведомый путь?
— Я приказываю тебе: отправляйся с братцем Чансве! — вспылил отец. — Как смеешь ты мне перечить? Или отказываешься исполнить родительскую волю?!
— Я не смею ослушаться вашего приказа, — молвила сквозь слезы Чанхва. — Если вы того пожелаете, я умру, не задумываясь. Но ваше решение пугает меня: видно, кто-то по злому умыслу оклеветал меня. Я прошу вас — позвольте мне дождаться рассвета.
Страшно гневался Пэ Муён, но он очень любил дочь и потому заколебался. Тогда злодейка Хо, подслушивавшая под дверью, ворвалась в комнату, распахнув дверь ударом ноги, и обрушилась на Чанхва с бранью:
— Делай, как велит отец! Ты что, оглохла?!
Взглянула Чанхва на мачеху, и сердце у нее заныло. Горько заплакала она.
— Хорошо, батюшка, я больше ничего не скажу, сделаю, как вы велите.
Вышла она из комнаты и поспешила к сестре своей Хоннён.
— Сестрица! Я не знаю, что случилось с батюшкой — темной ночью он гонит меня из дому. Велено мне поторапливаться. Одно лишь печалит меня — разлука с тобой. С тех пор как умерла наша матушка, мы не разлучались ни на минуту, всегда были вместе. И сейчас, при мысли о том, что ты останешься одна, у меня сердце разрывается от горя. Мои страдания нельзя выразить словами... Если судьба будет милосердна ко мне — я вернусь. Не печалься обо мне, жди. Пойду переоденусь — и в путь.
Собравшись, Чанхва снова обняла сестру и, вся в слезах, попросила:
— Слушайся батюшку и... мачеху. Если будешь меня ждать, я скоро вернусь, так что не горюй. Мне ведь тоже не легко... А теперь прощай!
Зарыдали сестры, прильнули друг к другу. Ах, если бы увидела сейчас своих дочерей их покойная матушка! Хоннён не слышала, что говорила ей старшая сестра, она продолжала беззвучно рыдать, стараясь удержать ее в своих объятиях. Воистину, наша кисть бессильна описать эту душераздирающую сцену.
Тем временем злодейка Хо вихрем влетела в комнату сестер.
— Вы что тут шум подняли?! — закричала она, а потом, кликнув свое чадо Чансве, распорядилась: — Бери сестру и отправляйся!
А Чансве, напустив на себя важность, словно он выполняет приказ самого Янь-вана — повелителя загробного мира, толкнул дверь ногой и нагло заорал:
— Ну-ка, сестричка, пошевеливайся! Слыхала, что отец сказал? То-то! Смотри, а то мне ни за что влетит!
Делать нечего. Обняла Чанхва в последний раз сестренку и направилась было к выходу, но Хоннён, вцепившись в ее юбку, запричитала:
— Всегда мы были вместе, никогда не разлучались. Зачем же ты меня теперь оставляешь?!
Больно сжалось сердце Чанхва, жаль ей стало сестру. Принялась она, волнуясь, уговаривать Хоннён:
— Не надо плакать, я скоро вернусь. Ну, прощай...
Стоявшие поодаль слуги не могли сдержать слез, наблюдая расставание сестер. А Хоннён по-прежнему крепко сжимала в руках подол юбки сестры и ни за что не хотела ее отпустить. Подбежала мачеха, разъярилась еще больше, стала оттаскивать Хоннён, приговаривая:
— Сестра твоя идет к дяде, чего ты беснуешься?!
Хоннён волей-неволей притихла. Хо незаметно сделала знак Чансве, и тот заторопился. Пришлось Чанхва идти за ним. Она попрощалась с сестрой, поклонилась батюшке и, взобравшись на лошадь, предалась своим горьким думам...
Чансве без устали погонял лошадей... Наконец они попали в какую-то горную долину. Высоко в небо уходили величественные вершины; холодный свет луны падал на густую траву, сосны и кедры, росшие у подножия гор; где-то совсем рядом журчала вода; изредка слышался унылый голос кукушки.
Наконец показалось озеро. Большое и, видимо, глубокое. Чанхва смотрела на озеро и думала: как зловеще плещется вода...
Тем временем Чансве остановился и, когда Чанхва поравнялась с ним, взял под уздцы ее лошадь и велел ей спешиться.
— Зачем? — удивилась Чанхва.
— Нечего притворяться! Не знаешь за собой грешка, что ли? Думаешь, и вправду тебя послали к дяде? Как бы не так! Мамаша давно уж за тобой примечала, да по доброте души помалкивала. А теперь, когда ты... это... гм... выкинула... мне велели привезти тебя сюда и утопить в озере. Вот мы и приехали. Так что давай, лезь в воду!..
Эти слова как гром поразили Чанхва. Вне себя от горя, она взмолилась: