Страница 63 из 85
Все присутствующие смущенно опускали глаза, а новая начальница резидентуры гордо удалялась, дав всем понять, кто здесь теперь главный.
«От побега Левченко управление «К» только выиграло!» — перешептывались между собой вконец запуганные шпионы…
Наивно думать, что вся эта вакханалия глупости и низких страстей, прикрываемая заботой о безопасности страны, происходила только в токийской резидентуре. Не меньший размах она приобрела в Москве.
Там начался лихорадочный поиск тех, кто лично знал Левченко, чтобы навсегда закрыть им путь за границу: ведь предатель, несомненно, сообщит их фамилии американской разведке, хотя по грубым способам нашей работы она и сама очень легко может догадаться об их принадлежности к КГБ.
Этот поиск оказался бессмысленным, потому что всем было хорошо известно, кого именно лично знал Левченко, — своих товарищей по 7-му отделу Первого главного управления КГБ Этот отдел вел политическую работу против Японии.
Тем не менее каждый из сотрудников отдела писал в объяснительной записке, что именно он, хотя и был лично знаком с Левченко, никогда не говорил с ним о работе. Мол, его смело можно посылать за границу. Как это ни странно, начальство делало вид, что вполне удовлетворено таким объяснением.
Разумеется, побег Левченко был неожиданностью и для меня, тем более что я собирался вот-вот выехать в Японию и уже проходил стажировку в ТАСС, находясь там, как говорят в разведке, «под крышей».
Будучи осведомлен о царящих в КГБ нравах, я знал, что ни в коем случае нельзя признаваться в знакомстве с убежавшим разведчиком Кроме того, отправляясь каждое утро на работу в разведку, я понимал, что иду отнюдь не к друзьям, и старался контролировать каждое свое слово Это и помогло мне избегнуть неожиданной ловушки.
В тот день я приехал в КГБ ближе к вечеру, с утра поработав в ТАСС. О побеге Левченко я еще не знал, но сразу заметил какую-то непонятную, нервную обстановку, царившую в коридорах японского отдела научно-технической разведки. Разведчики собирались кучками, о чем-то негромко переговаривались, лихорадочно затягиваясь сигаретами.
— Ты Левченко знал? — вдруг спросил меня один из них, а остальные затаили дыхание в ожидании ответа.
«Разумеется!» — чуть не сказал было я, ибо как начинающему журналисту мне было лестно числить в знакомцах такого известного мастера пера, да к тому же коллегу-разведчика…
«Но ведь он употребил это слово в прошедшем времени: «знал»! Значит, Левченко убежал, ничего иного тут быть не может!» — тотчас пришла мне в голову спасительная мысль.
— Нет, мы не знакомы! — ответил я ровным тоном.
— Значит, поедешь в Японию! — завистливо вздохнули мужчины. — А вот поедем ли туда мы, старые приятели Левченко, теперь неизвестно: ведь он убежал!..
Какие же методы тотального контроля за личной жизнью разведчика за рубежом применяло управление «К» особенно активно после побега Левченко?
Ничего нового в них не было, и на первый план выдвинулось старое и излюбленное средство КГБ — подслушивание частных разговоров в квартирах. Контрразведка с удовольствием прослушивала бы и телефон, но для этого не имелось достаточного числа профессиональных контролеров эфира: ведь нельзя же расширять численность советского посольства до бесконечности. Только в Москве и других крупных городах страны КГБ мог позволить себе содержать несметное количество дежурных по эфиру, которые денно и нощно сидели в секретных комнатах, где, не снимая наушников, терпеливо прослушивали тысячи телефонных бесед, умея выделить в свободном потоке слов то нужное, что может заинтересовать бы КГБ. С такой кропотливой и тяжелой работой может справиться только женщина. Они и составляют кадры контролеров телефонных разговоров на территорий СССР. Все эти женщины имеют офицерское звание, — правда, весьма невысокое, — и лишены права выезда за границу, чтобы ненароком не разболтали там о таком неблаговидном деле, поставленном на поток в нашей стране. Особенно прискорбно бывает смотреть на контролерш, знающих японский язык. Они могут совершенствоваться в нем, только слушая частные разговоры сотрудников японского посольства и других японских представительств, но никогда не смогут насладиться живой и правильной японской речью в самой Японии.
Кстати, именно из среды представительниц этой нехорошей профессии Крючков выбрал первую претендентку на генеральский чин. О том, что в КГБ появилась первая женщина-генерал, даже сообщалось в газетах, хотя и не уточнялось, что она руководит службой подслушивания. После путча эта дама куда-то исчезла. Скорее всего, ее уволили за то, что она была выдвиженкой Крючкова.
Такую работу поручить в советском посольстве в Токио некому, к тому же японцы могут зафиксировать подслушивающее устройство в телефонах советских граждан и сообщить об этом в газетах.
Зато с прослушиванием семейных бесед в квартирах с успехом справлялся заместитель резидента по управлению «К» У.
Дверь в кабинет, который занимает управление «К» в резидентуре, всегда распахнута. Видимо, это делается специально, дабы рядовые разведчики видели, что ничем опасным для них эта служба не занимается. Даже разговоры сотрудников между собой ведутся открыто, так, чтобы беседующие были видны из коридора. Впрочем, прислушиваться к этим беседам не принято, и разведчики нарочито ускоряют шаг, проходя мимо комнаты управления «К», показывая тем самым, что происходящее в ней их совершенно не интересует.
Из этого коридора я чуть ли не каждый день наблюдал, как заместитель резидента У., надев наушники, с увлечением слушает какую-то магнитофонную запись. Вначале я полагал, что это запись беседы разведчика с кем-либо из японцев: такой прием используется довольно часто. Приказав разведчику спрятать в карман пиджака маленький японский магнитофон, руководство резидентуры имеет возможность проконтролировать его поведение на шпионской встрече.
Но по своему опыту я знал, что на такой пленке оказывается много посторонних шумов, слышен звон посуды, приветствие официантов «Ирассяи-масэ!», наконец, оба собеседника говорят по-японски. И потому, слушая эту запись, приходится напрягаться, морщить лоб.
Лицо же У. не выражало напряженного внимания. Напротив, на нем была блудливая улыбка.
«А вдруг он слушает твою вчерашнюю размолвку с женой?» — шепнул мне на ухо старый приятель. И тут я наконец догадался, в чем дело…
Все советские учреждения за рубежом и служебные квартиры их персонала снабжены аппаратурой прослушивания. Это знают многие сотрудники, хотя и предпочитают об этом не распространяться.
«Почему же? — спросите вы. — Да об этом следует бить в набат…»
Да, это так, но только в том случае, если вы имеете какую-то дополнительную точку опоры, кроме государства, которое следит за вами, контролирует все стороны вашей жизни.
Наше же государство — тоталитарное, оно всевластно над гражданином. Защиты от его карающей руки искать негде, разве что за границей. Поэтому тот, кто разоблачает его противозаконную слежку за любым человеком, как бы не имеет и морального права работать в его посольстве. Иных же путей выезда за границу, кроме как по линии государства, в СССР не существует, а получить иены или доллары взамен ничего не стоящих советских рублей каждому охота.
Итак, каждый советский дипломат знает, что в его квартире может стоять подслушивающий аппарат КГБ. Однако командировка этого дипломата в Японии длится годами, а человек устроен так, что склонен забывать об опасности.
«Ведь если нас прослушивает КГБ, а никаких неприятностей не следует, то, может быть, техника прослушивания просто отключена?» — к такой успокоительной мысли склонно тяготеть наше сердце…
Особенно легко этому поддаются женщины, жены дипломатов и иных советских служащих. В глубине души они не верят в то, что техника подслушивания действительно установлена в их квартире. Трезвый женский ум не допускает того, чтобы взрослые мужчины всерьез занимались таким пустячным делом: ведь каждому ясно, что никакие государственные секреты в домашнем кругу не обсуждаются и никаких враждебных замыслов хозяева квартир не вынашивают. А если бы и вынашивали, то не стали бы говорить о них дома.