Страница 52 из 58
Они смотрели друг другу в глаза, не произнеся более ни звука.
Евгений отвел взгляд первым. И, с облегчением переведя дыхание, генеральша добавила:
— Всю ответственность за дальнейшее, Женя, я беру на себя. Если ты решишь, что я допустила ошибку, с меня и спросишь…
— Так… — Владимир обвел насмешливым взглядом оставшихся за ужином домочадцев. — Теперь и наш Женечка вслед за супругой решил не выходить к столу из своего убежища?
— Замолчи! — Эля сердито положила вилку и нахмурилась, опередив собиравшуюся ответить сыну Нину Владимировну. — Женька сейчас у Маши, я видела, как он туда входил минут пять назад.
— Они оба отказались ужинать, когда я принесла Мане еду, — подтвердила Нюся, казалось, впервые за последнее время ожившая. — Дай-то бог, может, помирятся…
Она сняла с подноса последний стакан наваристого компота и, нимало не смущаясь взглядами хозяев, быстро перекрестилась.
Владимир нахмурился и перевел взгляд на Нину Владимировну.
— Твоя работа, мама?..
— Замолчи немедленно! — Эля вновь не дала свекрови ответить, хлопнув ладонью по столу, отчего Нюсин компот, выплеснувшись из стакана, расплылся на скатерти некрасивым грязно-желтым пятном. — Ты… Ты сию минуту прекратишь ёрничать и извинишься перед матерью за этот безобразный тон!
За столом на мгновение установилась тишина, после чего Владимир, медленно развернувшись к жене, уставился на нее с недоумением.
— Ты что, Эль, с крыши свалилась? — Его голос никак нельзя было назвать уверенным, скорее наоборот. — Я не понимаю, почему, а главное, за что должен извиняться… И вообще: мне надоели все эти чертовы ваши тайны! Среди нас что — и вправду убийца?! И если нет, почему, в конце-то концов, все друг от друга что-то скрывают, прячутся по своим углам, ведут за спинами какие-то проклятые, непонятные разговоры?! Мама, я сейчас — вот прямо здесь, при Эльке, тебя спрашиваю: за каким дьяволом мы с тобой таскались в этот хренов пансионат? Можешь ты мне ответить на этот вопрос?!
Нюся что-то уронила в кухне. От грохота все вздрогнули.
— Елки-палки, Нюся!.. Аккуратнее надо! И так у всех нервы ни к черту…
— А у некоторых еще и язык! — сурово произнесла Нина Владимировна. — Вот что, Владимир… Хватит. Возьми себя в руки и извинись перед Нюсей.
— Теперь тебе ясно, за что ты должен извиниться перед матерью? — все еще агрессивно произнесла Эльвира. — И если ты этого не сделаешь, то перестанешь существовать для меня!..
Владимир молча открыл и закрыл рот, посмотрел на жену, потом на суровое лицо генеральши и, облизнув отчего-то пересохшие губы, сдался.
— Прости, мама… Я действительно погорячился… И ты, Нюся, не сердись, — он обернулся к Нюсе, так и стоявшей неподвижно на пороге с подносом в руках, словно в поисках поддержки, и криво усмехнулся. — Нервы… Скорее бы все это наконец кончилось.
Нюся ничего ему не ответила. Она смотрела на Нину Владимировну каким-то странным тяжелым взглядом, словно внезапно разглядела на ее лице нечто до сих пор незнакомое и неожиданное. Потом, так и не произнеся ни слова, Нюся развернулась и ушла с веранды, ее тяжелые шаги затихли где-то в стороне кухни.
— Ну ладно, — Нина Владимировна через силу улыбнулась и тепло глянула на Элю, нервно перекатывающую по столу какую-то невидимую крошку. — Действительно, хватит, пожалуй, прятаться по углам… Предлагаю после ужина сыграть в «дурака», как в старые добрые времена…
— Каждый за себя? — поинтересовался Володя. — Хотя можно Нюсю позвать… А может, Женька с Муськой присоединятся…
— Это вряд ли, — заметила Эля. — Но предложение мне нравится… Нюся! — она повернулась, окликая домработницу, которая почти сразу же появилась на пороге, отчего-то по-прежнему с подносом в руках. — Будешь с нами в карты играть? — поинтересовалась Нина Владимировна. — Посуду, наверное, уже можно убирать…
— В карты?.. — Нюся посмотрела на хозяев растерянно. — Вообще-то я неважно себя чувствую, Ниночка Владимировна… Но если надо, то…
Только сейчас генеральша обратила внимание на бледность своей подруги и на ее словно замедленные движения.
— Что с тобой, дорогая? — генеральша встревоженно всмотрелась в Нюсино лицо.
— Ничего особенного, не волнуйтесь ради бога, — поспешно пробормотала та.
— Иди, Нюсенька, ложись, — Эля поднялась из-за стола. — Посуду я сама уберу… И карты сейчас принесу, я знаю, где они лежат!
Вопреки обыкновению, спорить Нюся не стала и действительно отправилась в свою комнату, прихватив из кухонного буфета аптечку.
Маша Панина рыдала на плече своего мужа. Наконец она разжала крепко сцепленные вокруг его шеи горячие руки и, пряча от Евгения опухшее от слез лицо, скользнула рядом с ним на кровать, уткнувшись в подушку.
— Ну ладно, Маш… — нежно проговорил Евгений, едва увидел осунувшееся от страданий лицо жены. — Я был таким идиотом, — пробормотал он, поглаживая спутавшиеся волосы Маши, плечи которой все еще вздрагивали. — Ну посмотри же на меня, Муська, тебе слезы даже идут… Не прячься, дурочка!..
— Ничего мне не идет, — глухо возразила она. — Опухшая уродина… Не хочу, чтобы ты меня такой видел…
Евгений с жалостью посмотрел на сжавшуюся в комочек Машу:
— Дурочка… Я тебя люблю… Мама была права…
Маша перестала вздрагивать и на мгновение замерла, потом, вдруг начисто позабыв про свое опухшее лицо, резко поднялась и повернулась к мужу:
— Мама?.. При чем тут твоя мама?!
— Понимаешь, — Женя виновато посмотрел на нее, — она мне сегодня такого перцу дала за то, что я… В общем, популярно объяснила, кто в нашей семье самый отчетливо выраженный идиот, не умеющий ценить своего счастья… И — тебя!..
— Женька, ты врешь… — хрипло прошептала Маша. — Она же меня нен… Н-не любит… Врешь ты все!
— Не вру! — улыбнулся Евгений, привлекая к себе жену. — Я и сам-то думал, что она к тебе относится не то чтобы здорово… Как видишь, мы оба ошиблись… И слава богу!..
— Не может быть… — Маша вдруг вывернулась из объятий мужа и ловко соскользнула на пол, подошла к окну, повернувшись к Евгению спиной, она замерла, словно сказанное им заставило ее вспомнить нечто крайне важное.
Лучи закатного солнца просвечивали насквозь и без того полупрозрачный легкий халатик Маши, и Женя невольно отметил, вглядываясь в изящный силуэт, четко прорисовавшийся на фоне окна, что Маша за эти дни стала еще более хрупкой, чем прежде. Словно подтаяла, как подтаивают на весеннем солнце последние зимние сосульки во время звенящей капели… Его сердце сжалось от жалости и… радости: ведь это из-за него она так сильно переживала! Значит, действительно любит его — в общем-то не слишком молодого и отнюдь не писаного красавца.
— Иди ко мне… — позвал он жену охрипшим от волнения голосом, но Маша отчего-то продолжала стоять возле окна, хотя все эти годы неизменно и сразу отзывалась на его зов любви…
Евгений не мог знать, что его жена провела сегодня, вероятно, самый страшный день своей жизни.
Сегодня утром она вдруг поняла, что продолжать и дальше тупо жить, скрывая от мужа своего ребенка, каждый раз замирать от страха и жалости уже не просто трусость. Маша поняла, что прятаться от истины ей больше негде. И тогда, собрав в кулак всю свою волю, она стала думать, сопоставлять, анализировать все, что произошло за эти дни в семье Паниных и вокруг нее, стараясь припомнить каждую мелочь, каждую самую незначительную деталь…
Это оказалось делом непереносимо трудным и отчаянно страшным: ведь каждый шаг приближал ее к истине, знать которую так не хотелось, от одной мысли о которой ее кожа покрывалась «морозными» пупырышками. А грозный призрак одиночества, казалось, хватал за горло и медленно с садистским наслаждением душил ее — абсолютно беззащитную перед оказавшимся таким жестоким словом — жизнь… Вот этот свой страх, эту боль и выплакивала она на плече мужа, почти не чувствуя радости оттого, что он эту боль сумел хотя бы частично облегчить, хоть это и не решало остальных ее проблем… И вот — последний удар: оказывается, не кто иной, как свекровь, подтолкнула своего сына к ней, неугодной, нелюбимой, второсортной…