Родина Богов

Равенство перед всевышним в тот час обратилось иной стороной: по завету с новым богом всякий добропорядочный верующий господин во искупление своих грехов и в доказательство любви к небесному покровителю обязан был на каждый праздник воздать жертву – отпустить на свободу одного раба. Через некоторое время благодеятельные ромеи пришли в растерянность, увидев появление сотен тысяч вольноотпущенников, за счет которых в первую очередь пополнялись легионы, и если в некоторых когортах их становилось более половины, бывшие рабы начинали устанавливать свои, соразмерные происхождению, законы. Другая часть либертинов и вовсе ничем не хотела заниматься, кроме как грабежом, разбоем и местью за унижение. Скоро некому стало строить дороги, мосты и каналы, арендаторы земель забрасывали нивы и виноградники, привыкшие к роскоши патриции сами обряжались в тоги, надевали сандалии, но самое печальное для императора было в том, что на невольничьих рынках резко подскочили цены на рабов.

А цена этого товара определяла все иные цены и само существование империи, не мыслящей бытие без рабовладения. И потому униженный, угнетенный и презираемый невольник в Ромее стал уже давно божеством, коему молились, поклонялись и коим дорожили так же неистово, как дорожили жизнью.

Спасти положение могли только бесконечные войны, основной добычей которых становились невольники, но марманство исповедовали почти все, близживущие к Середине Земли народы, а по завету, принявшие нового бога легионы отказывались воевать, и тем более, порабощать своих единоверцев. И вот тогда оглушенный ропотом господ император вспомнил о своих северных провинциях, за которыми лежали нетронутые, первозданные варварские страны, откуда можно было вывозить не только рабов, но и железо, оружие, золото, мягкую рухлядь и то, о чем Варий мечтал с той поры, как впервые услышал о диковинных варяжских кораблях, называемых ими хорсы.

И теперь, отправив войско с легатом, он жаждал победить дерзкого, великорослого варвара, захватить его суда, открыть выход к Варяжскому морю, где пройти по верфям и причалам, собрать все корабли и, загрузив их рабами, вернуться в Середину Земли.

Но чем дольше он перетирал в сознании эти неподъемные камни навязчивых мыслей, все более ощущал, как грандиозность предстоящей победы вызывает озноб. Тем глубоко скрытым и тайным рубцом в памяти он осознавал, что это холодеет в нем малая толика так и не изжитого рабского духа, но и под самой суровой пыткой не признался бы самому себе в истинной природе студеного страха.

Так и не согревшись наложницами, он выгнал их прочь и велел позвать философа Марка Сирийского, блеск и изящество ума коего иногда приводили императора в восхищение. Все эти дни, как Варий почувствовал недомогание, Марк лишь изредка наблюдал за ним сквозь прореху в занавесе, чтобы сделать обязательную запись в фасте, и чуткий к состоянию господина, ничем более его не тревожил. Однако философ не откликнулся на зов, а префект Друз доложил, что наступило время молитвы и Марк, будучи первосвященником, служит сейчас в походном храме, прося всевышнего о ниспослании победы войскам императора, и явится в тот час, как закончатся песнопения плача и благодарения.

Августейший монарх по новому завету считался наместником Марманы на земле и власть его приравнивалась к власти божественной, что давало ему право, как и при прежних богах, не стоять коленопреклоненно на молитвах, а разговаривать с небесным заступником, как со своим отцом. Утвердив в Ромее марманство, Варий остался верен своему старому лучезарному Митре, которого знал с тех самых пор, как оказался на воспитании в семье Тита Мелия, где почитали только победителя солнца. Митра для Ромеи тоже был чужим, пришедшим от иных народов, богом, но до него будущий император вообще не ведал небесных покровителей, ибо для невольников таковых не существовало вовсе. И потому Варий не согрешил, сняв с шеи убитого отрока буллу и вместе с ней присвоив его судьбу, поскольку был еще беззаконным и не подлежал никакому суду.

Как обычно после службы, Марк явился благостным и просветленным, чем всегда вводил императора в тайное удивление. Искушенный в философии и всяческих религиозных учениях, познавший глубинные пути изысканий человеческого сознания и оттого циничный, он с невероятным легкомыслием предавался молитвенным славословным песнопениям, восхваляющим бога Мармана, до исступления и экстаза восклицая – аллилуя. Новая ромейская вера в небесного спасителя по своим принципам и обрядности была скопирована со старого митраизма, но упрощена и приспособлена для примитивного сознания раба, и Варий не мог понять, что же так притягивает и вдохновляет понтифика, если он всякий раз покидает храм с сияющим взором, кроткий и умиротворенный, будто овца.

В сей час Марк вошел с курильницей, источающей дым благовоний, поклонился в пояс императору и, установив чашу на подставке для угля, смиренно сказал:

– Это согреет тебя и укрепит дух, брат мой в Мармане.

Варий держал первосвященника возле себя еще и потому, что это его благостное состояние каким-то образом передавалось и заражало, как заражает чужой веселый смех. Он прикрыл глаза, вдыхая летучий аромат синего дымка, однако вместо успокоения вновь услышал в себе ворчливого старика.

– Что тебе сказал господь?

– Он шлет нам испытания, – благоговейно произнес Марк.

– Какие еще испытания? Я велел тебе молиться о победе!

– Тебе известно, мой брат, всякая победа достигается силой духа, – философ что-то скрывал под маской покорности. – А испытания укрепляют дух.

Император привстал, откинув одеяло.

– Мне сейчас нужна победа оружия! Я не жду никаких испытаний!

– На все воля господа. Это его промыслы, а наша участь доказывать ему свою любовь.

– Ты что-то знаешь? И скрываешь от меня? – озноб вырвался наружу и заледенил затылок. – Что с моими легионами?

– Я понтифик, мой брат, и в ответе за твой дух.

– И что, мой дух нуждается в укреплении, если ты толкуешь о его испытании?

– Меня смущает дух твоих легионов, император.

– Позови мне консула!

Эмилий должно быть стоял за входной шторой, поскольку в тот же час оказался в шатре.

– Я здесь, август.

Император уловил в своей ворчливости слишком явную тревогу и чтобы загасить ее, несколько помедлил и отхлебнул остывшего вина.

– Какие вести от Анпила? – спросил уже обыденным голосом.

– Легат не нашел варваров возле западных лимесов, – удовлетворенно сказал консул. – И сейчас идет вдоль них по суше, а его корабли движутся по проливу в сторону Галлии.

– Куда же они ушли? Или бежали, услышав о приближении легионов?

– Они не бежали, император.

– Где же тогда варвары вместе со своим атлантом?

– Вероятно, снова погрузились на свои корабли и отошли к правому берегу Рейна, к герминонам, с которыми заключили тайный союз.

От мысли, что озарила императора в следующий миг, тепло разлилось по всему телу.

– А были ли они вообще, консул? Или ты поверил этим двум посланцам, коих я отправил в иной мир?

– Нет, август. Когда легат повел легионы на запад, я получил сообщение из крепости в устье Рейна. Варвары осадили ее и гарнизон запросил помощи. Сведения посланцев подтвердились…

– Но почему тогда Анпил не нашел противника? Или ты хочешь убедить меня, что девять тысяч войска и триста кораблей могут исчезнуть бесследно?

– Следы остались, император.

– Какие это следы? Отпечатки ног, конских копыт, кострища или трупы варваров?

– Они никогда не оставляют своих павших на месте битвы, – с нескрываемым уважением проговорил консул. – Они выскребают даже землю, на которую пролилась кровь, и увозят с собой.

– Так что же от них осталось? – чуть было не вскричал Варий.

– Варвары захватили и разрушили крепость.

– А гарнизон?…

Варий когда-то приблизил Эмилия за его смелость и способность говорить ему горькую правду.

– Легат сообщил, что гарнизон погиб. На лицах убитых почему-то отразился ужас.